- Жил не с ней, а у нее, - поправил его Тисдейл, и первый раз за все время в его голосе послышалось еле сдерживаемое раздражение. - Поймите меня правильно, сержант, и давайте покончим с этим раз и навсегда. Это избавит вас от лишней мороки: Крис меня приютила, я у нее жил, и на этом поставим точку. Вам ясно? Я просто жил в ее доме, и ничего больше между нами не было. Мы жили одни, но отношения наши не могли быть более невинными, даже если бы за нами следил целый штат прислуги. Это вам кажется странным?
- Очень, - откровенно признался сержант. - А это тут зачем? - спросил он, разглядывая пакетик с парой черствых, неаппетитного вида булочек.
- Это я прихватил по дороге. Другого ничего не нашел. Когда я был маленьким, то после купания нам всегда давали булочки. Я подумал, может, ей тоже захочется поесть.
Машина неслась по крутому спуску, приближаясь к шоссе, соединявшему Вестовер и Стонгейт. Они пересекли его и поехали по длинной аллее. Указатель гласил:
"Мидлей: 1 км; Лиддлстоун: 3 км".
- Значит, когда вы отправились за ней на пляж, то еще не намеревались угонять ее машину?
- Разумеется нет! - негодующе воскликнул Тисдейл с таким видом, будто это что-то меняло в самом факте кражи. - Мне это и в голову не приходило, пока я не увидел машину на дороге. Мне сейчас даже трудно представить, как я мог это сделать. Идиотизм полный, я до этого никогда машин не угонял.
- Женщина была еще в воде?
- Не знаю. Я не стал смотреть. Если бы я увидел ее хоть издали, то ни за что бы на такое не решился. Я просто кинул в машину пакет с булочками и умчался. Опомнился уже где-то на полдороге в Кентербери, тут же развернулся и приехал прямо сюда.
Сержант немного помолчал, потом спросил:
- Вы так и не сказали, долго ли прожили в коттедже.
- С полуночи субботы.
Был вторник.
- И вы по-прежнему хотите меня уверить, что и в самом деле не знали ее полного имени?
- Не знал. Немножко странно, я понимаю. Я и сам воспитывался в традиционном духе. Но с ней это казалось вполне естественным. С первого же дня у меня возникло такое чувство, будто я знал ее всю жизнь.
Поскольку сержант молчал, все своим видом выражая сомнение, столь же явно, как горячий радиатор излучает тепло, то Тисдейл запальчиво воскликнул:
- С чего бы я стал скрывать ее полное имя, если бы оно мне было известно?!
- Откуда мне знать? - мрачно отозвался сержант.
Краем глаза он продолжал наблюдать за Тисдейлом. Лицо юноши было бледно, но довольно спокойно. Похоже, он довольно быстро оправился после недавнего приступа отчаяния. Легкомысленная пошла нынче молодежь. Ничто их по-настоящему не волнует. Истерики - это всегда пожалуйста! Забавы на сеновале у них называются любовью. Все остальное считается ненужными сантиментами. Никакой дисциплины. Никакой выдержки. Попадут в трудную ситуацию - и давай бог ноги. Мало их пороли в детстве. Вот к чему приводят эти новые методы воспитания, когда ребенку позволяется делать все, что ему вздумается. И вот вам живой пример: только что рыдал там, на пляже, а сейчас - спокоен и холоден, как огурец!
Тут взгляд сержанта упал на изысканно-тонкие пальцы Тисдейла, лежавшие на руле, - они заметно дрожали. Ну нет, каким бы этот Тисдейл ни оказался, спокойным и холодным его не назовешь.
- Тот самый дом? - спросил полицейский, когда они затормозили у живой изгороди.
- Тот самый.
Бревенчатый на каменном фундаменте коттедж был небольшой, - вероятно, там было не более пяти комнат. Со всех сторон его окружала изгородь из жимолости. В саду было полно роз. Идеальное место для американских туристов, любителей уик-эндов и фотографов. В тихой дреме смотрели на мир небольшие окна; ярко-синяя дверь была гостеприимно распахнута, и проникавший внутрь солнечный лучик высвечивал медную сковороду на стене кухни. Игрушечный коттедж был явно отыскан и приобретен совсем недавно.
Пока они шли по мощенной кирпичом дорожке, на пороге появилась худенькая женщина небольшого роста, в белоснежном переднике. Ее жиденькие волосы были собраны в пучок на затылке, а на самой макушке еле держалось некое сооружение из черного шелка, напоминавшее птичье гнездо. При виде ее Тисдейл замедлил шаги, видимо желая, чтобы само появление официального лица подготовило женщину к недобрым вестям. Но миссис Питтс была вдовой полицейского: ее маленькое суровое лицо осталось невозмутимым. Полицейский мундир в дверях дома значил для нее прежде всего необходимость подать еду на стол, и первые ее слова соответственно были:
- Я испекла к завтраку печенье с кунжутом. Скоро станет жарко, так что лучше плиту протопить пораньше. Пожалуйста, передайте это мисс Робинсон, когда она вернется, ладно, сэр?
Тут она заметила, что это не просто полицейский, а сержант, и с беспокойством спросила Тисдейла:
- Неужто вы вели машину без водительских прав, сэр?
- Вы сказали "мисс Робинсон"? - вмешался сержант. - С мисс Робинсон произошел несчастный случай.
- Господи! Эти машины! Она всегда так неосторожно ездит! Она очень пострадала?
- Это не в машине. Несчастный случай произошел в воде.
- Ах вот оно что, - проговорила она тихо.
- Что значит ваше "вот оно что"?
- Несчастный случай на воде может означать только одно. Ну и дела, - печально проговорила она и вдруг изменившимся голосом резко спросила Тисдейла: - А где же вы были в это время?
Она обратила на понуро стоявшего Тисдейла взгляд, каким, наверное, смотрела на несвежую рыбу на базаре в Вестовере. Перед лицом несчастья ее суеверное почтение к "господам" как ветром сдуло. Тисдейл оказался таким, каким она окрестила его про себя с первого дня знакомства, - никчемным парнем.
Сержант не показал своей заинтересованности в ее реакции, однако со скрытой насмешкой произнес:
- Джентльмен при сем не присутствовал.
- Как так? Он ведь отправился следом за ней.
- Откуда вам это известно?
- Я его видела. Мой дом возле самой дороги.
- Вы не знаете ее постоянного адреса? Как я понимаю, здесь она жила временно.
- Конечно временно. Она сняла коттедж на месяц. Он принадлежит Оуэну Хьюджеду.
Она замолкла на мгновение, чтобы до сержанта дошло значение этого имени, и потом продолжала:
- Он сейчас в Голливуде. Играет испанского гранда - он мне сам рассказывал. Он говорил, что уже играл итальянских князей и французских принцев и теперь решил, что ему будет интересно сыграть испанского гранда. Вы не поверите: однажды какая-то девчонка предложила мне пять фунтов, если я ей отдам простыни, на которых он спит. Не простыни я ей дала, а отповедь хорошую. А ей - хоть бы что! После этого она еще стала у меня его наволочку клянчить за двадцать пять шиллингов. И куда только мир катится! До чего мы дожили…
- Так какой постоянный адрес у мисс Робинсон?
- Никакого другого, кроме этого адреса, я не знаю.
- Разве она не писала вам перед приездом?
- Писала?! Она только телеграммы слала. Наверное, писать она умеет, но ни разу ничего не писала, пока здесь жила, в этом я вам поклясться готова! Иной раз по шесть штук телеграмм на день шли от нее из Лиддлстоуна. Мой Альфред обычно относил их туда на почту. В перерывах между уроками. Некоторые из них были такие длинные, что одного бланка не хватало - требовалось два, а то и три сразу.
- К ней кто-нибудь сюда приезжал? Может быть, ночевал?
- Никто у нее тут не останавливался. Само собой кроме мистера Станвея.
- Никто никогда?
- Ни одной души. Как-то раз, когда я ей показывала, как у нас в туалете воду спускать - тут есть такая хитрость: надо сначала сильно дернуть, а потом полегоньку отпускать, - так вот тогда она мне вдруг говорит: "Миссис Питтс, с вами так не случается, что вам тошно видеть людей?" Я ответила: "Точно, на кое-кого и глаза бы мои не глядели". А она: "Не на кое-кого, а на всех вообще. Когда вообще ни на кого смотреть не хочется". Я сказала, что, когда такое со мной бывает, я принимаю касторку. Она засмеялась и заметила, что это и впрямь неплохая идея. Надо, чтобы все принимали касторку, и тогда мир за какие-нибудь пару дней полностью преобразится. И еще добавила: "Жаль, что Муссолини до этого не додумался!"
- Откуда она приехала? Из Лондона?
- Да. За три недели, что мисс Робинсон здесь прожила, она раз-другой туда ездила. Последний раз это было в конце этой недели, когда она привезла с собой мистера Станвея.
Ее взгляд снова с пренебрежением скользнул по Тисдейлу, как будто он был вещью.
- А он что, тоже не знает ее адреса? - спросила миссис Питтс.
- Никто не знает. Пройду посмотрю ее бумаги, может, в них что-нибудь обнаружится.
Миссис Питтс провела его в гостиную - прохладную комнату с низким брусчатым потолком, где стоял сладкий запах душистого горошка.
- Куда вы ее дели? Тело, я имею в виду.
- Оно в морге.
Казалось, только теперь до миссис Питтс дошла непоправимость случившегося.
- Господи Боже! - медленно проговорила она, машинальным движением водя кончиком передника по полированной поверхности стола. - Подумать только, а я еще колечки испекла.
В этих словах звучало не столько сожаление о ненужном теперь печенье, сколько смирение перед превратностями жизни.
- Надо вам все же позавтракать, - ворчливо обратилась она к Тисдейлу. Смутное осознание того факта, что все, даже самые благополучные люди в этом мире, лишь игрушки в руках судьбы, сделало ее снисходительнее.
Тисдейл от завтрака отказался. Он смотрел в окно, повернувшись спиной к сержанту, который разбирал бумаги, лежавшие на письменном столе.
- Против печенья я бы не возражал, - заметил он между делом.
- Поверьте моему слову, вкуснее моего во всем Кенте не сыщешь. Может, заодно и мистер Станвей выпьет хоть глоток чаю, - заключила она и отправилась в кухню.
- Так вы не знали, что ее фамилия Робинсон? - спросил сержант, поднимая глаза на Тисдейла.
- Миссис Питтс всегда обращалась к ней просто "мисс". И потом, неужели вы верите, что у такой женщины, как она, может быть эта вульгарная фамилия?!
Действительно, сержант и сам ни минуты не сомневался, что это не так.
- Я выйду в сад, если я вам сейчас не нужен. Не возражаете? Здесь… здесь мне душно, - сказал Тисдейл.
- Ладно. Только не забудьте - машина мне понадобится, чтобы доехать обратно в Вестовер.
- Я вам уже говорил. Я поддался минутному порыву. В любом случае теперь я уже не могу надеяться, что мне удастся украсть ее.
"Не такой уж он дурак, как кажется. Да еще с гонором. Нет, уж что-что, а он не простачок", - подумал про себя сержант. Письменный стол был завален журналами, газетами, начатыми пачками сигарет, рассыпанными фишками кроссворда; там же лежали пилка для ногтей, образцы шелковых тканей и еще множество мелочей - словом, тут было все, кроме одного - писчей бумаги. Единственными официальными документами были многочисленные счета из местных лавок, в большинстве случаев уже оплаченные. Если покойная и была неаккуратной и рассеянной, то, видимо, отнюдь не там, где дело касалось финансов. Расписки, хоть и скомканные и распиханные по разным ящикам, явно не выбрасывались, а сохранялись.
Умиротворенный тишиной раннего утра, веселым позвякиванием посуды, доносившимся из кухни, и в предвкушении знаменитых песочных колечек, сержант, возясь с бумагами, целиком предался своему излюбленному пороку: он стал насвистывать. Его свист был тих и музыкален, тем не менее это был свист. Он насвистывал последний шлягер "Спой мне еще раз", насвистывал выразительно, со всеми нюансами, сам наслаждаясь своим искусством. Правда, жена показала ему однажды в разделе читательских писем заметку, где говорилось, что привычка свистеть свидетельствует о праздном уме. Но это его не излечило.
Его безмятежное настроение было нарушено самым неожиданным образом. Без всякого предупреждения кто-то постучал в полуоткрытую дверь игривой дробью "там-та-та-там-там-та!", и мужской голос произнес:
- Так вот где ты прячешься!?
Дверь с шумом распахнулась, и на пороге появился маленький смуглый человек.
- Та-а-к, - произнес он врастяжку. Несколько мгновений он стоял в дверях и, широко улыбаясь, разглядывал сержанта. - А я-то думал, это Крис свистит! Могу я узнать, что здесь делает наша доблестная полиция? Неужели кража со взломом?
- Нет, не кража, - осторожно ответил сержант, пытаясь собраться с мыслями.
- Только не уверяйте меня, что Крис устроила здесь оргию! Она покончила с этим сто лет назад. Это наносит ущерб ее благородному имиджу.
- Дело в том, что…
- Где она сама, черт возьми?
Он задрал голову и крикнул:
- Эй-хо! Крис! Спускайся, злодейка! Нечего от меня прятаться! - и, обращаясь к сержанту, добавил: - Улизнула от нас на целых три недели. Наверное, ей осточертели съемки. Это с ними со всеми случается рано или поздно. С другой стороны, последний фильм имел такой кассовый успех, что не мудрено, если они спешат скорее запустить следующий.
С напускным пафосом он промурлыкал музыкальную фразу из шлягера "Спой мне еще раз" и добавил:
- Потому я и принял вас за Крис: вы насвистывали ее песенку. И очень мелодично, надо вам отдать должное.
- Как вы сказали? Ее песню? - с надеждой, что наконец хоть что-то начнет проясняться, переспросил сержант.
- Ее. Чью же еще? Не думаете же вы, приятель, что она моя? Ни боже мой! Я написал музыку, верно, но это не в счет. Это ее песня. Хотя она этого никогда не подчеркивала. Шикарно она сыграла, просто потрясающе, правда?
- Честно говоря, мне трудно судить. (Помолчал бы он чуток, тогда я бы разобрался, что к чему!)
- Вы, часом, не пропустили "Стальные тиски"?
- Пропустил.
- Вот что значит это чертово радио и пластинки. Они портят весь эффект от фильмов. К тому времени, когда вы услышите, как Крис исполняет ее в картине, мелодия уже успевает вам надоесть до тошноты. Это несправедливо по отношению к кинопродукции. Для поэтов-песенников и прочей мелкой шатии-братии это безразлично, но для фильма скверно, очень скверно. Надо бы разработать специальное соглашение на этот счет. Эй, Крис! Неужели ее нет в доме? И это после всех моих усилий застать ее врасплох!
Его лицо вытянулось, как у обиженного ребенка.
- Если она войдет и застанет меня здесь, это будет совсем не тот эффект, как если бы я сам неожиданно заявился перед ней! Как вы думаете…
- Минуточку, мистер… Простите, не знаю вашего имени.
- Джей Хармер меня зовут. По свидетельству о рождении - Джасон. Я автор песни "Если это невозможно в июне". Вы, наверное, знаете ее и тоже насвистываете, но…
- Мистер Хармер, если я правильно понял, особа, которая здесь живет, вернее, жила, киноактриса?
- Киноактриса ли она?! - от изумления Хармер почти лишился дара речи. И тут впервые с момента своего появления он вдруг усомнился, туда ли попал. - Послушайте, ведь Крис живет здесь, я не ошибся?
- Молодую особу действительно звали Крис. Думаю, вы сможете нам помочь разобраться. Видите ли, произошло несчастье, большое несчастье. Но эта женщина говорила, что ее фамилия Робинсон.
- Робинсон! - Человек рассмеялся, будто услышал удачную шутку. - Великолепно! Я всегда говорил, что она начисто лишена воображения. Глупейшего розыгрыша придумать и то не могла. И вы поверили, что ее фамилия Робинсон?
- Да, это казалось маловероятным.
- Что я вам говорил! Теперь я отомщу ей за то, что она обращает на меня внимания не больше, чем на кусочки пленки под ногами в съемочном павильоне, - всем расскажу про выдуманную фамилию! Она за это, конечно, может запихнуть меня в холодильник на сутки, но шутка того стоит! В любом случае джентльменом меня никто не считает, так что большого убытка моей репутации это не нанесет. Эту особу, сержант, на самом деле зовут Кристина Клей.
- Кристина Клей! - повторил сержант. У него отвисла челюсть от удивления.
- Кристина Клей! - выдохнула миссис Питтс, стоя на пороге. Она совершенно забыла про поднос с песочными колечками, который держала в руках.
3
"Кристина Клей"! - вопили объявления на театральных тумбах.
"Кристина Клей"! - кричали газетные заголовки.
"Кристина Клей"! - неслось из приемников.
"Кристина Клей"! - сосед сообщал соседу.
Это имя было у всех на устах в самых разных концах земного шара. Еще бы! Утонула знаменитая Кристина Клей. Во всем цивилизованном мире нашелся лишь один шустрый юнец, который, услышав о ее смерти в веселой компании в Блумсбери, спросил, кто это такая, - и то лишь потому, что ему захотелось показаться оригинальным. В разных концах света произошло сразу несколько событий исключительно оттого, что ушла из жизни эта женщина. Из Калифорнии позвонили в обитель актеров и музыкантов Гринвич-Виллидж и попросили некую девушку немедленно приехать; в Техасе пилоту пришлось совершить дополнительный ночной рейс, чтобы перебросить кассеты с фильмами Кристины Клей для срочного показа. Нью-йоркская фирма расторгла контракт; итальянский граф стал банкротом: он надеялся поправить свои дела, продав ей яхту; в Филадельфии один человек впервые за много месяцев досыта поел: он запродал газетчикам историю о том, что когда-то знал ее. Некая женщина из труппы Ле Туке запела от радости: настал ее звездный час, теперь она наконец-то получит "ту самую" роль. А в Англии, в одном из соборов, человек, преклонив колена, благодарил Господа за ее смерть.
Пресса, притихшая было в мертвый сезон, оживилась, почувствовав в своих парусах нежданный ветер сенсации. Местная газета "Кларион" отозвала своего ведущего корреспондента Барта Бартоломео из Брайтона с конкурса красоты (за что он был весьма им признателен: он вернулся оттуда, громко возмущаясь тем, как мясники могут есть мясо животных, которых убивают) и Джемми Хопкинса, специалиста по "кровавым драмам на почве ревности", который был в Брэдфорде, собирая материал о скучном и неэстетичном убийстве, совершенном с помощью кочерги (что лишний раз свидетельствовало о том, как низко пала "Кларион"). Газетные фотографы покинули гоночные трассы, забыли про интервью со знаменитостями, про светские бракосочетания и крикет, про человека, который собирался лететь к Марсу на воздушном шаре, и как пчелы облепили коттедж в Кенте, квартиру на Саут-стрит и меблированный особняк в Хэмпшире. То обстоятельство, что перед смертью Кристина Клей сбежала ото всех и укрылась в никому не ведомом и безо всяких удобств коттедже, добавляло пикантной остроты сенсационному известию о ее кончине. Фотография особняка (со стороны сада, так как спереди его скрывали липы) была снабжена надписью: "Дом, которым владела Кристина Клей" (то, что она сняла этот особняк всего на сезон, никого не смущало: это было неважно, главное - создать нужную атмосферу вокруг ее имени); рядом с этим импозантным снимком поместили фотографии скромного, утопающего в розах коттеджа. Под ним стояло: "Дом, который она предпочитала". Ее пресс-агент при виде этих снимков смахнул непрошеную слезу: "Надо же! Такая сенсация всегда приходит слишком поздно, теперь ей, бедной, уже все равно".