Вернее, немного смазанный, неудачный снимок Мерилин. Все-таки было с нею что-то не так - то ли носик смотрелся чуть толще, чем надо, то ли брови изгибались попроще. Проклятье! Федя помигал, с натугой присмотрелся и сквозь густые, к ресницам липнущие слезы разглядел - да, это она! Вот только снова неточности… бедра, что ли, покруче и плечи пошире, чем хотелось бы? До чего жаль! Неужели не она? Но спутанные светлые волосы дыбом, но ясный взгляд, но крупные груди, радостно глядящие одна влево, другая вправо, совсем как у Мерилин Монро!
Она так была хороша, что, если б не розовый цвет ее халатика, Карасевича перестало бы тошнить.
Мерилин минуту постояла неподвижно, будто давала себя рассмотреть и узнать, а потом подалась вперед:
- Федя!
Карасевич вздрогнул и прикрыл подбородок одеялом.
Но было поздно: Мерилин уже прыгнула на кровать, скользнула вдоль Феди розовым атласом своего халата, прижалась горячим боком.
- Как хорошо, что ты очнулся! Я уж хотела "скорую" вызывать. Ведь на тебя испанский сундук упал.
- Испанский?
- Ну да, я его в Барселоне купила.
- И давно?
- Прошлой весной.
- Не это, - сморщившись, промычал Федя. - Когда упал?
- Позавчера.
Белая рука Мерилин отогнула одеяло, и карминные губы приникли к сухим, бесчувственным Фединым губам. Он не ощутил ничего, кроме собственной обреченности. Позавчера!
- Кто вы? - спросил он, когда его рот был освобожден и шутливо оттерт от пылких помадных мазков.
Мерилин очень удивилась. Потом нахмурилась и надула собственные, тоже размазанные, губки:
- Как? Ты меня не помнишь? И не помнишь, что вытворял здесь? И в гардеробной? И в ванной?
Федя не верил собственным ушам:
- Кто вытворял? Я? Здесь? Я мылся в ванной?
Мерилин горестно тряхнула белокурыми завитками:
- Господи, неужели не помнишь? Если бы мылся! Ты не мылся, ты… А впрочем, неудивительно - ведь на тебя позавчера сундук упал. Бедненький! А вот так меня помнишь?
Она запустила руку под одеяло, и Карасевич содрогнулся от щекотки. Он быстро сгруппировался в комочек, отодвинулся на противоположный край кровати и плотно завернулся в одеяло. Он был совершенно голый и все еще ничего не понимал. Снова сильно закружилась голова, срывая его с места и пытаясь внушить, что он опять завяз в смертоубийственном водовороте.
- Кто вы? - повторил он больным голосом. - Где я? Где мои штаны?
Ему казалось, что едва он оденется во что-то свое, то к нему сразу вернутся и силы, и ясное понимание сути вещей и событий.
И в дальнем углу кровати Мерилин настигла Федю. Она обняла одеяльную гору, скрывавшую его, и разметала по простыне свои нежно-загорелые ноги.
- Ты не можешь меня не помнить, - шептала она, задевая расплывшимися карминными губами шелк пододеяльника, который разделял теперь их лица. - Ты же говорил, что никто, никто и никогда не возбуждал тебя так, как я! Я Мила, Милена! Ну? Никаких ассоциаций? Булочно-кондитерская фирма "Милена"!
- Черт! - облегченно вскрикнул Федя.
Он вспомнил! Вспомнил!
Нет, ни небывалого возбуждения, ни приключений в гардеробе и ванной его память не сохранила. Ничего личного! Зато сценарные наметки Леши Кайка всплыли в сознании вполне отчетливо. Эта самая кондитерская фирма должна была появиться в одной из заключительных серий сезона. Было придумано, что бедная Лика после сто тринадцатой бессмысленной размолвки с неотвязным Сашей Рябовым шла плакаться в жилетку подруге. Подруг у Лики, помимо штатных завистниц, обнаруживалось по ходу дела неимоверное множество. Все они были рекламного происхождения и проплачены. Очередной подругой назначили именно владелицу сладкого цеха "Милена". Предполагалось, что Лика, рыдая, как только она одна умела, объявит Милене, что жизнь бессмысленна. Все, с карьерой модели покончено! Отныне она как проклятая будет есть высококалорийные булки, батоны и пирожные!
Естественно, Милена тут же утирает Ликины слезы и между делом придвигает к талантливой камере Ника Дубарева весь ассортимент своей пекарни. Точно! Так и было задумано! И уже обговорено! Договор подписан!
Федя вспомнил даже свой выезд на натуру, в кондитерский цех. Они с Ником тогда хотели присмотреться к обстановке и разработать мизансцены, а вместо этого объелись каким-то суфле. К Феде и сейчас, как фантомная боль вырванного зуба, вернулся всепроникающий, муторно-сладкий запах, от которого слипались ноздри. Даже подкладка его пиджака долго потом отдавала ванилином.
Но стоп! Посещение "Милены" состоялось недели две назад, и тогда хозяйка фирмы ничем не напоминала Мерилин Монро. Была она серьезной, в строгом деловом костюме цвета асфальта - не мокрого, а того, в какой закатывают. Отчаянно торговалась за каждую минуту экранного времени и ни игривой, ни грудастой, ни даже белокурой не казалась. Значит, с тех пор мир сошел с ума, солидная бизнес-леди сделалась дурочкой в розовом, а сам Федя попал в какой-то дикий переплет. Вот и сундук на него, оказывается, падал…
Минуту он утешал себя тем, что все происходящее - лишь пьеса, которую он, мастер трюков и двусмысленных шуток, зачем-то ставит. Обычно коммерческие пьесы бывают на редкость глупыми, а зрители бешено смеются.
Но никто теперь не смеялся в пустынной тишине незаселенного комплекса "Золотые просторы". Федя ничем по-режиссерски не мог тут распоряжаться, и ползла по простыне к нему, беспомощному, обезумевшая блондинка.
- Вы Людмила Борисовна Беспятова? - строго спросил он (память на имена была у него отменная).
- Конечно! - встрепенулась Мерилин. - Наконец-то ты вспомнил. Да, это я, я! Федя!
Она снова счастливо сжала в руках одеяло, под которым лежал Карасевич. Она даже сама попыталась внедриться в его складки.
Карасевич завернулся туже. Ее порыв, ее румяное лицо, сделавшееся совершенно бессмысленным, выдавало требовательное и жаркое желание. Слабый, больной Федя не был готов к сексу. Он после удара сундуком даже позабыл, что секс существует на свете, и только сейчас с удивлением вспомнил. Нет, нет и нет!
- У меня голова болит, и есть хочется, - сказал он.
Мерилин хихикнула:
- Что за женские отговорки! Ты сам говорил, что всегда готов, как пионер. Тебя же было не остановить! Ты же меня тут чуть до обморока не уходил!
Федя не знал за собой подобных подвигов. Правда, какие-то карминные губы, лезущие к нему, он и раньше припоминал, только полагал, что губы Маринкины.
- Я есть хочу! - повторил он, как мог грозно.
Мерилин выбежала из спальни, сверкая розовыми пятками. Вскоре она вернулась и прикатила столик с какими-то бутылками и щедрыми толстыми бутербродами.
- Прости, я совсем забыла, что мужчина должен много есть, - сказала она и попыталась засунуть Карасевичу в рот большой кусок булки с жирным, суглинистого цвета паштетом. В паштете утопали черные маринованные маслины.
- Я сам! - запротестовал Федя.
Он выпростал из-под одеяла свои длинные, не слишком мускулистые, но цепкие руки. Мерилин удивленно замерла. Федин аппетит воспламенился вдруг с мгновенной и неимоверной силой. Он выхватил у Мерилин - какой, впрочем, к черту Мерилин? у частной предпринимательницы Беспятовой! - бутерброд и жадно съел его. Нежеваная маслина вместе с косточкой сама собой так и юркнула в его возрождающийся к жизни желудок. Федя вдруг понял, насколько изголодался и ослаб - до полной немочи, до дрожи. Он ел, плохо жуя, и с каждым глотком хотел есть все больше.
- Тебе же плохо будет! - испугалась Милена-Мерилин и голой ногой с хищными карминными ногтями отпихнула столик. Тот, звеня, отъехал в сторону.
Карасевич сообразил, что она права, и потребовал кофе. Он тяжело дышал, голова все еще гудела. Какая-то назойливая муха, сплетенная из путаной огненной нитки, плыла пред его глазами по диагонали, слева направо. Федя моргал, но муха плыла и снова возвращалась в левый нижний угол. И снова плыла.
"Где Катерина? - с тоской думал Федя. - Если эта баба тронулась умом, я пропал. Придется ударить ее по башке вон той шкатулкой - не мне же одному от сундуков страдать! И сейчас же бежать! Бежать! Только в чем? В одеяле? Нет, надо сперва свою одежду вернуть… Кажется, баба пока в норме, просто думает, что я от нее без ума. Боже, как я сюда попал?"
Выпив кофе, Федя почувствовал себя бодрее и снова попросил штаны.
- Зачем? - удивилась Милена и дернула одеяло. Ей удалось обнажить крупные ключицы Карасевича и его обширную и плоскую грудь. На глазах страстно соловея, она прошептала:
- Ты мне нравишься такой, какой ты есть!
Но Федя оттолкнул ее нежные руки:
- Пальцем не пошевелю, пока не пойму, как я у вас оказался.
Милена обиделась:
- Что еще за "вы" после того, что у нас было?
"Глупа как пробка! И как только она своими булками торгует?" - вздохнул Федя и сдался:
- Хорошо, "ты" так "ты". У меня в памяти провал, сама знаешь! Расскажи, я что, сам сюда прибыл? Откуда? Зачем?
Милена поскучнела.
- Бедненький! Ты ничегошеньки не помнишь? - захныкала она. - Что же мне рассказывать?
- Все как есть, до мелочей и по порядку!
Рассказанное по порядку ничуть не рассеяло тревоги Карасевича. История получалась самая дурацкая и неправдоподобная. То, что вся съемочная группа третьего дня в павильоне основательно гульнула, он и сам помнил. Но дальше в рассказе Людмилы Борисовны Беспятовой начиналась такая дичь!
Милена начала с того, что среди пирующих непропорционально мало оказалось красивых девушек. Это ей сообщила администраторша Маринка Хохлова. Обнимая Федю Карасевича (вот отчего тому все время вспоминались чьи-то толстые губы!), Хохлова позвонила приятельнице Милене и пригласила ее на вечеринку. Милена к тому времени уже намазалась ночным кремом и лежала в кровати с квартальным отчетом в руках. Но, услышав зов, она сразу вскочила и начала лихорадочно собираться.
Милена призналась, что, конечно, не на всякую гулянку она бы ринулась прямо с постели, после трудного дня в пекарне. Но чтоб увидеться с Федей, она была готова и не на то. Еще во время обсуждения сценария высокий и импозантный режиссер глубоко ее поразил. Нет, прекрасная кондитерша не могла пожаловаться на невнимание сильного пола. Однако в последнее время попадались ей в любовники все больше мужчины ее круга - крепко упитанные, неостроумные, с шарообразными пивными животами. Счастья никакого с ними не было!
Повозившись с электроплойкой и макияжем, Милена умчалась в ночь. Как на крыльях прилетела она к заводу металлоизделий. Машину оставила возле пролома в заборе, как велела Маринка (это была ближайшая к сборочному цеху дыра).
Влезши в пролом, Милена двинулась к павильону. Ее очень удивили полные потемки вокруг, глубокая тишина и непролазная густота кустов. Весельем на территории завода и не пахло! Павильон она нашла угрюмым, молчаливым и необитаемым на вид. Лишь скудная лампочка теплилась на антресолях. Описанный Маринкой вход был не только заперт, но и запечатан бумажкой. Обманутая Милена собралась было вернуться к пролому, проклиная подругу, дуру пьяную. Конечно же дура пьяная напутала: наверняка шло веселье в Доме актера или на телестудии. А Маринка до того шары залила, что не соображала, где сидит!
Вдруг Милена заметила, что железная дверка в главных воротах павильона не заперта. Милена вошла внутрь. Неизвестно зачем, но вошла. "Меня вела любовь!" - говорила она теперь Феде, стискивая его торс сквозь одеяло.
Федя в такую небывалую любовь не верил. "Дурь непроходимая тебя вела", - решил он. Как бы то ни было, Беспятова по бледно-желтой дорожке слабого света добралась до антресолей, взобралась по железной лестнице наверх и обнаружила Федю, спящего на диване. Она обмерла. Так вот кто ждал ее, а не какая-то пьяная компания! Это он сам хотел ее видеть!
Встреча была жаркой. "Черта с два, я пьян был как бревно", - снова не поверил Федя. Тем не менее вдвоем, страстно обнявшись, они покинули неприветливый павильон. Сквозь железную дверцу, которая впустила Милену в счастье, они протискивались так трудно, что дверца захлопнулась за ними, лязгнув замком.
Далее они прошли через пролом в заборе ("Не помню!" - вновь запротестовал Федя). Поехали они сюда, в недавно приобретенную, недообставленную, нежилую еще квартиру Милены. В ее старой городской квартире мирно спали ее дочка с няней.
Как одно мгновение пролетела ночь ненасытной и изнурительной любви…
- А вот это уж точно - черта с два! Не верю! - с жаром, в духе Станиславского вскрикнул Федя. - Я пьян был как бревно, и вот это-то помню отлично! Ничего другого и быть не могло. А все эти выкрутасы в ванной и гардеробе - отсебятина какая-то. Не помню! Не верю!
Наутро счастливая, немного бледная Милена отправилась к своим булкам, а Федя остался нежиться в ее новой кровати, от которой до сих пор исходил бодрящий запах мебельной фабрики.
- Хорошо, пусть так, - морщась, как от изжоги, сказал бедный Федя. - Я только хотел бы знать, где мои брюки?
Глава 5
Катерина
Запах женщины и мужская логика
Именно своей улыбкой Милена Беспятова больше всего напоминала Мерилин Монро. Милена тоже умела ослепительно распахивать рот навстречу всему миру, и тогда казалось, что у всех впереди только счастье, только радость и свет. Один лишь нездоровый Федя Карасевич от этой улыбки шарахался. Он не хотел ее видеть. Он предпочел бы ничего о ней не знать.
- Теперь ты мой! - вскрикнула счастливая Милена.
Она снова упала прямо на Федю и лицом, и жаркими руками, и мерилинскими грудями, упругими и тяжелыми, будто они набиты песком.
- Где моя одежда? - упрямо повторял Федя, пытаясь вздохнуть.
- На даче у меня лежит.
Федя ужаснулся:
- Что, скажешь, я и на твоей даче был? Не только в ванной и гардеробной?
- Нет, на даче ты не был. Я только отвезла туда все твои вещи.
- Это еще почему?
- Потому что теперь ты мой!
"Нет, она явно с пришибью. Вот влип!" - с тоской подумал Федя.
Ему еще никогда не приходилось оказываться в таких нелепых ситуациях. Даже пьес настолько глупых он никогда не ставил!
- Послушай, а если я выйти захочу? На свежий воздух? - спросил он.
- Куда тебе ходить? Зачем? Ведь мы любим друг друга!
- Ну и что? Ты ведь не оставила все свое на даче? Не ходишь по улице нагишом?
Федя, несмотря на головную боль, логики не утратил. Но Милена логики-то как раз и не воспринимала. Она только улыбалась и не мигая глядела ему в глаза.
"Надо с ней, наверное, как-то по-другому действовать", - решил Федя.
Он приобнял непонятливую Мерилин и часто задышал ей в ухо.
- Хоть что-нибудь мне одеться принеси, - прошептал он чувственно и сипло. - Я в сортир сходить хочу.
- Так и иди, как есть, - тоже чувственно, но твердо ответила Милена. - У тебя красивое тело!
- Черт с тобой! - нечленораздельно пробормотал Федя, сбросил с себя одеяло и встал с кровати.
В ту же секунду розовые шторы медленно поплыли перед ним и вдруг замесились в какую-то слякоть. Он во весь рост упал на ковер. В левом боку стало больно. Свет померк.
- Говорила же тебе - не глупи, - откуда-то из центра Вселенной раздался голос Милены.
Федя застонал. Сколько дней он был во тьме на этот раз?
Похоже, не так много, потому что Милена еще не успела целиком вернуть его на кровать. Под его головой снова был знакомый скользкий атлас. Туловище уже лежало на прежнем месте, на краю постели. Теперь Милена туда же сноровисто забрасывала его длинную непослушную ногу, свисавшую на пол.
- Дурачок, - журчал Миленин голос. - Куда сорвался? Вон и бок о тумбочку содрал. Я сейчас, пока ты на полу лежал, Валентине позвонила. Это моя приятельница, врач. Знаешь, при сотрясении мозга - а у тебя сотрясение, гляди, шишка какая здоровенная! - нельзя резко двигаться. Нужен полный покой! Поэтому лежи себе не дергайся.
- Меня тошнит. Мне плохо. Меня будут искать, - бормотал Карасевич.
- Представь себе, давно уже ищут!
Последние слова Милены дохнули на Федю надеждой. Он сразу представил себе орлиный профиль Катерины, ее тяжелую, но надежную руку, ее дружеское упорство, и на сердце полегчало. Его ищут! Его найдут!
Он нетерпеливо поерзал головой по атласной подушке.
- Лежи уж, герой! - с материнской нежностью одернула его Милена. - Я тебя им не отдам.
Федя гневно скосил на Милену выпуклый карий глаз:
- Что-о-о? Не отдашь? По какому праву?
- Думаешь, там тебе будет лучше? Как же это сейчас называется… камера временного содержания?
- Какая еще камера?
- Обыкновенная. Я не хотела тебя расстраивать, ведь при сотрясении мозга нужен покой. Но раз ты все равно с кровати вскакиваешь, тебе лучше все знать. Тебя милиция ищет!
- Естественно, - нисколько не огорчился Федя. - Милиция и жена.
- "В связи с совершением тяжкого преступления…" - процитировала Милена что-то казенное. - Даже по телевизору было так объявлено.
- Что-о-о? Какого такого тяжкого?
- Обыкновенного. У вас в павильоне нашли убитого мужика, которого никто не знает. Вот теперь тебя и ищут. Мужика-то зарезали именно в ту ночь. Понимаешь?
Милена, намекнув на ту ночь, хотела прильнуть к Фединым губам, но он успел увернуться. Ей досталась щека, усаженная проволочной щетиной.
- Я никого не резал! - простонал Федя. - Ты же там была и все видела!
- Ничего я не видела! Мне никто, кроме тебя, не был нужен. Я по сторонам-то не смотрела. К тому же в павильоне свет не горел. Но я всегда буду на твоей стороне! Я буду с тобой!
- Не надо! Я хочу домой!
- То есть в тюрьму? Я звонила Маринке: она говорит, раз ты пропал, то тебя милиция ищет как подозреваемого!
Федя совсем рассвирепел:
- Боже, какая дура! Разве я пропал? Ты же сама меня и увезла! Теперь вот вези назад и объясняйся!
- Федя, я не дура. Я все понимаю! - заговорщически прошептала Милена. - Да, я теперь только сообразила, зачем ты меня в павильоне ждал. Вспомни: ведь ты мне той ночью бежать вместе предлагал. В Колумбию! Ты говорил, что у тебя друзья есть в колумбийском посольстве. Нам и надо было бежать! Но я что-нибудь придумаю. Я с тобой, я тебя никогда не выдам. Теперь ты мой!
"Я брежу! У меня сотрясение мозга, и я брежу! - подумал Федя, холодея на атласной подушке. - Или все-таки это мне снится? Голова трещит, в боку колет, и я ничего не помню. Я кого-то зарезал? Я хотел отвезти Беспятову в Колумбию? Я занимался с ней сексом до обморока?.. А чьего, интересно, обморока? Моего, конечно!.. До чего дрянная пьеса! Отчего я не могу ничего сделать? Я режиссер, актеры - глина в моих руках. У меня не может болеть голова! И бок впридачу! У них пусть болит…"
Сквозь густеющую марь он увидел изумленные глаза и свесившиеся к нему груди Мерилин Монро.