- Ничего! - с готовностью подтвердил Грант. - Мне всего лишь нужно знать, известен ли вам человек по имени Герберт Готобед.
- Шутить изволите?
- Не имею ни малейшего желания. Он указал в письме ваш адрес, и я подумал, вы должны его знать.
- Меня не интересуют лица, которые получают здесь письма. Они оплачивают услуги, забирают свои письма, и больше я знать ничего не знаю.
- Хорошо. Сейчас мне нужна ваша помощь. Я хочу побыть в вашем магазине, пока мистер Готобед не придет за письмом. У вас ведь лежит для него письмо?
- Да, лежит. Пришло вчера вечером. Но… вы из полиции?
- Скотланд-Ярд, - отрекомендовался Грант и показал удостоверение.
- Ладно, только никаких арестов в магазине. У меня вполне респектабельное дело, хоть я и прирабатываю кое-чем на стороне. Дурная слава мне ни к чему.
Грант заверил его, что ни о каком аресте речь не идет, ему просто нужно встретиться с мистером Готобедом на предмет получения от него информации.
Наконец согласие было достигнуто.
Грант расположился в дальнем конце прилавка, за кипой дешевых изданий, и обнаружил, что ожидание оказалось не столь мучительным, как он того опасался. Даже после долгих лет службы в полиции Гранту удалось сохранить живой интерес к людям и к тому, что происходит вокруг, а дешевые издания оказались в этом смысле превосходным материалом. Тяжелее пришлось Вильямсу, вынужденному неотрывно смотреть на тихую, ничем не примечательную улочку. Он с радостью сменил Гранта на полчаса в магазине, пока тот перекусывал, и потом с явной неохотой снова занял прежний пост у окна в промозглой комнате над пивной. Теплый пасмурный день сменился туманными сумерками. Стало довольно быстро темнеть, и вскоре зажглись бледные в еще не угасшем дневном свете фонари.
- Когда вы закрываетесь? - с беспокойством спросил Грант.
- Около десяти.
Значит, оставалась еще пропасть времени.
Было около половины десятого, когда Грант ощутил чье-то присутствие. Ощущение возникло неожиданно - ни звука шагов, ни голоса он не услышал, только шелест портьеры у входных дверей. Грант выглянул и увидел человека в монашеском платье.
Визгливый голос нетерпеливо произнес: "У вас должно быть письмо на имя мистер Герберта…"
Легкое, непроизвольное движение выдало присутствие Гранта. И тут же, не докончив фразы, человек повернулся и исчез. Само появление было настолько неожиданным, а бегство столь внезапным, что простому смертному понадобилось время, дабы осмыслить ситуацию. Всего лишь секунды. Незнакомец был в нескольких метрах от него, когда Грант выскочил на улицу. Он увидел, как незнакомец свернул за угол, и бегом бросился за ним. Это был переулок, куда выходили торцы двухэтажных домов. От него отходили в противоположные стороны две улицы. Добежав до этого места, Грант понял, что беглеца потерял. Он обернулся назад и нашел запыхавшегося Вильямса.
- Молодчина! - бросил Грант. - Хотя теперь мы вряд ли его найдем. Идите по этой улице, а я по той. Ничего себе, монах!
- Я его приметил! - торжествующе проговорил Вильямс.
Поиски результатов не дали. Через несколько минут они снова встретились возле магазина.
- Кто это был? - сурово спросил Грант Рикета.
- Понятия не имею. В жизни не встречал.
- Есть здесь монастырь?
- В Кентербери? Нет.
- А где-нибудь поблизости?
- Тоже вроде нет.
Сзади подошла женщина и, кладя деньги на прилавок, попросила корнфлекс.
- Вы ищете монастырь? - вмешалась она. - Тут на Бли-Виннел есть одно Братство. Они похожи на монахов. Перепоясаны веревками и с голыми головами.
- Где эта Бли-Виннел? Далеко отсюда?
- Рядом. Через две улицы. Как говорится, корова долетит. Только здесь, в Кентербери, вам все равно одним это место не сыскать. Надо идти переулками. Это за таверной "Петух и Фазан". Я бы и сама вас проводила, да Джим ждет меня с сигаретами. Маленькую пачку, пожалуйста, мистер Рикет.
- После семи не продаю, - мрачно отозвался Рикет, избегая взгляда инспектора. Уверенность, с которой обратилась к нему покупательница, сама по себе была достаточно явным свидетельством нарушения им закона.
Женщина была явно удивлена, но прежде, чем она успела открыть рот и произнести слова, за которые неминуемо должна была бы понести ответственность, Грант достал портсигар и обратился к ней:
- Мадам, говорят, каждая нация имеет те законы, которых заслуживает. Не в моих силах заставить господина Рикета продать вам сигареты, однако позвольте отплатить за вашу любезную помощь и предложить курево для Джима.
Несмотря на ее протесты, он высыпал свои сигареты ей прямо в руки и выпроводил из магазина.
- Ну а теперь, - сказал Грант, поворачиваясь к Рикету, - поговорим об этом Братстве, или как там его. Вам оно известно?
- Нет. Теперь я, правда, вспомнил, что такое есть. Но где они располагаются - понятия не имею. Вы же слышали, она сказала, что позади "Петуха и Фазана". Вообще-то, добрая половина этих свихнутых со всего света обретаются тут и имеют свои отделения. Я закрываюсь.
- Давно пора. А то люди почему-то ищут у вас сигареты - это полное безобразие.
Рикет что-то проворчал в ответ.
- Пойдем, Вильямс. А вы, Рикет, запомните: никому ни слова. Завтра мы вас, возможно, еще навестим.
Продавец буркнул себе под нос, мол, глаза бы его их не видели.
- Подозрительное место, сэр, - заметил Вильямс, когда они вышли на улицу. - Что будем делать дальше?
- Нанесу-ка я визит Братству. Пожалуй, вам лучше со мной не ходить. Ваша цветущая внешность вряд ли заставит кого-нибудь поверить, что вы жаждете предаться монашескому воздержанию.
- Вы хотите сказать, на мне написано, что я полицейский? Я знаю, сэр. Это часто мне мешает. Плохо для дела. Вы не представляете, как я вам завидую. Вас всегда принимают за бывшего офицера. А это большой плюс в нашей работе, когда вас считают военным.
- И это меня немало удивляет - ведь чеки чаще всего подделывают бывшие военные. Нет, Вильямс, ваша внешность не играет тут никакой роли. Я просто упомянул ее ради красного словца. А если серьезно, то этот визит лучше наносить одному. А вы возвращайтесь-ка в гостиничный уют, садитесь под комнатной пальмочкой и ждите меня. Не забудьте поесть.
После сравнительно недолгих поисков они нашли то, что искали. Ряд окон первого этажа выходил на узкую улицу, но единственная массивная, кованая дверь была заперта. Фасадом здание было обращено либо во внутренний двор, либо в сад. Ни на двери, ни возле нее не было надписи или таблички, которая могла бы удовлетворить любопытство постороннего, но имелся звонок.
Грант им воспользовался, и через довольно продолжительное время до него сквозь тяжелую дверь донесся слабый звук шагов по каменным плитам. Маленькое зарешеченное окошечко открылось, и у Гранта осведомились, что ему нужно.
Грант сказал, что желает видеть главу общины.
- Кого именно вы хотите видеть?
- Главу общины, - твердо проговорил Грант. Он не знал, как его здесь называют: Номер Один, Аббат или Прелат, поэтому решил, что лучше просто сказать, что ему нужен глава общины - принципал.
- Досточтимый отче в это время не принимает, - был ответ.
- Вручите досточтимому отцу мою визитную карточку, - сказал Грант, просовывая ее сквозь решетку, - и передайте на словах, что я буду весьма признателен, если он примет меня по делу чрезвычайной важности.
- Мирские дела не имеют к нам отношения.
- У досточтимого отца, возможно, будет иное мнение, когда он узнает, кто я.
Окошечко захлопнулось так резко, что, будь это не святой приют, можно было бы счесть это грубостью, и Грант остался на темнеющей улице один. Он увидел, как Вильямс издали отдал честь и скрылся. С соседней улицы доносились голоса играющих ребятишек, но вокруг было тихо - транспорт здесь не ходил. Шаги Вильямса затихли задолго до того, как Грант снова услышал слабые звуки из-за двери. Потом раздался скрип отодвигаемых болтов и скрежет ключа. (От чего они запираются? - успел подумать Грант. От жизни? Или решеткам надлежит удерживать ослабших духом в этих стенах?) Наконец дверь отворилась ровно настолько, чтобы пропустить одного человека, и Гранта пригласили войти.
- Мир да пребудет в тебе и во всех христианских душах, и да будет с тобою благословение Господа отныне и во веки веков, - скороговоркой пробормотал человек, запирая за ним двери. Грант подумал, что с таким же успехом человек мог бы ему промурлыкать начало шлягера "Спой мне еще раз".
- Досточтимый отче в великой милости своей изъявил согласие принять вас, - говорил монах, ведя Гранта по коридору. Его сандалии глухо хлопали по каменным плитам. Он привел Гранта в чисто выбеленную комнату, где не было ничего, кроме стола, стульев и распятия на стене, и удалился, оставив его одного. В комнате стоял пронзительный холод, и Грант надеялся, что досточтимый отче не будет испытывать его таким образом слишком долго. И правда, не прошло и пяти минут, как привратник появился, склонился в торжественном поклоне перед своим отцом, снова пробормотал ту же формулу напутствия и удалился, оставив их наедине. Грант ожидал увидеть фанатика или шарлатана. Однако перед ним стоял почтенный проповедник - вежливый, уверенный в себе человек, судя по всему образованный.
- Чем я могу помочь вам, сын мой?
- В вашем Братстве есть человек, которого зовут Герберт Готобед, - начал Грант.
- Здесь нет никого с таким именем.
- Я и не думал, что у вас он сохранил это имя, но вам, вероятно, известны подлинные имена членов вашего ордена.
- Мирское имя перестает существовать с того момента, как человек переступает наш порог и становится одним из нас.
- Вы же сами спросили, чем можете мне помочь.
- Я этого не отрицаю.
- Мне нужно повидать Герберта Готобеда. У меня для него есть новость.
- Мне не известен человек, носящий это имя. И для вступившего в Братство Древа Ливанского уже не существует "новостей".
- Пусть так. Вы можете и не знать, что его зовут Готобед. Но человек, с которым мне надо поговорить, - член вашего ордена. Я вынужден просить вас помочь мне его найти.
- Вы что же, предлагаете, чтобы я выстроил перед вами всех членов общины?
- Нет. Но вероятно, у вас есть моления, на которые собираются все?
- Конечно.
- Тогда позвольте мне присутствовать там.
- Это весьма необычная просьба.
- Когда у вас ближайшая служба?
- Всенощная начнется через полчаса.
- Вы согласны предоставить мне место, с которого я мог бы видеть лица всех братьев?
Досточтимый отец отнесся к его просьбе с явной неохотой, но как бы невзначай брошенное Грантом замечание по поводу абсурдности кое-где имеющего силу средневекового Права Убежища возымело свое действие, и отче вынужден был согласиться.
- Да, между прочим, скажите мне, пожалуйста - боюсь, я очень несведущ во всем, что касается ваших порядков и правил, - у членов вашего Братства бывают какие-то дела в городе?
- Нет. Разве что если кому-то требуется помочь.
- Значит, братья совсем не выходят в город? (Если это так, у Герберта Готобеда будет несокрушимое алиби!)
- В течение двадцати четырех часов каждый из них в день полнолуния пребывает в миру. Это сделано для того, чтобы во время пребывания здесь, где отсутствуют грех и соблазн, у человека не возникло бы ощущения, что он непогрешим, что он выше греха и соблазнов. За это время двенадцать часов он должен посвятить помощи людям в той форме, которая доступна ему; другие двенадцать - ночное время - он должен посвятить медитации: летом - где-нибудь под открытым небом, в полном одиночестве, зимой - в церкви.
- Понятно. А с какого времени исчисляются эти двадцать четыре часа?
- С полуночи до полуночи.
20
Служба проходила в часовне, тоже выбеленной и освещаемой свечами. Она отличалась полным отсутствием пышного убранства - за исключением алтаря в восточном приделе. Своим великолепием он поразил Гранта. Братья-то, может, и были бедны, но, видимо, сама организация обладала обширными фондами. Глядя на чаши для Святых Даров, на белый бархат пелен и на распятие, можно было подумать, что это часть сокровищ, добытых пиратами после ограбления испанских костелов в Америке. Поначалу Гранту казалось сложным совместить Герберта Готобеда, каким Грант его представлял, с уединенным, нищенским образом жизни, который предписывался членам этого Братства. Быть самому себе и исполнителем, и единственным зрителем должно было быстро наскучить такому, как он. Однако вид алтаря заставил его призадуматься. Не исключено, что Герберт Готобед не промахнулся и тут и остался верен себе.
Грант не слышал ни слова из того, что произносилось во время службы. Со своего места в полутемной амбразуре окна он прекрасно видел лица всех присутствовавших. Они были очень разные; Грант смотрел на них и нашел это зрелище захватывающе интересным. Среди них были явно свихнувшиеся (он часто видел такие лица на различных митингах протеста и на фестивалях, посвященных возрождению традиций национального танца); были фанатики (мазохисты - из тех, что носят на головах повязки и платки); были простаки, были запутавшиеся, потерявшие веру в себя и надеющиеся обрести душевный покой; были те, которые потеряли веру в людей и жаждали одиночества. Пристально вглядываясь в каждого из них, Грант вдруг остановился на одном. Интересно, что могло заставить человека с таким лицом избрать для себя эту замкнутую, аскетическую жизнь? Круглое блеклое лицо, круглая невыразительная голова, глаза маленькие, нос мясистый, толстая нижняя губа отвисла, так что, когда он повторял слова молитвы, видны были нижние зубы. За каждым, кроме него, в этой небольшой часовне легко угадывалась та определенная социальная ниша, в которой он существовал в мирской жизни: досточтимого отца можно было без труда представить в приемной архиепископа; вон того - у психиатра, а того - в бюро для безработных. Но где можно представить этого, последнего? Ответ мог быть только один - в каталажке.
"Значит, это и есть Герберт Готобед", - сказал себе Грант. Он не был еще уверен полностью - для этого он должен был посмотреть, как тот ходит. Это единственное, что Грант успел заметить тогда, на улице. Но он был готов биться об заклад, что не ошибается. Логика иногда и подводит - Готобедом вполне мог оказаться вон тот безобидный худой субъект в переднем ряду. И все-таки скорее всего человек с елейным видом и отвисшей губой и есть Готобед.
Когда далеко за полночь все разошлись, у Гранта уже не оставалось никаких сомнений. Походка у Готобеда была очень своеобразная - он двигался разболтанно, покачивая плечами. Грант вышел вслед за остальными, отыскал принципала и осведомился, как зовут того, кто выходил последним. Оказалось, брат Алоиз.
После недолгого препирательства с отцом настоятелем за братом Алоизом послали. В ожидании его прихода Грант стал расспрашивать о правилах жизни Братства и выяснил, что ни один из его членов не имеет права иметь какую-либо собственность и поддерживать связи в миру. О такой суетной вещи, как газеты, здесь и мысли не допускали. Грант узнал и о том, что примерно через месяц глава Братства собирался отбыть на новое место назначения - в Мексику, где на собственные средства они открывают миссию, и что святому отцу предоставлено полное право самому выбрать себе преемника.
У Гранта сразу же возникло предположение, которое он тут же решил проверить.
- Я не хотел бы показаться чересчур наглым, но поверьте, мной движет отнюдь не праздное любопытство: скажите, пожалуйста, вы уже решили для себя, кто это будет?
- Практически - да.
- Могу я узнать, кто именно?
- Право не знаю, почему я должен сообщать неизвестному человеку то, что еще не открыл братьям; с другой стороны, не вижу причин это скрывать, если вы поручитесь, что сохраните тайну.
Грант заверил, что никому не проговорится.
- Скорее всего моим преемником станет тот, с кем вы пожелали увидеться.
- Но он же здесь совсем недавно! - не удержался Грант.
- Не знаю, как вам стало это известно, - резко проговорил святой отец. - Брат Алоиз действительно с нами всего несколько месяцев, однако качества, необходимые для прелата (так, значит, у них это прелат!), никак не зависят от длительности пребывания в ордене.
Грант пробормотал извинения и осведомился, кому именно из братьев сегодня предстояло отправиться в город.
- Никому, - без колебаний ответил святой отец, и тут их беседа была прервана приходом человека, которого пожелал видеть Грант.
Он стоял не проявляя никакого волнения, со спрятанными в широкие рукава темно-коричневой рясы руками. Грант заметил, что на ногах его не было сандалий - он был босой, - и припомнил, как не услышал шагов, когда он появился в магазине. Как всегда отстраненно, Грант подумал о том, было ли это стремление ходить босым продиктовано желанием подчеркнуть свое смирение или же тем, что позволяло ему двигаться бесшумно.
- Это брат Алоиз, - произнес прелат и оставил их одних, осенив благословением. Его жест, надо отдать должное, был гораздо более прочувствованным, чем у привратника.
- Я представляю адвокатскую контору Эрскина и Смита. А вы, полагаю, Герберт Готобед.
- Я брат Алоиз.
- Но вы были Гербертом Готобедом.
- Никогда не слышал о таком.
Грант молча оглядел его и потом сказал:
- Тогда извините. Мы разыскиваем Герберта Готобеда в связи с оставленным ему наследством по завещанию.
- Ах так? Если он брат нашего ордена, ваше известие для него не имеет значения.
- Но если наследство значительное, то он, возможно, поймет, что сможет сделать гораздо больше добрых дел, находясь вне этих стен.
- Мы даем пожизненный обет. Ничто вне этих стен нас более не интересует.
- Значит, отрицаете, что вы - Герберт Готобед?
Грант машинально продолжал разговор. Его мысли были заняты другим: в маленьких белесых глазках этого человека он прочел ненависть. Такую ненависть, с какой ему редко доводилось встречаться. Откуда эта ненависть? Отчего? Там должен быть страх!
Грант чувствовал, что этот субъект увидел в нем не преследователя, а ненавистную помеху. Это ощущение не покидало его и тогда, когда он, попрощавшись, вернулся в номер напротив магазина.
Вильямс уныло сидел над остывшим ужином, заказанным для Гранта.
- Какие новости?
- Никаких, сэр.
- И ничего от Тисдейла? Вы звонили?
- Да, двадцать минут назад. Ничего.
Грант положил ветчину между двумя ломтями булки.
- Жаль, - произнес он. - Мне работалось бы гораздо лучше, если бы можно было выбросить его из головы. Пошли. Сегодня ночью нам спать не придется.
- Что произошло, сэр? Вы его обнаружили?
- Да. Тут сомнений быть не может - это он. Отрицает, что он - Готобед. У них там запрещено интересоваться мирскими делами. Поэтому он и оказался таким пугливым в магазине. Даже не удосужился полюбопытствовать, кто кроме продавца там был, - сбежал, как только заметил, что Рикет не один. Вот это больше всего меня и озадачивает, Вильямс. Кажется, его больше волнует, чтобы его не изгнали из Братства, чем то, что его могут схватить за убийство.
- Но его бегство могло просто означать, что он надеялся скрыться. Монастырь - лучшее что ни на есть убежище.
- Так-то оно так. Но он не выглядит испуганным. Он зол. Мы портим ему какую-то игру.