Что ж, "дело Юханцева" и тот общероссийский позор, на который оно обрекло "Общество взаимного поземельного кредита", многому научило обладателей голубой крови, прежде всего - вниманию и требовательной взыскательности в финансовых делах. Кстати, оно имело и ещё одно следствие, немаловажное лично для Шумилова: именно благодаря значительным кадровым перестановкам, последовавшим после ареста Юханцева, Алексей Иванович сделался штатным сотрудником "Общества".
- Ну-ка, ну-ка, поподробнее, - заинтересовавшись, попросил Шумилов. - При чём тут "дело Юханцева"?
- Как говорят старожилы, сейчас всё начинается в точности как тогда, - продолжая интригующе шептать, принялся объяснять Загайнов. - Некая знающая сорока принесла на хвосте весть, будто в городе появились казначейские облигации с пятипроцентным купоном… - рассказчик понизил голос. - Во множестве… - голос ещё понизился и стал еле различим. - По ценам ниже общегородских котировок.
Загайнов умолк, предоставляя Шумилову возможность сделать нужное умозаключение самостоятельно.
- То есть в городе идёт торговля казначейскими облигациями по заниженным ценам и никто не знает, откуда эти облигации берутся, - механически пробормотал Шумилов.
- Именно-с, Алексей Иванович.
- Так надо же брать, Владимир Никифорович! Облигации брать надо! - шутливо воскликнул Алексей. - Коли деньги сами идут в руки.
- Надо, - кивнул Загайнов. - Да только где взять свободные деньги? У вас лежат дома на антресолях пара-тройка лишних тысчонок?
- Э-эх, - вздохнул Шумилов, - Откуда же им взяться на антресолях-то, этим тысчонкам?
Молодые люди на минутку умолкли.
- А откуда идёт вброс? - поинтересовался Шумилов. - Сорока об этом ничего на хвосте не принесла?
- Никаких точных названий произнесено не было… - важно прошептал Загайнов. - Ни имён, ни фамилий… Я так понимаю, есть боязнь сделать рекламу торговцу, сработать ему на руку, так сказать. Но одно могу утверждать точно: торгует какая-то совершенно незначительная контора. Именно это и насторожило наших руководителей.
- А о каких облигациях идёт речь? Рублёвых или в фунтах-стерлингах?
- Номиналом в сто фунтов-стерлингов с пятипроцентным годовым купоном, - пояснил Загайнов. - О тех самых, с которыми так любил "работать" Юханцев. Я же говорю, ситуация в точности повторяется: где-то совершена кража большого числа облигаций, вор сдал их с большим дисконтом в банкирскую контору, какому-нибудь аморальному еврею или немцу, а контора теперь принялась приторговывать ворованным…
- Для того, чтобы появление ворованных облигаций стало заметным явлением на столичном рынке, их должно быть очень много, - задумчиво пробормотал Шумилов. - Ни десять штук, ни двадцать, ни сотня даже, а много больше…
- Разумеется, - согласился его собеседник. - Речь должна идти о миллионных суммах. А где можно украсть миллион-другой? таких мест не так много… Потому-то у нас и затеяли внеочередную ревизию прямо посреди рабочей недели.
Шумилов доехал вместе со своим коллегой до клуба "Эльдорадо", попрощался с ним и продолжил движение далее - к зданию Правительствующего Сената и Святейшего Синода. В этой колоссальной по размеру постройке - хотя и невысокой, но очень большой по площади - размещалось несколько крупнейших государственных архивов, накопленных в столице ещё с петровских времён. Хотя Гаршин и утверждал, что Сулина служит в архиве Святейшего Синода, данное указание могло оказаться не вполне точным, поскольку в монументальном строении Карла Росси помещались помимо синодального архива также архивы обер-прокурора Синода и сенатский. В каждом из этих трёх мест могли храниться материалы дел по расследованию скопческой ереси.
Алексей ожидал, что поиск нужного ему человека может затянуться, но оказалось, что задача, которую он перед собою ставил, на удивление проста: Михаила Андреевича Сулину здесь знали все. Когда после четверти часа блужданий по недрам синодального крыла здания Шумилов всё же отыскал крохотную каморку "хранителя фонда", то причина этой известности сразу стала понятной. Михаил Андреевич оказался очень пожилым дедком - далеко за семьдесят лет, видимо, это был самый великовозрастный работник Святейшего Синода. Ни на какой другой службе, кроме архивной, такого работника терпеть бы не стали, но тут, в недрах колоссальнейшего хранилища всех и всяческих сведений о деятельности религиозных организаций в Российской Империи он был на своём месте и оставался при этом совершенно незаменимым.
Маленький, щупленький, горбатенький Михаил Андреевич пока сидел за столом, казался ветхим и жалким, но стоило ему выскочить навстречу гостю, как сразу же стало ясно, что это проворный и очень шустрый старик, сохранивший прямо-таки юношескую остроту мышления и память. Едва только Шумилов представился и подал записку от Гаршина, "хранитель фонда" засуетился, подставил гостю стул, сбегал за кипятком куда-то за ширмочку, в общем, развил неожиданную для человека его лет бурную деятельность.
Шумилову пришлось откушать со стариком чаю с баранками и ответить на многочисленные вопросы как о своём собственном здоровье, так и о самочувствии "дражайшего Всеволода Михайловича"; Алексей не сразу даже сообразил, что в последнем случае речь зашла о Гаршине. Шумилов опасался столкнуться с настороженностью и недоверием, однако, ничего подобного в поведении старика не проявилось. Трудно сказать, что послужило тому причиной - то ли его прямодушный характер, то ли рекомендация Гаршина, о котором Михаил Андреевич несколько раз отозвался с величайшим почтением.
Узнав, какого рода интерес привёл к нему Шумилова, хранитель фонда чрезвычайно воодушевился.
- Скопцы и "бегуны" - два величайших зла России, - убеждённо заявил он. - Об этом необходимо знать и помнить всем.
- Михаил Андреевич, мне в силу ряда причин надо бы как можно больше узнать о Михаиле и Николае Соковниковых, - не стал ходить кругами Шумилов. - Вам что-то говорят эти имена?
- Эти имена мне говорят очень многое. А что конкретно вас интересует?
- Да всё. Ну, скажем, почему старший брат кастрировал младшего, а сам при этом остался неоскоплённым? Я знаю, что во второй половине нашего века "кормчие" скопческих "кораблей" взяли моду не заниматься самокастрацией, другими словами их обычай стал допускать такое отступление от правил. Но для времён Александра Первого это нонсенс какой-то!
- Отчего же нонсенс? - пожал плечами Сулина. - Не совсем так. Чтобы понять эту кухню, надо пойти с самого начала. Началась вся эта скопческая истерика в 1772 году в Орловской губернии. Причиной послужило событие весьма нетривиальное: жена некоего крестьянина Трифона Емельянова, если не ошибаюсь, заявила священнику, будто её мужа взяли в рекруты незаконно, он-де, узнал тайну новой секты, но вступить в неё отказался. Вот сектанты с ним и разделались, в армию, значит, отправили. Священник сообщил об этом заявлении в Синод, возникло расследование, которое подтвердило справедливость утверждений женщины. Практически всех сектантов тогда арестовали, и оказалось, что общее число оскоплённых составило тридцать два человека. Все акты членовредительства совершали два человека - некие Андрей Блохин и Кондратий Трифонов. Блохин, который являлся создателем нового вероучения, попал в каторгу и там сгинул. Сгинули в Нерчинске и его ближайшие ученики - некие Никулин и Сидоров. Вся эта зараза - скопчество то есть - скорее всего закончилась бы вместе с их смертью, да только случилось так, что Кондратий Трифонов ареста избёг.
- Подался в бега?
- Вот именно. И бегал он около трёх лет, вплоть до весны 1775 года. Менял всё время имена и фамилии, побывал Трифоновым, Трофимовым, Никифоровым, назывался то Андрияном, то Андреем, то Иваном. Надо сказать, что Кондратий Трифонов при живом Блохине был чем-то вроде ката, палача, мастером заплечных дел, другими словами человеком безо всякой самостоятельной идеи. А вот как Блохин исчез с горизонта, тут-то, значит, у Кондратия собственный голос прорезался. Принялся он проповедовать скопческую идею самостоятельно. Делал это довольно бестолково: в 1775 году насильно оскопил двух мальчишек, их родственники помогли его выследить, и загремел Кондратий в каторгу. 15 сентября 1775 года его били кнутом и сослали в Иркутскую губернию. Должен был там помереть, да только не помер.
- Вызволил его оттуда Государь Павел Петрович, - проговорил Шумилов, немного помнивший историю скопцов.
- Да, Император Павел велел доставить Кондратия в столицу. Скопцы ведь учили, будто император Пётр Третий, воплощённый Иисус Христос, не погиб после свержения, а отправился странствовать по Руси. И Кондратий, ставший к тому времени Селивановым, якобы с ним встречался. Император Павел, видимо, желал знать источник этой странной легенды.
- Эта встреча действительно состоялась?
- Синодальный архив не содержит однозначного ответа на этот вопрос, - уклончиво ответил Сулина. - Надо смотреть архив Министерства двора, шталмейстерские журналы, журналы приёмов и выходов Государя. По нашим же данным можно только с уверенностью утверждать, что в 1797 году Кондратия Селиванова привезли в Санкт-Петербург и поместили в смирительный дом при Обуховской больнице, что по набережной Фонтанки, в доме сто шесть. В сопроводительной бумаге было написано, что везут "явного сумасшедшего". А вот дальше начались чудеса…
Михаил Андреевич откинулся на спинку своего старого кресла и смежил веки, точно погрузился в сон. Видимо, так ему было легче вспоминать.
- После смерти Государя Павла Петровича наш герой недолго томился в жёлтом доме. Уже в марте 1802 года его перевели в Смольнинский монастырь, где он был обязан во время служб ходить по храму с кружкой для подаяний. Перевод этот состоялся без санкции Государя и представляется одной из самых загадочных страниц истории скопчества. Несомненно, что к тому моменту Селиванов уже обзавёлся весьма влиятельными покровителями. Через три месяца, в июне 1802 года, он выходит "на поруки" статского советника Алексея Михайловича Елянского. Последний являлся ревностным сторонником скопчества, но кастрирован также никогда не был. И кстати, связь свою с сектой всячески скрывал. Проживать Селиванов стал в доме купца Сидора Ненастьева, стоявшем на углу Надеждинской улицы и Баскова переулка. В 1805 году встречался с Государем Александром Первым, пророчествовал…
- Вы в это верите?
- В то, что Кондрашку допустили к Государю? - уточнил Сулина. - Как сказать… вообще-то, верю. Дело в том, что об этом мне рассказывал сенатор Фёдор Лубяновский, который много лет служил в том самом здании, где мы сейчас сидим. Лубяновскому об этом рассказывал сам Селиванов. Вряд ли Кондратий стал бы придумывать такие басни при живом Императоре, ведь за побасенки могли бы притянуть к ответу. Сдаётся мне, что Селиванов не врал. А что касается Государя нашего, то… Александр Павлович много чего в своей жизни делал странного, если судить с позиций православного человека, - и тут же словно испугавшись неосторожно сказанных слов, Михаил Андреевич поправился, - хотя, конечно, не нам судить!
- Ну, конечно, - согласился Шумилов, всем своим видом давая понять, что никакой крамолы в словах пожилого человека не услышал.
- В 1810 году Сидор Ненастьев попал в некрасивую историю. Один из его приказчиков, обвинённый Ненастьевым в покраже, написал донос, в котором доказывал, что скопчество - суть антиправославная ересь, противная законам Божеским и человеческим, и Сидор Ненастьев, дескать, является активным скопцом. Всё для Ненастьева складывалось плохо, но таинственные заступники уж не знаю как, но сумели уговорить Государя вмешаться в дела столичной Уголовной Палаты и спасти купчину. В 1810 году появилось знаменитое повеление Александра Первого относительно того, чтобы никаких преследований и стеснений скопцам не чинилось.
- Этот монарший указ мне хорошо известен, - кивнул Шумилов.
- Вот и отлично, - подхватил Сулина, - значит мне меньше рассказывать. Сами скопцы времена с 1810 года по 1820 называли "золотым веком" своего вероучения. В то самое время, пока Сидор Ненастьев находился под следствием, Кондрашка Селиванов переехал на жительство в дом другого своего последователя, купца Андрея Кострова, стоявший на пересечении Знаменской улицы и Ковенского переулка. Соседний участок с небольшим двухэтажным домом принадлежал Михаилу Соковникову. Последний очень желал сманить "Второго Бога" на жительство к себе. Для этого Михаил сломал дом и на его месте возвёл свой "Горний Сион", особняк, призванный стать резиденцией Селиванова. Здание это стоит и поныне, проходя как-нибудь мимо, обратите на него внимание! В 1816 году Кондрашка переехал от Кострова к Мишке Соковникову.
- Всеволод Гаршин рассказывал, будто в этом доме Селиванов жил как царь во дворце, - Шумилов постарался направить рассказ служителя архива в интересующее его русло.
- Именно так и было. Там построили громадный тронный зал с золотым троном. И зал этот был разделен посередине перилами на две половины: для особей мужеска пола и баб. Уж извините, мужчинами и женщинами язык не повернётся этих особей называть.
- Почему появились эти перила? - не понял Шумилов. - Ведь скопцы проводят свои "радения", то бишь молитвы, совместно…
Сулина поднял на Алексея глаза. Взгляд его сделался неожиданно острым, он, похоже, увидел сейчас в своём визитёре нечто такое, чего не заметил раньше.
- Вы, Алексей Иванович, знаете толк в сём предмете… - как-то странно проговорил он и выжидательно замолчал. - Я вижу, вы человек отчасти подготовленный к разговору… Пришли ко мне не с бухты-барахты.
- Это точно, не с бухты-барахты, - согласился Шумилов. - Меня "скопческий вопрос" очень волнует, но толком я не знаю, где можно об этой секте разузнать, особенно историю ереси.
Видя, что рассказчик как-то странно заколебался, возможно, испытав сомнения в его словах, Алексей поспешил рассказать ему о смерти Николая Назаровича Соковникова, об исчезновении денег после его смерти и визите скопцов, потребовавших от наследника доли принимаемого наследства. Сулина слушал Шумилова очень внимательно, не сводя с него требовательного и острого взгляда. Вот уж воистину благодарный слушатель!
Убедившись, что Шумилов закончил, старый архивист неожиданно улыбнулся и проговорил:
- Теперь-то я понял, что вас привело ко мне. Давайте-ка прогуляемся по Английской набережной… на кораблики посмотрим… на людей поглядим… А то у нас тут, знаете ли, стены с о-о-очень большими ушами.
Эта фраза прямо-таки поразила Шумилова. Он не ожидал, что сотрудник Святейшего Синода может опасаться подслушивания на собственном рабочем месте! Что стояло за это странной конспирацией: боязнь тайной полиции? боязнь дворцовой агентуры? страх перед агентами скопцов? Алексею стало неуютно от собственных мыслей; он всегда считал себя человеком, твёрдо стоящим на фундаменте здравого смысла, но сейчас этот фундамент показался ему вдруг неожиданно хлипким.
Они вышли из здания Сената и Синода и вдоль величественного фасада направились в сторону Невы, так что памятник Петру с латинским текстом по граниту оставался по правую руку, здание - по левую. Маленький, тщедушный старичок бодро вышагивал впереди, постукивая тросточкой о гранит тротуара, а Шумилов, приотстав на пару шагов, говорил, обращаясь к спине в потёртом чёрном сюртуке:
- Михаил Андреевич, вы как будто бы чего-то испугались… Что же вас так напугало?
Он старался быть в эту минуту ироничным, но реакция "архивной крысы" его поразила. Повернувшись к Шумилову, старичок воздел к небу указательный палец правой руки, сжимавшей трость, и выразительно проговорил:
- Подождите, Алексей Иванович, подождите, сейчас вы многое узнаете о своих интересантах…
Если и хотел Шумилов рассмеяться, то теперь это желание мгновенно улетучилось. Михаил Андреевич Сулина может быть и казался сумасшедшим, но таковым вовсе не являлся. А потому к сказанному им не следовало относиться совсем уж легкомысленно.
Они вышли на Английскую набережную, не спеша пошли по мощным, точно пригнанным плитам. С Невы задувал прохладный ветер, нёсший запах просмоленной пеньки, корабельной сосны, свежей золы и масляной краски. Разумеется, никакого порта возле здания Сената и Синода не было уже сто пятьдесят лет и быть не могло - статус высшего законоприменительного учреждения не позволял, - но выше и ниже по течению Большой Невы по обеим берегам реки находилось великое множество понтонов, к которым приставали мелкие и средней величины корабли. Помимо морских судов по Неве традиционно ходило великое множество речных катеров, баркасов и шаланд; с полным основанием можно было сказать, что с момента основания города река являлась самым большим проспектом столицы.
Постукивая по тротуару медным наконечником трости, Сулина заговорил тихим голосом, точно опасаясь, что его услышат посторонние.
- Итак, Алексей Иванович, что касается перил в тронном зале Кондрашки Селиванова: они действительно существовали, я своими глазами читал документ, описывавший эти самые перила… - ветер рвал фразы старика, из-за чего некоторые сказанные им слова пропадали. - В начале скопческой веры существовали раздельные "радения" для мужчин и женщин… тьфу!.. для кастратов-мужчин и кастратов-женщин… Когда эти особи сходились в общем зале, то не должны были смешиваться. Дур-р-рачьё, что толку им смешиваться, коли… коли яйца отрезаны… тьфу, срамота одна и лицемерие! - Сулина аж даже сплюнул от негодования в тротуар. - Перила эти, кстати, сыграли в судьбе Кондрашки известную роль: когда его прихватили и стали обвинять в насаждении новой ереси, он, разумеется, принялся доказывать, что чист, как ангел, и ни на каком троне никогда не сиживал, и новую веру не проповедовал… И вот тогда-то обвинители крепко его зацепили: привели свидетельства того, что молитвенные собрания в доме Михаила Соковникова действительно происходили, и что тронный зал для того и разделен надвое перилами, чтобы мужчины и женщины не "перемешивались", и что это - верный признак отступления от православного канона, ведь, как известно, в православной традиции мужчины и женщины молятся все вместе. Что ему было на это отвечать? Селиванов никак не смог парировать эти обвинения и никакого вразумительного объяснения появлению этих перил так и не привёл…
- Я знаю, что в 1820 году Селиванова всё же арестовали и секту вроде как разогнали, если точнее, разогнали столичный "корабль". Но как Михаил Назарович Соковников избежал преследования? - спросил Шумилов.