Но пока кровь невинных нарвитян, захотевших свободно, как и другие, жить на родной земле, не пожелавших быть людьми второго сорта, находиться в рабском услужении у оборзевших от ничем не обоснованного самодовольства невежественных и псевдокультурных талинских хуторян, эта праведная кровь слишком терпеливого, увы, народа продолжала безнаказанно проливаться.
Искали Владимира Анастасовича Чуйкина, председателя Нарвского городского совета.
В квартире его не обнаружили. Семьи, чтобы расправиться с нею в отместку, не было тоже.
По счастливой случайности городской голова был в гостях в соседнем Иван-городе, стоявшем уже на формальной российской земле, относящейся к Ленинградской области.
Чаеванье и разговоры за ним затянулись за полночь, и когда Владимир Анастасович с женою, попрощавшись с друзьями, подъехали к мосту через реку Нарова, за которым начиналась Нарва, он увидел вереницу припозднившихся автомашин, не сумевших перебраться в суверенное - ах-ах! - государство.
- В чем дело? - спросил председатель у начальника русского поста, расположенного на правой, иван-городской, стороне реки Нарова. Российские милиционеры хорошо знали в лицо соседа Чуйкина. - Почему не пропускают машины?
- Ума не приложу, Владимир Анастасович, - пожал плечами рослый сорокалетний капитан, работавший прежде, до суверенизации, в Нарве участковым, потому его и знал лично председатель, а в связи с эпидемией хуторского национализма перебравшийся за реку, от шовинистического греха подальше.
Где ж ему предвидеть, что довольно скоро придется охранять и защищать российскую землю от непомерного и наглого, моськиного взбрыка.
- Час тому назад перекрыли движение, - продолжал Николай Александрович Сапрыкин. - Ребята засомневались… Вот и вызвали меня.
- Пойду через мост, - промолвил председатель и, обойдя капитана, вознамерился идти вперед.
- Постойте, Владимир Анастасович, - тронул Чуйкина за рукав Сапрыкин. - Сначала я проверю… Там мой приятель сегодня дежурит.
Доверчивый капитан и в страшном сне не смог бы предположить, что его коллега, нарвитянин Осмоловский, вот уже около часа тому назад умер от предательского удара ножом в сердце.
Мертвы были и товарищи Осмоловского, русские парни из нарвской милиции, застигнутые врасплох террористами из секретной службы талинского режима, а пост их держали теперь "болотные волки".
Но капитану не было об этом известно. Потому Сапрыкин решительно ступил на мост. Сделай он это несколькими минутами раньше, его расстреляли бы прежде, нежели добрался бы Николай Александрович до нарвской стороны. Но Бог хранил русского офицера милиции. Как раз в этот момент донеслись из Нарвы приглушенные расстоянием автоматные очереди и разрывы гранат: завязался бой у городской ментовки, о котором Папа Стив рассказывал уже.
- Назад! - крикнул председатель. - По всем постам - боевая тревога!
Конечно, прав у него командовать на русском берегу не было, но пока еще оценит обстановку его иван-городский коллега… Капитан Сапрыкин решительно приказал: "В ружье!", а председатель принялся звонить в полевой штаб Союза офицеров России, который в ожидании подобного ЧП еще со времен опроса был сформирован в районе Кингисеппа.
- Курат! - выругался плечистый малый, неделю назад выпущенный талинским режимом из тюрьмы уголовник, подобными типами были усилены лесные гвардейцы. - Где золото прячешь, сука?!
Загнанная в угол гостиной женщина кивнула на нижний ящик платяного шкафа.
Закинув за спину мешавший ему автомат, разбойник бросился к ящику, выдвинул его сильным рывком и принялся выбрасывать аккуратно сложенные вещи, пытаясь добраться до хранилища желтого металла.
Но смертный час его уже наступил.
Русская Тимоклея подхватила с подставки чугунную гантелину весом в двенадцать фунтов - сколько раз ворчала зятю, чтобы держал их в прихожей! - и что есть силы обрушила на затылок склонившегося над ящиком бандита, искавшего золото, которого никогда не было в этом доме.
И тут же рухнула под пулями вбежавшего на помощь волка.
Резня еще продолжалась некое время. У Одинокого Моряка не хватает слов, чтобы описать те чудовищные по жестокости сцены, которые разыгрались в древнем городе русских, вероломно преданных ставропольским монстром.
И никакого сгущения красок!
Жители псковских, новгородских и ленинградских земель хорошо помнят зверства эстонских карателей, служивших Адольфу Гитлеру так рьяно, что вовсе не добренькие немцы вынуждены были останавливать и даже наказывать озверевшую чухну.
Откуда подобная злоба? Почему ее нет у латышей и эстонцев в отношении остзейских баронов-немцев, державших у входов в замки постоянные виселицы, на которых вздергивали для устрашения остальных местных хуторян!? Что, кроме добра, видела от русских лесная малокультурная и попросту дикая белоглазая чудь? Не ее ли защищали от псов-рыцарей и Ярослав Мудрый, и потомок его Александр Невский? А земли, которыми наделяла Россия скученных на родине эстонцев в Уральском крае, в Сибири, на Дальнем Востоке, где и по наше время благоденствует в заливе Петра Великого эстонский совхоз "Новая Лифляндия"?!
Нельзя столь малому народу так крупно и по большому счету безнаказанно грешить. По этому счету и платить придется! И не только чуди белоглазой, предавшей древнюю дружбу и естественное добрососедство, но и подобных им латышей и литовцев, вообразивших себя румынами бывших коммунистов из Кишинева, борцов за Армению от моря до моря, казанских экстремистов, гетьманов, мечтающих о мазепиной славе, псевдодипломатов, забывших о судьбе царя Ираклия и про статьи Георгиевского трактата.
А с Нарвой подобное уже случалось… Передо мною свидетельство Г. И. Гроссена. Этот белогвардейский офицер остзейского закваса, которого трудно обвинить в симпатиях к русскому народу, служил в армии Юденича и участвовал в походе на Петроград.
В статье "Агония северо-западной армии", помещенной в пятой книжке за 1924 год журнала "Историк и современник", выходившем в Берлине, прибалт Гроссен рассказывает о том, как, захватив Нарву, белоэстонцы учинили в ней чудовищный и попросту зверский террор против русских людей.
Да-да! Именно против русских, а не большевиков, супротив славян, а вовсе не идеологических противников, заметьте… Русских людей убивали без суда и следствия на улицах, в домах, сбрасывали со стен Нарвской крепости в реку, вешали, топили…
Жуткие изуверства чухонцев потрясли, свидетельствует Г. И. Гроссен, потрясли даже видавших виды белогвардейцев…
А вы, господа дерьмократы, кучкуетесь в мифические мемориалы и вякаете нечто о якобы жестоком имперстве Вождя всех времен и народов! За эти вот факты по какому счету последует расплата?
Боевые машины пехоты, которые держал на случай Союз офицеров России, примчались к мосту через Нарву спустя сорок минут.
Сдвинув в сторону колонну автомобилей, застрявших у моста, посланцы Станислава Терехова метнулись к левому берегу, безжалостно раздавив легионеров, пытавшихся взорвать перед уходом переправу.
"Болотные волки" спешным порядком уходили на запад. Они забирались в транспортные средства, на которых прибыли в разоренный теперь город в ночь на первое сентября, захватывали автобусы городского хозяйства, заправлялись под завязку чужим, но дефицитным теперь горючим, бежали на запад, не дожидаясь команды и оставляя подчастую соучастников кровавого разбоя, других участников небывалой пуритизации, увы…
Задержавшихся в городе и отставших волков безжалостно расстреливали мстители Союза офицеров.
Они связались с псковским отделом Союза, разъяснили товарищам кровавую суть дела, и псковичи через Ново-Изборск и Печоры рванули на подвижных бээмпешках в сторону Тарту. Вместе с боевыми машинами пехоты скорым ходом двигались трайлеры, на которых взгромоздились насупившиеся, хмурые танки.
Поднятая по тревоге Псковская воздушно-десантная дивизия готовилась к авиационному броску на Пярну и Талин, Раквере и Вильянди.
Бежавших из Нарвы убийц и насильников тереховские ребята из Кингисеппа догнали в районе города Тапа. Отсюда дорога шла на юг, к Тарту, и на запад - к Талину. Здесь и настигло "болотных волков" возмездие.
Потрясенные увиденным в Нарве, тереховские мстители в плен хуторских пуритизаторов не брали.
Покончив с ними, они продолжали марш-бросок на Талин, и к середине утра были в пригороде древней русской Колывани.
Вскоре сюда подоспели десантники из Пскова.
В самом городе не прозвучало ни единого выстрела, а вот красные флаги были вывешены повсюду.
К полудню авторитетное собрание, куда вошли бывшие республиканские депутаты, лидеры партий и представители общественных организаций, единогласно и добровольно приняли решение о вхождении Эстонии в Псковскую область на правах района культурной автономии.
Ошеломленные подобным развитием событий американцы высадили с кораблей, вошедших еще прежде в Балтийское море, десант морской пехоты на острова Хиума и Сарема.
От решения разбомбить эти острова вместе с кожаными затылками к чертовой матери правительство Земли Псковской пока воздержалось.
Заботились о сохранении жизней местного населения.
X
Никогда я так усиленно не работал, как в харьковском селе Старый Мерчик.
Забегая вперед, скажу лишь, что когда по возвращении на Власиху я отдал исписанные листки романа Ирине Лихановой, а попутные записи-заметки Ирине Джахуа, то новых страниц "Страшного Суда" оказалось пятьдесят три, а "осколков сочинительской радуги" - восемнадцать. И ведь я еще и дневник вел, четыре письма изладил!
- Канал, канал космический вам открылся! - воскликнула бы Людмила Николаевна, официантка из Голицынского Дома творчества писателей, где весной 1990 года начинал я писать роман "Вторжение".
Тогда Папа Стив поделился с нею восторгом о том, почти мистическом напоре, с которым шло из него - или в него? - новое сочинение, и Людмила Николаевна, дай ей Бог здоровья, предположила, что без космического воздействия в моем случае не обошлось.
Теперь, когда Одинокий Моряк общается не только с посланцами Зодчих Мира, пророками и вождями и сам в некоей мере превратился в посредника между богами вселенского Добра и человечеством, можно бы и не удивляться тем мощным толчкам извне, которым в последние три года было подвержено сознание Станислава Гагарина.
Не то чтобы я привык и примирился с участью индивида, на связь с которым выходят товарищ Сталин и Вечный Жид, партайгеноссе Гитлер и полковник Темучинов, оказывающийся на поверку великим Чингиз-ханом. Привыкнуть, разумеется, к подобному обыкновенный смертный не может.
И каждый раз я внутренне вздрагивал, когда на сцене развернувшегося грандиозного спектакля, в котором Папа Стив был и автором, и режиссером, появлялся новый герой, бог из машины, и на приватном, житейском, приятельском даже уровне общался с русским сочинителем.
Всё это я написал уже потом, на Власихе, во второй половине сентября, а сейчас, когда столкнулся с ним на улице имени Крупской, то Папа Стив сразу подумал о том, что вновь понадобился Зодчим Мира, и стало ему чуточку тоскливо, ибо выйдя по Старому Мерчику на прогулку, я оставил в горнице незавершенной главу о старом писателе, стреляющем в американских солдат-интервентов.
"Дали бы хоть роман скорее дописать", - в сердцах подумал я, видя, как идет мне навстречу Вещий Олег, и тут же повинился - мне же не случайно задали такой темп, время дают сэкономить на некую операцию, а могёт быть, и на террористический акт во имя России.
Философия моя допускала и крайние меры. Во имя порядка.
- Здравствуйте, Станислав Семенович, - широко улыбаясь, протянул мне широкую ладонь русский великий князь, в ней утонула моя узкая в кости рука. - Как пишется, как здоровье? Давление в норме?
Признаться, я был польщен последним вопросом. Е-к-л-м-н! Создатель Русской Империи, легендарный князь Олег интересуется артериальным давлением у малоизвестного члена Союза писателей!
Тут я немного, сознаюсь, растерялся, не сумел вовремя открыть рта и только кивнул, потом ответил: "В норме давление… Спасибо".
А внутри лихорадочно билась мысль: Как же мне называть его? Олегом вроде несподручно, ваше величество, тогда, в его время, еще не привилось, да и не монархист я вовсе, отчества же его не знаю, и никто не знает, хотя дома у Брокгауза еще раз посмотрю.
Князем разве его величать?
- Можно и князем, - благосклонно ответил, прочитав мои мысли, Олег. - А то и по имени просто. Сейчас я по возрасту лет на двадцать моложе Папы Стива, это с одной стороны. А с другой мы ведь с вами так даже и родственники вроде.
- Если по Рюрику разве, - улыбнулся я Великому Олегу.
- Рюрику довожусь родным брательником, увы, - сообщил мне князь. - Собственной семьей не обзавелся, потому как дал братану обет выкохать Игорька евонного, наследника, так сказать, престола.
- Так ведь это же открытие! - вскричал Станислав Гагарин. - Сколько копий сломали ученые, споря о происхождении Олега… А Вадим Кожинов, тот даже о двух Олегах мне давеча говорил.
- Вадим Кожинов прав, - сказал Олег, беря меня под руку и разворачивая на асфальтовой дорожке - знамение века! - харьковского села Старый Мерчик. - Но об этом после… Как вы в отношении соорудить по чашке чая? Опять же, свежим мёдом из кустовских ульев угощусь…
Что знал я о Вещем Олеге, кроме хрестоматийного "Как ныне сбирается… отмстить неразумным хазарам"?
В Брокгаузе и Эфроне помещены сведения о семи Олегах-князьях, кроме нынешнего моего знакомца, о котором сказано просто, как говорится, но со вкусом: "Первый князь киевский из рода Рюрика". И три столбца с четвертинкой убористого текста, половину которого занимает изложение его договоров, заключенных с византийской империей.
Но скупой пересказ того, как Олег за тридцать три года княжения основал Русскую Державу, продержавшуюся до наших дней, у Брокгауза с Эфроном тоже есть, правда, изложено без того святого пафоса, который уместно присутствует у Ивана Солоневича в "Народной монархии".
Теперь князь Олег, к судьбе которого я всегда испытывал особый интерес, а в последние месяцы тем паче, шёл рядом со мною по харьковскому селу, раскинувшемуся на тех землях, где Вещий гонял, вразумляя, оболваненных ломехузами подданных хазарского кагана.
И мне вспомнилось толковое выступление прозорливого князя на том совещании, проходившем на Пушечной улице в Москве, на котором мне довелось побывать перед отъездом в Харьков.
Вещий Олег…
Эти слова были последними, которые я написал до знаменательного дня - 21 сентября 1993 года, когда с двадцати часов московского времени начался иной отсчет в жизни многострадального, униженного и оскорбленного Отечества.
Не знаю, смогу ли я когда-либо напечатать этот роман, не ведаю даже дадут ли его мне дописать - сообщаю об этом со всей определенностью и решимостью в шесть часов утра 23 сентября, в четверг, в день осеннего равноденствия, в день, когда надо будет помянуть годовщину смерти моей незабвенной матери - Евдокии Семеновны Ячменевой.
Всего-то прошло тридцать четыре часа с момента, когда на экране телевизора возникла самодовольная физиономия президента, безапелляционно заявившего, он объявляет 11 декабря выборы некоего федерального собрания, а Верховный Совет России и Съезд народных депутатов перестают по его, президента, собственной воле существовать.
Вот так, не больше и не меньше, скромненько и, как говорится, со вкусом, весьма дурным, надо сказать, вкусом, заявлено было о государственном перевороте.
И только спустя тридцать четыре часа я нашел в себе силы сообщить об этом в романе "Страшный Суд", в первой части его, которую символически назвал - "Гитлер в нашем доме".
…Вернулся я к роману только через несколько дней, в субботу утром, 25 сентября. Что случилось минувшей ночью, естественно, мне неизвестно.
Да и в минувшие дни страну накрыла глухая информационная блокада. По всем каналам телевидения - либо беспардонная ложь, извергаемая напрочь лишенными совести дикторами, либо разнузданные разглагольствования комментаторов типа Сванидзе, либо пошлые сентенции взглядовца Листьева о секс-технике и секс-бизнесе.
Духовный маразм достиг апогея.
В газетах за 22 сентября о ельцинском путче не было ни слова. "Правду" и "Советскую Россию" за 23 сентября я получил только вчера - на Власихе теперь газеты появляются на сутки позднее.
Под шапкой "Сентябрьский мятеж Бориса Ельцина" на первой полосе "Правда" поместила короткий хронометрарий событий.
21.09. 20.00. Б. Ельцин прерывает деятельность Съезда народных депутатов и Верховного Совета Российской Федерации.
24.00. Верховный Совет Российской Федерации прекращает полномочия Президента Б. Ельцина.
22.09. 00.25. Вице-президент А. Руцкой приступает к исполнению обязанностей Президента Российской Федерации.
00.25. Указ Б. Ельцина от 21 сентября № 1400 объявлен недействительным как противоречащий Конституции РФ.
12.00. Телеграммы с мест и обращения общественных организаций, поступающие в Москву, осуждают попытку государственного переворота.
19.00. Митинг защитников Дома Советов продолжается. Народные депутаты РФ собираются на Съезд.
Ниже следовал репортаж с Красной Площади - "В ночь, когда "Белый дом" стал Домом Советов", подписанный Василием Андреевым, Александром Головенко, Николаем Кривомазовым, Валентиной Никифоровой, Игорем Салтыковым, Сергеем Филатовым и Виктором Широковым.
Папа Стив намеренно не поленился и выписал имена мужественных журналистов из "Правды", которые нашли в себе достаточно духовных сил не скурвиться, не осквернить себя стремлением получить толику иудиных баксов, за которые продались их лишённые нравственных устоев коллеги.
На третьем канале шёл обзор зарубежных реакций, и выходило, что исконные - я бы даже сказал традиционные - враги России поддержали клятвопреступника и путчиста. Неужели русский народ до такой степени утратил национальное чутье, что не видит, кто враг ему, а кто друг? Впрочем, друзей у России никогда не было, нет и не будет…
Надо бы давно к этому привыкнуть, смириться и заботиться исключительно о собственных интересах.
Но последнего нам не дождаться, если у власти останется продажная клика отъявленных мерзавцев без чести и чувства сыновней любви к Отечеству.
"Советская Россия" поместила текст постановлений Верховного Совета России "Об исполнении полномочий президента РФ вице-президентом Российской Федерации Руцким А. В." и "О прекращении полномочий президента РФ Ельцина Б. Н.".
И тут же сообщение о том, что Конституционный суд России признал действия и решения президента РФ, его обращение к гражданам России "не соответствующими Основному Закону страны", другими словами, антиконституционными.