Нагибин никогда не слышал, чтобы хулиганы любили читать, и поэтому не считал Исаева хулиганом. Пашка Исаев боготворил книги. Вся пёстрая "Библиотека приключений" была прочитана Пашкой уже давным-давно, теперь его интересовала более серьёзная литература. Стендаля и Мопасана он проглотил одним махом и теперь принялся за Теодора Драйзера.
- Закурить есть? - спросил Алексей.
- Держи, - Исаев порылся в кармане и достал смятую пачку "Примы".
- Ты чего на уроках не был сегодня? - спросил Алексей. - Тебя Галина Семёновна спрашивала.
- А ну их всех в задницу. Настроение поганое. Письмо от отца получил.
- От отца? Ты же говорил, что у тебя отца нет.
- Вроде и нет его, а на самом деле есть, - Пашка взял зубами папиросу. - Я не видел его… уж лет шесть. Сидит он.
- В смысле? - не понял Алексей.
- Срок мотает, - они оба затянулись и пустили по воздуху густой синеватый дым. - Сестру он свою родную зарезал, тётку мою то есть. Говорят, изнасиловал сначала, а потом убил, - равнодушным тоном сообщил Пашка.
- Ни фига себе! - присвистнул от удивления Нагибин. - А я-то думал, что нет у тебя отца.
- А его и нет. Разве это отец? Мать же сбежала от него. Он сильно нажирался, на ногах стоять не мог, бил её часто… Вот она и уехала, меня забрала. Ну а он почти сразу влип в историю… Мы сюда к каким-то дальним родственникам материнским приехали. Она уборщицей пристроилась… Перебирались с места на место несколько раз. В конце концов опустились тут… Ну и вот вдруг теперь письмо от отца. Нашёл же каким-то образом адрес наш, падла!
- Чего хочет?
- Да пошёл он! Чего хочет, того не получит. У меня своих проблем по горло, - Пашка сплюнул густой слюной. - Нет, мне с моим батей не о чем общаться. Сидит он на зоне, и самое ему там место. Ты знаешь, какая кликуха у моего отца?
- Кликуха?
- Верстак, - мрачно хмыкнул Пашка. - И почему Верстак? Какой из него верстак? Маленький, хлипкий…
Они медленно пошли со двора. Шагали молча, понуро. Алексей мучительно пытался представить себе Пашкиного отца, страшного человека, изнасиловавшего собственную сестру и зарезавшего её после этого, но не мог…
* * *
Алексей пришёл домой вечером. Из большой комнаты неслись громкие голоса - были гости. Заглянув в дверь, он поздоровался.
- Ты что так поздно? - вышла к нему мама. - Иди скорее умывайся, переодевайся и садись за стол.
В гостях был сослуживец отца Николай Жуков с женой Галей. Жуков был высокий (на целую голову выше Алёшиного отца), рельефный, как скульптура Давида, и всегда очень громко говорил, у него был поистине громовой голос. По сравнению с ним отец Алексея выглядел очень невыразительно - узкоплечий, с округлившимся животиком, редеющими волосами на темени. Они оба сидели за столом, сняв пиджаки и повесив их на спинки стульев, у обоих были накрахмаленные белые рубашки и тёмные галстуки с тугими узлами.
- Володь, - обращался Жуков к Алёшиному отцу, - вот ты лучше ответь мне, что даёт нам силу жить дальше? Я всё время задаюсь этим вопросом. Вот взять, к примеру меня. Ведь я, собственно, ни во что не верю. Просто привык жить честно, вот и живу честно. Мне временами кажется, что я по инерции какой-то живу. По инерции работаю честно. Может, просто не умею иначе работать? Может, просто нет условий, чтобы я захотел вдруг жить нечестно?
- Нет условий?
- Ну да. Я вот думаю, а если бы такие условия вдруг возникли, то не оставил бы я службу?
- Ну что ты такое говоришь! - воскликнула Галя и толкнула мужа в плечо.
- Мы не так воспитаны, Коля, - ответил Владимир Нагибин и наполнил стоявшую перед ним рюмку водкой. - Тебе плеснуть?
- Давай. Тяпнем ещё. А воспитание, знаешь ли, штука условная. Возьми хотя бы революционеров. Подавляющее большинство их было из дворян, имело прекрасное образование, а вот пошли против режима.
- Режим был гнилой, - встрял в разговор Алёксей, усаживаясь за стол и накладывая себе заливной рыбы.
- Это вас так в школе учат, - Жуков решительно опорожнил рюмку.
- Так Ленин говорил, - парировал Алексей.
- Не всё то правда, что вам рассказывают, - с холодной ухмылкой сказал Жуков.
- Но ведь Ленин… - Алексей посмотрел на него с непониманием.
- Коля, - жена опять толкнула его в плечо, - ты перебрал, что ли? Думай что говоришь!
- Я говорю правду. Дети должны воспитываться на правде. Пусть парень привыкает, - Жуков выпил ещё одну рюмку. - Когда разговор идёт открыто и честно, тема не приобретает вкус крамолы… Ты, Алёшка, вникай в суть разговора, а не за отдельные слова цепляйся.
- Пойдём, что ли, покурим, - громко сказал Владимир, и Алексею показалось, что отец хотел избежать затронутого вопроса.
- Если бы в нашей стране, - продолжал Жуков, - не боялись смотреть правде в глаза, то у нас не появлялись бы диссиденты. Диссидент ведь на что обычно опирается? На то, о чём мы, официальные представители государства, умалчиваем… Замалчивая наши болезни, мы делаем себя идеологически слабее наших противников. И всякая диссидентствующая шваль сразу ощущает себя более уверенно, потому что, указывая на недостатки, они не врут. Они обманывают по-крупному, в целом, но в частностях они правы и на этом строят свою пропаганду… Я бы наших детей отправлял обязательно в поездку по капиталистическим странам, чтобы они поглядели собственными глазами и на шикарные небоскрёбы, и на опухших с голода людей в трущобах. Пусть бы увидели, что такое капитализм!.. Ладно, пошли курить. Лёха, - Жуков глянул на Алексея, - ты куришь уже?
Алексей напряжённо сжал губы.
- Нет, - после небольшой заминки ответил он.
- Врёшь, - засмеялся Жуков.
- Не вру, дядя Коля.
- Эх ты! - Жуков громыхнул стулом, вставая из-за стола. - У нас с твоим отцом профессия такая - уметь с первого взгляда распознавать, врёт человек или нет. А уж тебя раскусить, братец, совсем ничего не стоит. Да и кто в твои годы не балуется сигаретами?
- Я же не по-настоящему, не затягиваюсь! - начал оправдываться Алексей.
- Так ты куришь? - мать всплеснула руками.
- Мила, честное слово, ты просто как малое дитя! - заворчал Николай Нагибин. - От него же табачищем разит!
- Я думала, что это от школьной формы. Там же шпана всякая в туалете курит. Ты же знаешь, что тут за школа - не прежняя, тут совсем другие дети…
- А если не затягиваешься, - остановился Жуков возле Алексея, - то и курить не для чего. Если не куришь, то зачем имитируешь? Кого или что ты изображаешь? Брось эту глупость. Кстати, загляни в холодильник, я тебе сувенирчик принёс, бутылочку кока-колы. Напиток загнивающего капитализма.
- Блеск! - воскликнул Алексей и помчался на кухню. Кока-колы в Советском Союзе не было, но это название было всем хорошо знакомо.
- Клёвая газировка! - мальчик вернулся в комнату, жадно отхлёбывая шипучий напиток прямо из горлышка пузатенькой бутылочки.
- Алёша, где ты набрался таких манер! - мама недовольно покачала головой. Мельком взглянув на круглые настенные часы с золотистым циферблатом, она щёлкнула тугой кнопкой телевизора, экран тонко засвистел, нагреваясь, задрожал бледным пятнышком и медленно проявил тусклое изображение двух дикторов. Начинался вечерний выпуск информационной программы "Время".
- Добрый вечер, товарищи! - уверенно произнёс диктор.
- Алёша, - позвала мама, - ты почему не переодеваешься? Что за мода такая ходить в школьной форме? Давай-ка быстро к себе, сними всё это… Что там у тебя на рукаве? Извёстка? Где прислонился?
Через пару минут Алексей, переодевшись в домашнее, вошёл в кухню и остановился в двери. Жуков и отец стояли спиной к двери у распахнутого окна, из которого нёсся шум автомобилей и грохот трамвайных вагонов. На улице начинало темнеть, и воздух мягкой синевой разливался по их белым рубашкам. Сизый дым сигарет вяло вился над головами мужчин.
- Зря ты так говоришь, - рассуждал Алёшин отец. - Не наше это дело. Мы с тобой не идеологи, мы лишь исполняем волю государства.
- Понимаешь, Володь, если мы будем только исполнять, мы превратимся в таких же сволочей, какими были наши предшественники, работая у Ежова и Берии. Мы обязаны прежде всего думать и говорить правду.
- Но правда такова, что она разрушит нашу страну!
- Если правда так опасна, то она разрушит государство и в том случае, если правду замалчивать. Но правда это не болезнь. Замалчивание правды - вот болезнь! Но любую болезнь можно излечить, когда знаешь её симптомы и причины, - твёрдо сказал Жуков. - Нет, Володь, я уверен, что партия должна менять идеологический курс. Нам не остановить никаким железным занавесом взоры людей, устремлённые на Запад… Мусора слишком много в нашей пропаганде, лжи много… Вот ты объясни сам себе, зачем нужно было создавать в Комитете Госбезопасности создавать Главк, который занимается идеологией, если идеология по-настоящему крепка и надёжна? Но это Главк есть, и мы работаем там! А между прочим, если бы не наше Управление, то на КГБ смотрели бы иначе.
- Ты только не вали всё на нашу контору.
- Я и не валю, - пожал плечами Жуков. - Просто мне хочется честности, Володь.
- Утром я беседовал с одним насчёт честности… Чего мы добьёмся честностью? - Нагибин задумчиво провёл рукой по своему затылку, и Алёксею почудилось, что отец жутко утомлён, почти обессилен. - Вот сегодня я получил бумаги на некоего Юдина, лейтенанта МВД. Он помог сбежать заключённому и сам дезертировал, затем забрал золото из тайника этого заключённого, а его самого застрелил. И всё это ради того, чтобы драпануть за кордон! Красивой жизни захотелось ему.
- Вот тебе и наглядный пример, - сказал Жуков. - Человек устал от клубящегося вокруг него ежедневного вранья.
- Ты думаешь, Юдин бы не пошёл бы на это, если бы вокруг говорили только правду? - устало спросил Нагибин.
- Думаю, что в нём не накопилась бы ненависть к нашей стране.
- Терпеть не могу таких ублюдков, как этот Юдин, - в голосе отца Алексей услышал нескрываемую злобу. - Сам людей гнобил, издевался небось по-чёрному, называл последними словами, клеймил позором, а в башке вынашивал планы, как хапнуть побольше чужого добра и драпануть из страны, чтобы остаток дней на дармовщинку прожить. Какая правда изменила бы его, Коля?
Владимир Нагибин и Николай Жуков были офицерами Пятого Главного Управления КГБ СССР, сначала работали в одном отделе, но полгода назад Жукова перевели "под крышу" МГУ, Нагибин же продолжал работать на Лубянке. Оба выросли в рядовых советских семьях, оба с детства впитали в себя незыблемые социалистические ценности, были убеждёнными комсомольцами, затем почти одновременно вступили партию. Членство в КПСС было общепринято. Без партбилета человек был как бы не совсем полноценным, а уж работник такого ведомства как КГБ просто не мог быть беспартийным. Но Жуков и Нагибин уже не принадлежали к прежнему поколению коммунистов, которые готовы были умереть за партию по приказу, не выказывая ни тени сомнения в правильности партийной линии. Нет, это были люди нового времени, более трезвые, более объективные, они позволяли себе безбоязненно рассуждать об идеологии и политике, впрочем, никогда не забывая, в каком обществе и что можно было произносить вслух и о чём следовало умолчать.
Жуков повернулся и увидел Алексея.
- Вот скажите, почему взрослые учат одному, а делают другое? - Алексей задал вопрос ровным, почти равнодушным голосом, но всё же в его тоне улавливалась нотка назревшей обиды. - Мне говорите, что курить вредно, а сами курите. И так во всём.
- В чём "во всём"? - отец недовольно посмотрел на сына.
- Во всём, - повторил Алексей. - Нам много нельзя.
- Кому это "вам"? - Владимир Нагибин мгновенно переключился на разговор с сыном.
- Нам, детям. Почему-то взрослые относятся к нам, как… как к людям с другой планеты… Нет! Как к неполноценным!
- Проблема отцов и детей существовала всегда, - пожал плечами Жуков.
- Дядя Коля, но почему взрослые всегда говорят "нельзя"? Всегда говорят "потом"? И никогда не объясняют, почему нельзя и почему потом? Вот если, к примеру, и впрямь курить нельзя, то нельзя всем, а не только детям. Разве не так? А раз нельзя всем и раз это вредно для здоровья, то почему тогда сигареты продаются?
Жуков посмотрел на старшего Нагибина:
- Вот тебе ещё конкретный пример, Володя. Надо, чтобы правда озвучивалась целиком и полностью, а не подсовывалась то одним бочком, то другим, - он повернулся к Алексею, подошёл к нему и потрепал рукой по голове. - Видишь ли, Лёха, сигареты - это деньги. Вино и водка - тоже деньги. Любое государство хочет заработать побольше, заработать любым способом, даже обманом. Ты понимаешь, о чём я?
- Понимаю, - Алексей сжал губы и кивнул. - Государству наплевать на здоровье людей.
- По большому счёту, да.
- Коля, прекрати это, - нахмурился старший Нагибин, его голос звучал тихо и хрипло. - Не надо на такие темы, рано ему об этом…
- Не рано, Володя, не рано. Если сейчас не появятся люди, которые будут разговаривать с ним правдиво и спокойно, как мы с тобой, то позже появятся всякие истеричные и диссидентствующие… Я же не говорю, что только наше государство обманывает, - Жуков опять повернулся к Алексею. - Любое государство обманывает, Лёша, любое. Ленин не раз повторял, что государство - это аппарат насилия. Оно применяет свою силу всюду. И не всегда эта сила физическая. Обман и казуистика на государственном уровне, которые мы называем идеологией, - тоже сила. В капиталистических странах государство дурит голову своим гражданам одной идеологией, в социалистических странах - другой… Лучше, чтобы об этом ему сказали мы, а не всякие сдвинутые на антисоветчине подлецы. Это то же самое, что просвещать его в области секса. Лучше об этом расскажешь ты (честно, спокойно, внятно, без сальных улыбочек), а не вонючая шпана в подворотне, которая сразу придаст этой теме душок пошлости, запретности и непотребности…
- Хватит, Коля! - оборвал его Владимир. - Достаточно. Незачем ему голову забивать… Ему сейчас о другом думать надо. Восьмой класс всё-таки. Государственные экзамены на носу!..
- Так, дорогие мужчины, - за спиной Алексея появилась мама, - может, приступим к чаю? Если готовы, тогда освободите кухню, я займусь тортом…
* * *
Жуков повернул ключ, "москвич" неохотно завёлся.
- Мне кажется, ты зря ведёшь с Володей эти разговоры, - жена устроилась на заднем сиденье.
- Почему?
- Он побаивается… Стал побаиваться тебя, Коля. Искренность ушла из него. Раньше он был совсем другой.
- Брось, Галка, мы с Вовкой столько лет дружим, - Жуков скривил губы, недовольный словами жены. - Чего ему бояться?
Галя пожала плечами и не ответила.
- Ты на Володьку зря думаешь плохое… Просто у него настроение сейчас неважное…Завёл он себе кого-то…
- Любовницу? И это серьёзно?
- Хочет разводиться. Но никак не решится. Ты же знаешь, как в нашей системе на разводы смотрят. Связь на стороне - это аморалка, а уж семью разрушить - тут три шкуры на партсобрании спустят. Вдобавок, очень переживает из-за Алёшки, боится, что для сына это будет тяжёлый удар… Он Алёшку безумно любит, для него сын - единственное сокровище. Милка ведь долго не могла забеременеть, ребёнок поздний…
- И давно у Володи связь на стороне?
- Месяцев шесть встречается уж с этой… Лера, что ли, зовут её… У него помешательство какое-то на ней. Любовная слепота. Яркая внешне баба, но примитивная. На кафедре политэкономии преподаёт в МГУ.
- Ты её знаешь?
- Видел.
- Ладно, разберётся как-нибудь сам. Побалуется и успокоится. Возраст у него такой, - сказала Галя.
- Какой?
- Перевалил за сорок. Для многих мужчин - психологический барьер. Всякие брожения, искания, терзания, кусание локтей, боязнь упустить что-то и наверстать упущенное, тяга к адюльтеру. Это я как врач говорю.
- Мы с ним почти ровесники, Галь. Я ненамного старше, - засмеялся Жуков. - Может, мне тоже поискать что-нибудь на стороне? А что, всё-таки - психологический барьер…
- Я вполне серьёзно, - Галя наклонилась вперёд и коснулась подбородком плеча мужа. - Ты не лезь в его дела, не советуй Володьке ничего, а то он, как бы там ни повернулось, потом скажет, что ты виноват, что ты его счастье спугнул… У него есть склонность к этому.
- К чему?
- Искать виновных. И вообще поменьше разговаривай с ним…
- Слушаюсь, товарищ командир, - Николай посмотрел в зеркальце, перехватил взгляд жены и весело подмигнул ей.
Он был жизнерадостный человек, и Галя ценила в нём прежде всего его умение не впадать в уныние даже в самой неприятной ситуации. Несмотря на свою профессию, Николай всегда находил в людях лучшее, что в них было. "Дерьмо-то легче всего увидеть, - говорил он, - его даже искать не надо, оно всегда на поверхности плавает. А вот ты найди хорошее в человеке, вытащи это наружу и убеди человека, что главное в нём это, а не его дерьмо".
Когда его перевели на новую работу, он поначалу немного растерялся, очутившись в МГУ в должности одного из помощников декана факультета журналистики, но вскоре свыкся с новой и непривычной обстановкой. Больше всего поражали кляузы, поступавшие от старательных комсомольцев, ревниво "боровшихся за моральный облик" советской молодёжи: устраивались облавы в общежитиях в надежде "застукать" в постели у студента или аспиранта непрописанную девушку, сочинялись доносы о разговорах в коридорах, на кухнях и туалетах, сообщалось о "сомнительной" литературе у кого-то в шкафу… Казалось, психология нового поколения коренным образом изменилась, не оставив места твердолобому ура-патриотизму, но работа в университете доказала Жукову обратное и открыла кое-что новое: идеологическая платформа подавляющего большинства комсомольских активистов в действительности была лишь ширмой для их личных амбициозных планов, но настоящих политических убеждений у них не было, их интересовала только карьера, причём карьеру активисты стремились сделать по общественной линии, а не по специальности, которой обучались в студенты.
Впрочем, так происходило по всей стране. Общественная и партийная работа требовала в основном умения жонглировать навязшими на слуху лозунгами; партийные руководители принимали только политические решения, заставляя всю страну подчиняться этим решениям и в угоду им строить (а не развивать) экономику и культуру.
Жуков никогда не забывал об этом, но почему-то надеялся, что университетская среда уже породила новых людей, не оставив места идеологическому подхалимству и словоблудию. Попав на новое место, он первые несколько дней приходил домой в подавленном состоянии, но вскоре взял себя в руки, сориентировался, вошёл в колею. Однако что-то надломилось в нём, куда-то отступила лёгкость знакомого всем характера, словно истаяла. На совещаниях в отделе Жуков выступал всегда жёстко, особенно когда дело касалось арестов: "Нужна профилактика! Нужно вовремя успеть поговорить с людьми, чтобы они одумались и не сломали себе жизнь. А на что ж это похоже, товарищи, когда оперработник прямо провоцирует студента на преступные действия ради того лишь, чтобы "разоблачить антисоветскую группу" и продвинуться через это по службе? И ведь это не разовые явления!"
Жена часто ругала его:
- Ты почему-то считаешь себя неприкасаемым, Коля. Слишком беззаботно ты языком работаешь. Слово не воробей. Поймают - не вылетишь.
- Меня ловить не надо, Галка. Я работу честно делаю.