Надежда тихо ахнула и шагнула назад. И тут же поняла, что в темноте кто-то есть. Она услышала рядом чье-то дыхание. Ей стало так страшно, как никогда в жизни. От страха чувства ее невероятно обострились. Она услышала, как неизвестный двинулся к ней. Стараясь не только не шуметь, но даже не дышать, она скользнула в сторону – как можно дальше от зияющей шахты лифта. И задела стул, который со страшным грохотом опрокинулся, выдавая ее местонахождение невидимому врагу. Тут же ее схватила за плечо сильная мужская рука. Надежда хотела закричать, но не смогла: голосовые связки были парализованы страхом.
В полной темноте неизвестный тащил ее к лифту. Свободной рукой она шарила в воздухе, ища, за что бы уцепиться, и под руку ей попался тот же самый стул. Она схватила его и изо всех сил ударила стулом темноту в том месте, где должен был находиться враг. И видимо, попала: он хрипло выругался и выпустил ее плечо, она бросилась бежать по коридору – как можно дальше от лифта. Вдруг рядом с ней распахнулись двери – а она и забыла, что здесь, наверху, рядом с кабинетом Колобкова, находится малый конференц-зал института, – из которых высыпала толпа, закончилось какоето совещание. В рассеянном свете, льющемся из открытых дверей, Надежда попыталась разглядеть своего преследователя, но ей это не удалось – он уже смешался с толпой. Надежда тоже старалась держаться среди людей, по возможности дальше от лифта. Так, с людьми, она вышла на запасную лестницу и вернулась к себе в сектор.
Там она сразу подошла к Поляковой:
– Слушай, а кто мне звонил, когда к Колобкову вызывали?
– Да я разве их знаю всех... мужской голос, противный такой, все пришепетывает и слова так... растягивает, что ли. А что случилось-то?
– Да нет, ошибка какая-то, говорят, не вызывали.
– Ну я-то тут при чем? Мне сказали – я передала.
– Да я тебя ни в чем и не виню.
Она отошла от Татьяниного стола и жестом вызвала в коридор Валю Голубева.
– Ну, мать, в чем дело? Ты чего такая бледная?
– Валька, хочешь – верь, хочешь – нет, но меня сейчас тоже чуть не убили.
Валя моментально посерьезнел.
– Правда? А что случилось-то?
– Кто-то позвонил, вызвали к Колобкову. Туда пришла, а там Светлана одна сидит, ни Колобкова, ни его зама нету, никто мне не звонил. Я пошла обратно, а в коридоре свет отключили, тьма-тьмущая, и шахта лифта открыта, я в темноте чуть в нее не свалилась. Хотела в приемную к Светлане вернуться, переждать, а в темноте кто-то на меня напал и пытался в шахту сбросить, еле отбилась, хорошо, что люди из конференц-зала вышли.
– Не смогла разглядеть, кто это был?
– Да нет, я же говорю – темень полная. Это я тебе сейчас все так легко рассказываю, а как мне там страшно было – не представляешь.
– Да, доигрались мы в сыщиков-любителей. Но как же они нас вычислили... хотел сказать – тебя... Ведь ты ни с кем, кроме меня и Саши, эти дела не обсуждала – так ведь?
– Конечно, ни с кем.
– Как я к Синицкому в кабинет ходил, тоже никто не видел.
Валя вдруг уставился на Надежду странным взглядом.
– Надя, а ты меня не подозреваешь?
– Ты что, рехнулся? Уж на кого-кого, а на тебя в жизни не подумаю!
– Ну ладно, хоть немного у тебя настроение исправилось. Но все-таки, выражаясь языком Штирлица, где у нас утечка информации?
Надежда задумчиво уставилась в стену.
– А ведь я знаю. Помнишь, мы с тобой обсуждали все убийства и я на листочке имена выписала, а потом куда-то мы торопились, я листок под осциллограф засунула. Он и пропал. Думала, что уборщица его выбросила или сквозняком унесло. А выходит, что не сквозняком...
– Да, видишь, какая нужна осторожность: не придали значения, а теперь ему... или им все про нас известно. Вывод теперь один: никуда без меня не ходи, в институте у нас опасно, как в горячей точке. Старайся быть на виду, куда идешь – компанию себе найди...
Надежда засмеялась:
– Да, поправка ценная, в туалет я с тобой вряд ли пойду, придется другую компанию искать.
– Слушай, если ты его не видела, то, может, другое что-нибудь заметила? Голос какой-то у него особенный или еще что?
– Голос – нет, он ведь молчал. Единственное, когда я его стулом двинула, он выругался.
– А как выругался? – с интересом спросил Валя.
– Да ну тебя...
– Да ты что, я просто думаю – может, какие-то слова характерные, каждый ведь от боли и неожиданности может себя выдать, потому что контроль теряет над собой.
– Да нет, ничего особенного он не говорил. Голос по такому не определишь. Полякова вот с ним по телефону говорила, ведь это он меня к Колобкову вызывал, так говорит, голос противный, пришепетывает и слова растягивает.
– Да... негусто. Противный – это понятно. Вряд ли ты радиодиктора ожидала услышать. Слова растягивает... не знаю. Никто в голову не приходит.
– Ох, Валька, уж не дядя Вася ли это по мою душу?
Надежда выяснила, что Синицкий ездил в командировку в Италию в конце ноября с двадцать седьмого по тридцатое. Они сели с Валей в уголке и стали рассуждать.
– Вот, смотри, Валя. На кассете дата стоит 25 ноября. Я после отпуска когда на работу вышла? Так, тут выходные были... второго декабря... Значит, Никандрова убили второго декабря. А между этими датами как раз Синицкий в Италию ездил – это единственное событие, с которым можно смерть Никандрова связать, раз уж мы выяснили, что Синицкий во всем этом замешан. Значит, можем предположить, что все дело в Италии, а следующим Богданов в Италию собирается, я сегодня встретила в проходной секретаршу его, Валю, мы с ней поболтали немножко, она говорит, что скоро он улетит контракт подписывать.
– Слушай, а вот что мне в голову пришло: допустим, Никандров кассету эту просмотрел, ничего там особенного не отметил – подумаешь, дядя Вася с Синицким ругается, – удивился, наверное, но криминала никакого не заподозрил. А вдруг он решил это дело для себя прояснить и камеру у Синицкого в кабинете поставил, а там такое увидел, чего ему видеть никак нельзя было, а еще, они же не знали, что он без звука записывает, может, они думали, что он все слышал.
– Надо мне к Миле пойти, чайку попить, выяснить это поподробнее.
– Да, слушай. Жорка опять вчера звонил, там за него милиция взялась опять, похоже, то дело тоже передали в город и мужика этого, киллера, нашли вроде!
– А Жора-то откуда знает, ему что, официально сообщили?
– Да нет, конечно, они там туману напустят, просто бабуля-соседка, которая из-за пятна на потолке шум подняла, так она, оказывается, видела этого мужика в день убийства, он напротив Жоркиного дома лед скалывал. Так ее вызывали опознавать одежду этого мужика, а самого его не показали, а показали только фотографию, а он на фотографии – покойник!
– А чего они темнят-то, сказали бы сразу, тот это или не тот.
– Вот и Жора набрался смелости и спросил там их прямо, а они отвечают уклончиво, говорят, дело еще не закрыто.
– А что им от Жоры-то понадобилось?
– Да понимаешь, дело действительно в город передали, следователь такой интеллигентный, тихим голосом разговаривает, но вцепился в Жору намертво и вытащил-таки из него, что Жорка Синицкого как-то случайно возле своего дома встретил.
– Ну и зря Жорка сказал ему! Теперь еще хуже будет: да почему вы раньше молчали, время тянули, а может быть, вы кого-то другого видели, а на Синицкого сваливаете, все равно тот уже ничего опровергнуть не может.
– Да, примерно так и было. Но Жоре больше сказать нечего, он на своем стоит.
В конце дня Надежда открыла дверь в бывшую приемную Синицкого, где секретарша Мила скучала в одиночестве.
– Привет, можно, я от тебя позвоню? Тишина у тебя, воздух свежий.
– Да уж, сижу, как в склепе. Не успел человек умереть, так уже никому и не нужен стал, никто ничего не спрашивает.
– А что заходить-то, если милиция кабинет опечатала?
– Да, а я вот сижу тут, чай все время пью от скуки. Будешь со мной?
– Буду. Что там слышно, кто теперь у нас начальником будет?
– Да никого подходящего у них на примете нет, пока Лисицын на два отдела. И ходят слухи, что наш отдел расформируют вообще и распихают по другим. Тогда меня сократят. Вот сижу, потихоньку шкафы разбираю.
– Да подожди ты, может, еще дадут кого-нибудь. Неохота уходить, привыкла небось? Как тебе с Синицким-то работалось?
– Да неплохо, вот только в последнее время...
– А что – в последнее время? – насторожилась Надежда.
– В последнее время он нервный очень стал, кричал много и выпивать начал.
– Да что ты?
– Да, и все вздрагивал, боялся чего-то. Как думаешь, правда это, что люди свою смерть заранее чувствуют?
– Не знаю, а ты милиции-то про это рассказывала?
– Да они меня пока толком не спрашивали.
Надежда потянула носом воздух:
– Что это чай у тебя какой хороший, бергамотом пахнет, прямо жалко такой на работе заваривать.
– А это подарок, это мне ваш Никандров еще давно подарил.
– Никандров? Что это он тебе такие подарки делал?
– Да ладно тебе. Ему что-то надо было по своему делу поработать, а у Леонида Петровича в кабинете телевизор хороший, вот он как-то меня попросил, чтобы я его пустила в кабинет на полчаса, пока Синицкий обедал, потом вот чай принес.
– А что он там делал?
– Да я не интересовалась, в кабинете потом все в порядке оставил.
– Один раз он приходил?
– Ну два, а что?
– А когда это было, не помнишь?
– Да что ты все спрашиваешь! Когда да когда! Ну до того, как Синицкий в Италию ездил, а Никандров того... Вообще он какой-то странный был.
– А почему же ты про это никому не рассказала, когда Никандров погиб?
– Почему-почему... Синицкого боялась. Он бы меня сразу выгнал.
– Да, это понятно. Ну, спасибо за чай, пойду я.
После того как Надежда рассказала Вале про шахту лифта, он забеспокоился и ходил злой и хмурый. А теперь, когда она ему сообщила, что их подозрения подтвердились, что Никандров действительно был в кабинете у Синицкого и оставил там камеру, а потом узнал что-то важное и за это его убили, Валька прямо озверел.
– Слушай, ну что же это такое, это что, теперь ходи да оглядывайся, тебя из-за любого угла пристукнуть могут, а за что?
– Ох, Валя, боюсь, что за наше неуемное любопытство.
– Какое любопытство? Мы же ничего не узнали. А знаешь, я вот назло пойду, попрошу у мирзоевских ребят аппаратуру, а кое-что у Никандрова осталось, Павел с дачи привез по моей просьбе, и тоже поставлю где-нибудь камеру.
– И где это, интересно знать?
– Так, Синицкого мы уже упустили, ничего не узнали, а вот где – у Богданова в кабинете!
– Валька, ты что, рехнулся?
– А что, думаешь, у Богданова не получится?
– Да я не про Богданова, а вообще про твою идею. Ты что, хочешь, чтобы тебя, как Никандрова? Мне, знаешь, этой пустой шахты надолго хватит. Ведь сколько людей поубивали, а за что? Вот у тебя есть хоть какие-то мысли, в чем же дело?
– Нет у меня никаких мыслей, а узнать можно, только если камеру поставить. Наверное, они что-то делают или передают, а потом это в Италию возят, и я спать спокойно не буду, пока не узнаю!
– А я уже давно спокойно спать не могу. Только Саше не проболтайся, а то он меня дома запрет и на работу пускать не будет.
Следователь Алексей Николаевич Мельников сидел на своем рабочем месте и думал. Перед ним лежал протокол допроса Чапыгина Г.В., 1949 г. рождения, русского. Мельников допросил Чапыгина строго и обстоятельно и добился от него, что, кроме Сущенко, его квартирой на улице Верности предположительно пользовался Леонид Петрович Синицкий. Стало быть, ключи у него были. На вопрос, почему же он раньше скрывал эту столь важную для следствия информацию, Чапыгин долго мялся, потом выдавил из себя, что не хотел подводить своего бывшего начальника, человек явно ни при чем, а его затаскают, и что теперь, когда Синицкого нет в живых, ему уже ничего повредить не может. Чапыгина пока отпустили.
После того как милиция так неудачно выступила на Большой Охте, так как, кроме трупа убийцы по кличке Халява, там нашли только двух перепуганных пьяненьких мужичков, сотрудников котельной, за дело взялось городское УВД. Тамошние оперы, вполголоса ругая коллег из районки, вцепились в мужичков, те со страху протрезвели, но память у них отшибло начисто. Наконец на вопрос, с кем Халява общался и кто к нему приходил в последние дни перед убийством, один мужик вспомнил, что дня за три приходил, верно, такой солидный мужчина, представительный, волосы седые. А опер взял да и показал ему фотографию Синицкого. Мужик Синицкого опознал, только сказал, что тогда Синицкий был не в себе – волосы растрепаны, глаза бегают.
Мельников хмыкнул. Надо же, Синицкий, приличный человек, коренной петербуржец, тридцать лет проработал в крупном закрытом институте, где все люди проверены-перепроверены, дослужился до начальника отдела и – на тебе! Связался с самым что ни на есть махровым уголовником! С чего бы это его потянуло на такие знакомства? Больше мужички никого не вспомнили. Говорят, что ходили к Халяве, конечно, всякие люди, но кто такие – они не знают. А Синицкий, значит, встречался там, на Верности, с дамой, как ее... Трофимова Е.А. И она недавно умерла, никто не знает от чего. Отравление неизвестным ядом – придумают же эти медики! Ничего себе диагноз! Очень интересно получается, это не считая смерти самого Синицкого. Там в институте никто ничего не знает и ни в чем не признается. Тычут бумажки какие-то, ведомости, вот видите, говорят, никого ночью на этаже не было, все опечатано. Завтра он еще раз туда оперативников пошлет, а на послезавтра надо вызвать жену Синицкого и попробовать всетаки что-то у нее выяснить.
После ужасной ночи к утру Марьяна несколько успокоилась, поспала немного, встала поздно, зато все-таки отдохнула после этого ночного кошмара. Она занялась своей внешностью и уборкой, и к вечеру удовлетворенно оглядела себя в зеркале и все вокруг. Она была спокойна, собранна и деловита. Они встретились с Итальянцем вечером, причем Марьяна попросила отвезти ее в спокойное место. Он привел ее в квартиру, где жил сам. Слежки за собой Марьяна не обнаружила и успокоилась: маловероятно, что у этого пожилого пахана работают такие профессионалы, которых она, Марьяна, не смогла бы обнаружить. Скорее всего будут следить за ней тот высокий дебил да дерганый Васенька, а уж этих-то она как-нибудь заметит.
Итальянец выслушал ее очень внимательно, похвалил за то, что не потеряла головы, потом велел переходить с Богдановым к активным действиям. Он дал ей несколько дельных советов насчет Богданова, а потом они поужинали, и она осталась у него ночевать, потому что при мысли провести еще одну такую ночь, как предыдущая, волосы у нее вставали дыбом. Конечно, могли позвонить родственники с соболезнованиями и, узнав, что она не ночует дома, мягко говоря, удивились бы, но Марьяне было на родственников наплевать.
Виктор Викторович Богданов уже несколько дней был в дурном настроении. В институте творилось черт знает что, народ гибнул пачками. Его и так потрясла трагедия с Сущенко, так еще после этого несчастный случай с Синицким – это уж слишком! Самое плохое то, что он не знал, как в этой ситуации ему вести себя с Марьяной. Простая порядочность требовала, чтобы он был с ней рядом, утешал, поддерживал ее в тяжелый момент жизни, но, во-первых, надо было соблюдать конспирацию, а во-вторых, ему этого очень не хотелось. Как все мужчины, он не выносил женских слез, один вид рыдающей женщины наводил на него страх. Жена ему попалась с хорошим, здоровым характером, она никогда не устраивала ему сцен и плакала очень редко. На похоронах мужа Марьяна держалась хорошо, он подошел, как все, выразил соболезнования, с ужасом ожидая, что она бросится ему на шею, заливаясь слезами, но она посмотрела равнодушно, поблагодарила, как всех, и с тех пор он больше ее не видел. Он заставлял себя ей позвонить, но все тянул, ему ужасно не хотелось начинать с ней какие-то отношения, о сексе он и не думал. А вдруг она захочет, чтобы он жил с ней? Ведь она теперь свободна, без мужа, очень им увлечена, а он все-таки человек с положением, может составить счастье такой женщины, как Марьяна.
Виктор Викторович явно переоценивал себя, но в этом была виновата исключительно Марьяна: при встречах она неустанно внушала ему, что он замечательный, что в постели ему нет равных и так далее. Марьяна иногда сама удивлялась, как этот старый идиот всему верит? А у Богданова между тем развилась мания величия. Но после всех этих смертей он немного отрезвел и понял, что ему совершенно не хочется расставаться с домом и ничего менять. И даже жена, корова, его больше не раздражала, хотя была полной противоположностью Марьяны: толстая, громкоголосая, какого-то деревенского вида. Раньше он как-то этого не замечал, но после знакомства с Марьяной стал обращать внимание на такие вещи. И одевалась жена ужасно. Он не выдержал, даже сказал ей, что он все-таки замдиректора крупного института, денег у нее нет, что ли, чтобы одеться прилично? Купила к осени пальто, светлый беж, говорит, модный цвет, так это же не на шестидесятый размер! А она говорит, что ты, размер вполне приличный, пятьдесят четвертый, сама даже удивилась, как в него влезла. Так это же фасон такой расклешенный, пальто должно складками спадать. А не в обтяжку быть! Он на нее кричит, а она даже не обиделась. Что ты, говорит, Витюша, сердишься, ты ведь и сам не тростиночка, что делать, раз мы покушать вкусно любим? Готовит она действительно хорошо, этого у нее не отнимешь.
Пока он колебался и заставлял себя снять трубку телефона, Марьяна позвонила сама:
– Здравствуй, дорогой, это я.
– Здравствуй. – Он замялся. – Как ты?
– Ну как тебе сказать? Не будем о неприятном. Когда же мы увидимся, дорогой?
– Ты понимаешь, – он был противен сам себе, – я сейчас так занят, командировка серьезная предстоит, дела всякие надо решать.
– А когда командировка? – заинтересованно спросила Марьяна.
– На будущей неделе, – ответил он, радуясь, что они отошли от опасной темы, может, Марьяна всетаки не будет настаивать на встрече, но его ожидания не оправдались.
– Дорогой мой, – с чувством проговорила Марьяна, – ты уедешь надолго, я же не выдержу разлуки, если мы не увидимся перед командировкой.
Он запаниковал и решил перенести разговор, а потом можно что-нибудь придумать.
– Ты извини, я сейчас не могу говорить, у меня люди, совещание у меня.
– Хорошо, – спокойно ответила Марьяна, – тогда я вечером позвоню. Ты будешь дома после восьми?
Он понял намек и испугался. Ей ведь ничего не стоит позвонить и рассказать все его жене: терять-то ей теперь нечего, мужа у нее нет! Богданов проклял тот день, когда он впервые увидел Марьяну. Все-таки все бабы стервы!
– Что ты хочешь?
– Хочу тебя видеть, милый, и как можно скорее.
– Хорошо, сегодня после работы, я на машине.
Она назвала ему место в центре, где будет его ждать, и повесила трубку.