Однажды в апреле настал день прозрения, когда заветный сосуд в конце концов был найден. Товарищ Пепренко уставился на его содержимое в полном недоумении. Весь день он бродил в глубокой задумчивости и гадал о происхождении находки. Устаревшие деньги наводили тоску. Вечером они были брошены в печь.
Огонь с недовольным треском пожирал отсыревшую бумагу. Пачки темнели, корежились и распускались черными розами. Сидя у печи, Леонид Самсонович печально вздыхал и ворошил палкой пылающие банкноты, словно картошку. В его сознании произошло озарение. С устранением причины смягчилось и следствие. Он вдруг отчетливо вспомнил, как душистым осенним днем собственноручно зарывал под кустом крыжовника злополучную трехлитровку.
Печь стала затухать. Трудовые сбережения превратились в золу.
В райкоме заметили перемены, произошедшие с Первым после командировки. Одни считали, что секретарь удручен увиденной в Индии социальной несправедливостью. Другие были убеждены, что в большой голове Пепренко вынашиваются новые организационные планы. Шофер по-прежнему был уверен, что роковую роль сыграл тяжелый азиатский климат. И лишь только второй секретарь райкома товарищ Брэйтэр знал об истинных причинах помутнения, получив информацию от нештатного агента. Лев Аронович, давно метивший в кресло Первого, решил не упустить представленной возможности. Собрав кое-какие сведения, он отправился в обком и под большим секретом сообщил там, что Первый не в своем уме. В ответ ему, также под большим секретом, сказали, что в партийной работе это не самое страшное. Вернувшись ни с чем, товарищ Брэйтэр не успокоился и решил действовать самостоятельно.
В один прекрасный день, когда оправившийся товарищ Пепренко сидел на подоконнике в своем кабинете и мирно пускал в окно бумажных голубей, Лев Аронович тихо вошел к нему, чтобы осуществить свой коварный замысел.
- Леня, у тебя купюры старого образца еще остались? - внезапно спросил он.
- Нет, Лева, - посерел Пепренко, - я их всех… я их обменял в исполкоме. Все полторы тыщи. А ты зачем спрашиваешь?
- Так просто. Жаль, хорошо было б, если сохранились. Я слышал, со следующего месяца их опять вводят в оборот. Вот я и пришел по-товарищески тебя предупредить, чтоб не выбрасывал, если случайно дома купюру обнаружишь.
Леонид Самсонович ничего на это не сказал. Только с тех пор на лице его навсегда застыла гримаса, которая обычно предваряет чих.
Товарищ Брэйтэр вышел весьма довольный и отправился писать доклад.
Но планам его так и не суждено было сбыться.
Несмотря на то, что Первый бесповоротно спятил, обком по-прежнему считал, что это еще не повод для смещения такого принципиального и преданного ленинца, каковым является товарищ Пепренко.
А в августе того же года партию и вовсе разогнали.
***
- Ну, - сказал Мамай, закончив повествование, - теперь ты понял, какое пагубное воздействие оказывают деньги на человеческую психику?
- Поняль, - ответил впечатлительный Эфиоп. - А товарищ Пепренко теперь… В дурдоме?
- Зачем в дурдоме? Зубным техником стал. Впрочем, сейчас он, должно быть, на пенсии.
- А Брэтэр?
- Брэйтэр, - поправил бригадир. - С ним мы еще увидимся. Только что я написал ему поздравительную открытку. Поздравил с нашим приездом. Но ты не уходи от темы. Говори, какую мораль ты вынес из моего рассказа?
- Деньги портят человека, - заискивающе отозвался Тамасген.
- Молодец, - одобрительно произнес Потап, - я начинаю тебя любить как брата. Троюродного. И чтоб эти паршивые деньги не испортили окончательно дорогого мне человека, я, пожалуй, ничего тебе не дам. На что они тебе? На билет до Аддис-Абебы? Брось! Что ни говори, а климат и женщины у нас лучше. Оставайся здесь. Я тебя женю, куплю тебе золотой перстень, а? А то уедешь в свою Эфиопию - всю жизнь будешь жалеть и кусать от досады ногти. На ногах.
Тамасген, насупившись, молчал. Очевидно, в его душе началась борьба между патриотическими чувствами и правилами личной гигиены. Последние, видимо, уступили, ибо фармацевт твердым голосом сказал:
- Или ты даешь мне половину с концерта, или я завтра уеду.
- Однообразность ваших реплик нагоняет на меня сон, - вяло проговорил бригадир. - Ладно, получишь, если не завалишь дело. А сейчас спи, приблуда. Скоро вставать.
Проснулись в полночь. Первым встал Потап и расстормошил негра.
- Поднимайся, - коротко приказал бригадир, идем на дело.
- Ночию? - замычал Гена, продирая глаза.
- Именно. Именно ночью и именно этой. Следущая такая возможность представится только через год.
- Может, лучше через год? - обнадежился подмастерье, роняя голову на подушку.
- Ну, как хочешь, - уступил Мамай. - А я пойду. Удобный случай. Нарублю по-быстрому капусты.
- Чего нарубишь?
- Денег, говорю, по-быстренькому заработаю. На карманные расходы.
Карманные деньги у Тамасгена давно перевелись. Иных у него не было. Поэтому последнее сообщение разбудило его окончательно.
Одеваясь, Потап быстро вводил напарника в курс дела. Он пояснил, что в ночь с тринадцатого на четырнадцатое января, в Старый Новый год, по древнему обычаю, одни граждане могут заходить в гости к другим, совершенно незнакомым гражданам. Гости посыпают хозяйский дом и самих хозяев какой-нибудь крупой и за это получают деньги, пирожки или рюмку водки. Считается, что если после полуночи первым в дом войдет мужчина, то это принесет дому счастье на целый год.
- Мы ведь с тобой мужчины? - задался вопросом Потап. - Так почему бы нам не осчастливить десятка три-четыре дремлющих обывателей? Особенно за деньги. В детстве, помнится, за одну такую урожайную ночь я зарабатывал себе на новые кеды и еще на кино с мороженым хватало. Ты хочешь сходить в кино в новых кедах? Тогда ступай на кухню и тихо отсыпь себе в карманы пару стаканов какой-нибудь крупы. Не разбуди папашу.
Эфиоп поковылял на кухню. Осторожно, пугаясь сопящего Буфетова, открыл шкаф и запустил трясущуюся руку в первую попавшуюся жестяную банку. Банка была полной. Эфиоп схватил одну горсть… другую. Подумав минуту и придя к заключению, что в конце концов обменяет их на деньги, лазутчик торопливо стал распихивать крупу по карманам… В темноте ему казалось, что Феофил Фатеевич не спит и скорбно наблюдает за этим постыдным занятием блудного сына.
- Набрал? - спросил бригадир, когда Тамасген вышел.
- Набраль, - шепнул подручный.
- Пшено?
- Пшено, - подтвердил тот и робко прибавил. - Но очень мало.
- Идем. Надо успеть первыми, иначе нам уже ничего не достанется. В наше трудное время больше одного раза граждане не подают.
Старатели нащупали замок, тихо оставили квартиру № 96 и двинулись на заработки.
- Когда зайдем, - учил Потап эфиопа, - поздороваешься, бросишь в сторону хозяев горсть пшена и скажешь: "Сею, вею, посыпаю, с Новым годом поздравляю". Понял? Повтори.
- Сэю… вэю… - вникал Гена.
- Да не сэю, а сею.
- Сэю…
- Тьфу ты! Ладно, дальше.
- Вэю…
- Ну.
- Посыпаю.
- И потом?
- С Новим годом поздрав-ля-ю.
- Правильно. Вперед. И вот что: конфет не брать, водку не жрать! Соглашаться только на деньги.
Посыпатели вышли на большую дорогу. Было тихо и безлюдно, словно на Луне. Нигде ни одной горящей лампочки. Человек несведущий мог бы подумать, что весь микрорайон лишили электричества. Но Мамай был сведущим человеком и потому с неудовольствием отметил, что жильцы умышленно потушили свет, чтобы дезориентировать бродячих посыпателей. Похоже, их не ждали.
Пятнадцатиградусный мороз щипал уши, нос и щеки, затрудняя разговор. Бригадир помалкивал и сердито шмыгал носом. Он не любил зиму. Зимой у него был насморк и не было головного убора. Потап никак не мог подобрать себе подходящую шапку. Вязаные ему были не к лицу, кроличьи ушанки задевали самолюбие, в ондатровых виделось что-то мещанское, в норковых, считал Потап, ходят только преуспевающие чиновники и спекулянты.
Путники остановились у пятиэтажного дома.
- Начнем отсюда, - сказал Потап, осматриваясь и грея ладонью ухо, - с верхнего этажа.
Они зашли в подъезд и стали подниматься. На третьем этаже ко всем трем дверям были приколоты какие-то записки. Мамай чиркнул спичкой и прочитал: "Никого нет дома. Все ушли посыпать". На последнем листке было дописано: "Иван, если это ты, звони три раза".
- Да, сообразительные граждане, - прокоментировал Потап. - Гена, давай крупу, я пойду наверх, а ты звони сюда. Скажешь - от Ивана.
Бросив растерявшегося негра одного, бригадир пошел наверх. Оказавшись на пятом этаже, он уже было поднял руку к звонку, но, рассмотрев в полутьме, что стоит перед квартирой под номером "13", быстро передумал и шагнул к соседней двери.
Мамай смело надавил на кнопку.
- Кто там? - раздалось за дверью.
- Посыпать! - нетерпеливо ответил чекист, приготовив горсть пшена.
Двери отворились. Мамай сделал шаг вперед. В коридоре, освещенный нежно-голубым светом, стоял майор Атамась… В трусах и майке. От удивления майор раскрыл рот. "Черт, - подумал Мамай, померещилось". Не говоря ни слова, он шагнул назад и быстро закрыл дверь.
Спустя секунду он уже звонил соседям. На этот раз дверь открыли без лишних вопросов. В коридоре, по-прежнему освещенный нежно-голубым светом, стоял майор Атамась… "Что - опять?!" - вздрогнул Потап. Словно извиняясь за свою навязчивость, отставник виновато улыбнулся.
- Что вы здесь делаете, черт возьми? - накинулся на него Потап.
- Живу, - потупился офицер.
- Что - во всех квартирах сразу?
- В одной. С двумя дверьми. - Атамась вдруг оживился. - А я смотрю и думаю - вы это или не вы?
- Не я, - отрубил Потап. - Вы разве не видите, что это кошмарный сон. Вот только не понимаю, почему я должен его смотреть вместе с вами!
- Значит, вы не посыпать?
- Я?! Посыпать?! - бригадир, выпятив грудь, наступал. - Ты что городишь? Чтоб такой человек, как я!.. Деньги есть? - спросил он быстро.
- Есть.
- Несите.
Майор сбегал за брюками и вывернул задний карман, предъявив пачку скомканных купюр. Мамай покосился на деньги.
- Положим, случилось невероятное, - заговорил он вкрадчивым тоном, - я сошел с ума и пришел к вам посыпать. Вы тоже сошли с ума и поверили в то, что я пришел. Сколько бы вы мне дали?
- Тыщ пять, - неуверенно повел плечом майор.
- Вы с ума сошли! - возмутился Потап. - Пять тысяч! Мне! Вы такой жадный, что мне даже не смешно. Давайте семьдесят, и вам не придется за себя краснеть, когда проснетесь.
Атамась печально стал мусолить купюры.
- Давайте, давайте, - приговаривал Потап. - Деньги нельзя жалеть. Тем более - во сне. Тем более - в кошмарном.
Он исчез так же быстро, как и появился. Майор стоял и глупо смотрел на закрытую дверь. Только что здесь был сам устроитель борделей… Приходил посыпать… Взял деньги и ушел… Такой человек… Все это было и впрямь похоже на сон. Точно, это был сон. Но денег почему-то не хватало наяву.
Мамай спускался по лестнице, перескакивая через две ступеньки. На площадке между вторым и третьим этажами, в темном углу, его поджидал эфиоп.
- Как успехи? - осведомился бригадир. - Заработал?
- Зработаль, - угрюмо отозвался подмастерье, утираясь рукавом, - мокрой тряпком по морде.
- Как это случилось? - весело спросил Потап, закуривая.
- Я позвонил. Три раза. Спросили: "Ты, Иван?". Я говорю: "Я". Тамасген замолчал, очевидно вновь переживая волнующие минуты.
- Ну, - торопил Мамай, - а потом?
- Дверь открылась, и она мне как даст… по лицу. Тряпком. Огромный такой тряпка, полы мыть.
- Ты видел противника в лицо?
- Нэт, темно было.
- М-да, - протянул Потап, сдерживая хохот. - И что она сказала?
- Ничего.
- А ты ей?
- Тоже ничего.
- Мне стыдно за тебя, студент. Тебя, моего делового партнера, без предъявления каких-либо обвинений огрели мокрой, возможно даже нечистой, тряпкой, а ты молчишь. Ты даже не сказал им, что они хамы!
- Я не успель. Дверь закрыли сразу, - оправдывался подручный. - Зато я им на дверь плюнуль.
- Ну, это ты погорячился, - с притворной серьезностью заметил Потап. - Мог бы на первый раз и помягче с ними обойтись. Впрочем, может, ты и прав, так им и надо, грубиянам. Пойдем отсюда. Здесь живет некультурный народ, они не чтят обычаи предков. Уходим посыпать в частный сектор.
Частный сектор встретил их сытым спокойствием. Кое-где горел свет и гостеприимно лаяли собаки. Несокрушимые заборы отдельных дворов наводили на мысль о том, что за ними прячутся зажиточные хозяева. Сеятели остановились посреди улицы, оценивая нетронутую ниву. В морозной тишине раздался шепот Мамая:
- Будем раскулачивать. Этот квартал нужно обработать не больше чем за час, поэтому мы разделимся. Тебе - четная сторона, мне - нечетная. Нет, подумав, решил он, - лучше наоборот: четная - мне. Действовать уверенно, но без насилия. Если население не захочет расставаться с деньгами - не надо брать их силой. Ну, с богом.
Старатели разошлись в разные стороны. Потап без колебаний направился к угловому дому, и через секунду оттуда уже доносился собачий лай и настойчивый стук в окно. Гена, умудренный печальным опытом, долго топтался возле забора отведенной ему территории, не решаясь войти. Он боязливо заглядывал во двор, посвистывал, проверяя, нет ли там собаки, и бубнил под нос: "Сэю-вэю, сэю-вэю…" Ему хотелось убежать, но нужда в карманных деньгах заставила открыть калитку и затолкала во двор. Гена робко постучал по ставне, надеясь, что стука никто не услышит… Но ему повезло - его ждали. Из хаты с распростертыми объятиями выбежал старик и, схватив эфиопа под руку, затащил в сени. Появлению собутыльника старик был несказанно рад. Не дав дорогому гостю даже как следует исполнить обряд, он нырнул в соседнюю комнатушку и вскоре вернулся с бутылкой и двумя стаканчиками. Вслед ему потянулась костлявая рука, пытавшаяся задержать ворюгу, и из-за занавески выглянула патлатая голова. Старуха, вынув на ночь вставную челюсть, стеснялась выйти к посторонним и злобно шипела со своей кровати.
- Ну, будем, - заторопился хозяин, глядя на эфиопа подслеповатыми глазами и не узнавая в нем представителя иной расы. - Молодец, что зашел.
- Сэю-вэю, - пробубнил Гена, чтоб хоть как-то оправдать вторжение.
- И тебе того же, - поблагодарил старик и нетерпеливо выпил.
Помня о наставлениях Мамая, подмастерье хотел было отказаться и попросить деньгами, но старик был так назойлив, что Гена уступил.
Первая удача и доза водки вселили в эфиопа уверенность, и в следущий дом он просился уже гораздо смелее. Во втором доме он также уступил и выпил водки. Уступил и в третьем. Под покровом ночи Тамасгену удавалось скрыть свое истинное лицо, да и хозяева спросонок не очень-то приглядывались. Некоторые принимали его за странствующего цыгана и кроме горькой давали страннику пирожки. Когда сеятель посыпал пшеном полквартала, его карманы были набиты хлебо-булочными изделиями разных видов, но денег там по-прежнему не было. В шестой по счету дом эфиопа не пустили вообще, узнав в нем черта. Но ему это было уже решительно все равно. Нетвердой походкой он поплелся к более цивилизованным гражданам, размашисто разбрасывая направо и налево крупу и весело выкрикивая: "Сэю-вэю, давай деньги!.. Деньги!"
Потап управился раньше срока и поджидал компаньона на углу. Дань, собранная им с десяти дворов, составляла сто восемьдесят три тысячи наличными и три конфеты. В целом процедура веяния прошла вполне гладко, хотя не обошлось и без шероховатостей. А в одном дворе цепной пес грызнул его за пятку.
Прождав напрасно десять минут, Потап перебрался на другую сторону улицы и приступил к поискам товарища. Следы эфиопа, обозначенные на снегу зигзагообразной вереницей, обрывались у железных ворот, за которыми возвышался белокаменный, добротный дом. На веранде дома горел свет, отбрасывающий на окна две тени. Чекист подпрыгнул и всего на мгновение заглянул поверх шторок. Но даже этого мгновения было достаточно, чтобы понять, что товарища необходимо выручать.
Подмастерье находился в плачевном положении. Он был целиком в руках хозяина дома. Немолодой упитанный мужчина в пижаме держал Гену за горло и, заливаясь горючими слезами, мычал:
- Па-а-авлов… Па-а-авлов…
Эфиоп лишь судорожно вздрагивал и глупо водил по сторонам глазами. Когда двери распахнулись и на веранде объявился еще один незваный гость, толстяк оглянулся и гневно воскликнул:
- Харе Кришна!
- Кришна харе, - быстро нашелся Мамай, подняв в знак приветствия руку.
Как ни странно, но такой ответ почему-то сразу успокоил хозяина. Он отнял от эфиопа руки, ткнул пальцем в грудь Потапу и строго спросил:
- А вы по какому делу, товарищ?
- Он со мной, - вступился за подручного Потап. - Заблудился. Не туда попал.
- Так это не он?
- Не он.
- А вы Павлова не видели?
- Не видели.
Утратив к присутствующим всякий интерес, мужчина в пижаме принялся ходить взад-вперед, задумчиво бормоча:
- Кадры решают все… Рассматривать данную позицию можно с разных позиций… Первейшая задача есть суть сегодняшних дел… Это принципиально важно… Архиважно!.. Павлов подлец… Подле-е-ец…
- Уходим, - коротко известил Потап эфиопа.
- А? - опомнился толстяк. - Вы по какому вопросу, товарищи?
Но на веранде уже никого не было. Ветер легко поиграл с дверью, затем резко распахнул ее и швырнул на пол горсть снега, которая тут же превратилась в лужицу.
- Он еще свое получит, - возмущался протрезвевший подмастерье, оказавшись на улице. - Что я ему сделаль? Кто он такой?
- Кажется, я знаю, кто он такой, - проговорил чекист. - Это и есть тот несчастный секретарь, разорившийся на денежной реформе. Когда, ты говоришь, он на тебя напал?
- Когда я попросиль у него деньги.
- Точно, все сходится.
- А кто еще такой Павлов? - кипятился Гена.
- Бывший премьер-министр.
- А почему он меня душиль?
- Потому, что это тот премьер-министр, который эту реформу и провернул.
- Сволочь. Меня из-за него чуть не задавили, - сказал эфиоп, бережно потерев шею.
- Хорошо, - оборвал Потап, - перейдем к делу. Сколько насеял? Показывай деньги.
Но вместо денег, покопавшись в карманах, подмастерье показал десяток сплющенных пирожков и раскрошившуюся половинку кекса. Оценив заслуги Тамасгена, бригадир поднял на него разочарованный взгляд и с сожалением вздохнул:
- Кажется, зря я тебя спасал.
Заработанные пирожки старатели съели вместе. Деньги Потап оставил при себе.