- Гм… в Экспедиции по заготовлению ценных бумаг ничего не остаётся, - с улыбкой поправил Шумилова его vis-a-vis, - всё переводится на хранение в конторы Госбанка в столицах и губерниях… Но я, кажется, понял, что вы хотите услышать. За месяц до выплаты очередного купона происходит уточнение общего количества проданных облигаций, поскольку в течение года эта величина несколько увеличивается, ведь ценные бумаги выставлены в открытую продажу и постепенно раскупаются. Устанавливается общая численность купонов, которые будут предъявлены к погашению всеми держателями облигаций: как людьми, так и банковскими учреждениями. Соответственно, подготавливается потребная денежная сумма, которая депонируется на особом счёте. Кроме того, среди номеров облигаций проводится лотерея, и деньги, необходимые на оплату выигрышей, также депонируются. Подходит момент выплат, и тогда банки начинают сдавать купоны прямо в отделения Госбанка. Деньги, разумеется, банковские служащие на руки не получают - деньги отправляются переводом.
- Физические лица, если я правильно понимаю, обращаются в сберегательные кассы.
- Именно так, - кивнул Линдварк. - Физические лица-держатели облигаций обращаются в сберегательные кассы, которые уполномочены Госбанком на обслуживание займа.
- Насколько я знаю, пофамильных списков держателей акций нет, - заметил Шумилов.
- Не совсем так. Действительно, предъявителей одного-двух-трёх купонов никто не записывает. Но в том случае, если одномоментно сдаётся двадцать и более, человека попросят предъявить паспорт. Делается это из тех соображений, чтобы ограничить вброс фальшивок. Понятно, что изготовитель фальшивых купонов постарается замаскировать одну подделку в большом числе настоящих.
- Так-так-так, - Шумилов на секунду задумался. - То есть, значит, существует теоретическая возможно установить по номеру облигации или купона, в чьих руках они побывали?
- Немного не так, - поправил Линдварк. - Не "в чьих руках они побывали", а кто предъявил купон к оплате. Побывать они могли во многих руках, сие финансовую власть не интересует. А вот кто и где предъявил купон к оплате, особенно ежели купон окажется поддельным, то сие, конечно же, будет немаловажно. И возможность установить последнего владельца, разумеется, есть. Иначе, как прикажете ловить фальшивомонетчиков? Они ведь облигации подделывают не с меньшим удовольствием, что и кредитки. Задача тем более упрощается, если человек держал большую партию ценных бумаг и единовременно предъявлял к оплате помногу купонов.
- Понятно. Тогда следующий вопрос, Аркадий Артурович: где же хранятся списки крупных держателей облигаций?
- Гм, где… - теперь уже задумался Линдварк. - Нас, то есть государственную финансовую власть, такие списки не интересуют… Я хочу сказать, до тех пор, пока не обнаружится предъявленный к оплате поддельный купон, государству безразлично, кто держит облигации - Иванов, Петров или какой-нибудь Чекумбаши-хан. Но сдаётся мне, что сведения о владельцах крупных пакетов должны находиться в каждой губернии в Главной конторе сберегательных касс.
- У нас такая Главная контора размещается в здании Госбанка? - уточнил Шумилов. - Или я что-то путаю?
- Нет, не путаете. Главная контора действительно устроена в здании между Большой Садовой и Екатериниским каналом. Только вот что я думаю… - Линдварк на секунду-другую умолк.
- И что же?
- Давайте-ка я вас, Алексей Иванович, направлю к Петру Григорьевичу Семёнову… Это управляющий Государственной комиссией погашения долгов, действительный статский советник, очень толковый и внимательный человек, мой хороший товарищ по клубу. Сдаётся мне, что у них в Комиссии должны храниться списки крупных покупателей облигаций за все времена. Вас, вообще-то, облигации какого года выпуска интересуют? - уточнил Линдварк.
- Семьдесят пятого.
- Оч-чень хорошо, то есть заём ещё не погашен… Подозреваю, что из сберегательных касс упомянутые списки стекаются к ним, то есть в Комиссию к Семёнову. Я с ним увижусь сегодня в клубе и устно предупрежу о вашем появлении у него; кроме того, черкну краткое письмецо - в две строки буквально - дабы вам меньше пришлось объясняться с ним.
Линдварк быстро написал краткую записку, вложил её в конверт и туда же отправил одну из своих визитных карточек.
- Подъезжайте-ка к Петру Григорьевичу завтра утром, скажем, к одиннадцати часам и, если ничего экстраординарного у господина Семёнова не случится, полагаю, он сумеет вам помочь, - проговорил Линдварк, протягивая конверт Шумилову.
Покинув почтенное Министерство финансов, где ему был оказан столь радушный приём, Алексей на минуту задержался на набережной Мойки, наблюдая за тем, как девочки-близняшки, гулявшие тут в сопровождении няни, кормили горластых чаек. Пришло время сделать следующий шаг: точно выверенный, аккуратный, способный многое прояснить. Для этого, согласно плану Шумилова, следовало устроить небольшое театральное представление. Взвесив всевозможные "за" и "против" и приняв окончательное решение, он со всей наивозможной скоростью направился домой.
В том, что Владислав Гаевский поймал Василия Чебышева даже не пускаясь в погоню за ним, чуда никакого не было. В то самое время, пока Агафон Иванов "нарезал дурака" по набережной реки Фонтанки, Владислав взял в оборот двух женщин, с которыми беглец пил вино накануне вечером. Грамотно выбранная тактика допроса, перемежавшаяся то угрозами высылки из столицы, то обещанием помочь в бесплатном оформлении паспортов, позволила Владиславу уже через четверть часа получить от любовниц Василия Чебышева адрес, куда мог направить свои стопы беглец. Гаевский взял извозчика и поехал в названное место, где вместе с околоточным устроил засаду. Поэтому, когда в половине четвёртого ночи Чебышев появился в указанном дворе, его уже там ждали.
Не будет преувеличением сказать, что сноровка, проявленная Васькой во время бегства, оказалась по сути лишь напрасной тратой сил и времени. Но особенно утончённая ирония судьбы заключалась в том, что Гаевский вместе с задержанным приехал в здание Сыскной полиции на Большой Морской даже раньше, чем Агафон Иванов, застрявший в околотке чуть ли не на всю ночь.
Разумеется, о событиях минувшей ночи последовал утренний доклад Ивану Дмитриевичу Путилину. Действительный статский советник решил сам поговорить с задержанным, поскольку история, рассказанная Чебышевым сыщикам, показалась довольно необычной.
Васька Чебышев хотя и старался всем своим поведением продемонстрировать полную уверенность в себе и своих силах, всё же, узнав, что с ним будет беседовать сам Начальник Сыскной полиции, побледнел. Он прекрасно знал как самого Ивана Дмитриевича Путилина, так и его репутацию; имел прежде с ним столкновения, и память о них отложилась в его голове накрепко. Оттого-то, оказавшись в приёмной перед кабинетом руководителя столичного уголовного сыска, Чебышев и побледнел.
Путилин к полудню третьего сентября закончил принимать доклады агентов, работавших по делам, которые шеф Сыскной полиции считал нужным лично курировать, и распорядился доставить к нему в кабинет задержанного Чебышева.
Когда пара конвойных полицейских с шашками наголо ввела Василия в кабинет Путилина, Иван Дмитриевич посмотрел на него почти ласково, точно увидел закадычного друга.
- Садись, Василий, - сказал он приветливо, кивком указав на стул с высокой спинкой, приставленный к столу. - Бывал ты здесь, помнится, и не так давно, года не прошло. Но судьба, видать, у тебя такая - вернуться на это место…
- Уж точно, ваше высокоблагородие, - согласился Чебышев, - даже и не знаю, с чего это Фортуна ко мне тылом оборотилась. Грехов за собою не ведаю, на все вопросы господ агентов, - последовал лёгкий поклон головы в сторону сидевшего на стуле у стены Агафона Иванова, - ответил чистосердечно, без утайки.
- А что ж ты так от полиции побежал-то, а-а? В окно прыгнул, точно заяц? - с усмешкой поинтересовался Путилин. - Нормальные люди при появлении полиции в окна с пятого этажа не бросаются!
- Так откуда ж я знал, что это полиция явилась? Господа были в штатском, оне, конечно-с, объявили себя полицейскими, да только ведь, что толку в словах? Любой бандит назваться полицейским может! А я-то спросонья не разглядел: слышу шум, голоса мужские, ну, думаю, пьяный разбор какой-то предстоит… Сам-то я человек поведения тихого, скромного, непредосудительного - да вы-то прекрасно знаете, ваше высокоблагородие! - мне в эти пьяные дела встревать нет резону. Вот я и… того… - Чебышев запнулся, - решил в окно выйти. Ну и вышел. Заметьте, сопротивления не оказывал, за ножи да табуреты не хватался. А то, что в окно прыгнул, так то законом не возбраняется, я может, через раз в окна выхожу, манера у меня такая.
- Ох, Василий, говорлив ты чего-то сделался, - покачал головою Путилин, - совсем страх перед полицией потерял. Надо бы тебя закатать куда-нибудь.
- Не надо, не надо, ваше высокоблагородие, - замахал руками Чебышев. - Меня господин Иванов заверил, что ежели я чистосердечно всё расскажу вам, то мне никаких преследований чиниться не будет!
- Вот и прекрасно, Василий. Расскажи-ка мне всё, о чём ты рассказывал прежде господам Гаевскому и Иванову.
- Это, стало быть, про службу мою у скопцов?
- Вот именно.
- Дело было так, - вздохнул Чебышев, - бес, конечно, меня попутал, в такой улей влез, эх-ма-а! На Крещенье устроился я к купцу Яковлеву Проклу Кузьмичу в конюшню его; я ведь лошадник, люблю животинку, толк в уходе знаю, да и управляться умею… Да вы же знаете! Устроился с полным пансионом - это чтобы и кормёжка была, и жить при доме. Яковлев, вроде бы, скопец, ну, так про него говорили… а мне так всё равно, хоть чёрт лысый, пускай только деньги платит. А денег у него очень много, зело богатый купчина. Начал я приглядываться, как бы… как бы умыкнуть его кассу. Ввёл он меня в соблазн, как сейчас понимаю, умышленно это сделал, купил меня с потрохами. Решился я, короче, "взять" его кассу в отсутствие хозяина. У него случались длительные отлучки: по два дня, по три… Разведал всё, комнаты, там, коридоры, двери, замки какие… Полез ночью, когда купца дома не было… Грамотно всё продумал, даже об отходе позаботился на случай внезапного возвращения хозяина - через окно в чердаке, в торце дома, выходящем прямо в сад. В общем, всё должно было выйти как надо.
- Но Прокл Кузьмич вернулся… - предположил Путилин.
- Ну да. Услышал я подозрительный шум в доме и как умный из кабинета тихонечко наверх подался, на чердак, значит… тихо прошёл, беззвучно, благо петли и засовы загодя смазал… чердаком к окошечку… прыг, значит, в сад… там хоть и высоко, да только сугробы выше моего роста. А под окном засада - люди Прокла Кузьмича с батожьём и берданами. Честное слово, думал тут мне и конец. Закопают на хрен в саду и никто не узнает, где могилка моя. Сам бы я так и поступил, ежели бы кто-то попытался мою кассу взять.
- Ну, это понятно, - усмехнулся Путилин, - уж ты бы не стал церемониться!
- Отлупцевали они меня, значит… не в усмерть, но убедительно так получилось. А потом Прокл Кузьмич доходчиво мне объясняет: я тебя, Васька, могу в полицию отдать и сошлют тебя в каторгу, так законопатят, что назад ты никогда уже не вернёшься, а могу, говорит, простить, ежели отработаешь свою вину. Как думаете, ваше высокоблагородие, что я выбрал?
- Догадаться-то сложно, Васька, - покачал головою Путилин. - Уж больно ты мудрёные загадки загадываешь! Ты же мужчина отважный, наверняка, каторгу захотел на себя примерить…
- Вам весело, ваше высокоблагородие, а мне что делать в ту минуту прикажете? Короче, согласился я отработать. И вот Прокл Кузьмич говорит мне: пойдёшь устраиваться на работу к Николаю Назаровичу Соковникову и будешь работать у него на конюшне, сколь тебе велено будет. Удивился я, конечно, кто ж меня возьмёт к Соковникову? А Прокл Кузьмич засмеялся так, мол, не твоё дело: явишься к управляющему Селивёрстову Якову Даниловичу и всё будет тип-топ. Удивился я очень, признаюсь, не понял замысла Яковлева, но выполнил, как тот потребовал. Отправился к Селивёрстову, представился и понял, что тот на мой счёт уже предупреждён.
- Яковлевым предупреждён? - уточнил Путилин.
- Ну да, конечно. Селивёрстов пообещал взять меня на работу в конюшню к Соковникову и предупредил: фамилию Яковлева - забыть и никогда в доме Соковникова не упоминать. Ежели будут вопросы о моём прежнем месте службы, отвечать, что работал сначала извозчиком, а потом возницей чиновника Барышникова и от оного Барышникова представил ему, Селивёрстову, значит, рекомендательное письмо.
- Стало быть, Селивёрстов тебе даже легенду сочинил…
- Так точно, ваше высокопревосходительство. Прошло месяца полтора, и появляется от Селивёрстова человек, говорит, давай, дескать, заступай на работу. И вот во второй половине апреля я подвязался на конюшне Соковникова на даче в Лесном.
- Недолго, однако, ты поработал.
- Ну да, меньше месяца.
- А почему тебя рассчитали?
- Николай Назарович Соковников прознал, что я бывал-с под следствием и судом. Хотя судом был оправдан, но репутацию мою он посчитал сомнительной. Ну и устроил разгон: мне да Селивёрстову. Последний на меня мякину стал крошить, мол, я представил подложное письмо рекомендательное! Я мне смеяться хотелось, я ведь вообще никаких писем не представлял! Но я Якова Даниловича не виню, он свою шкуру спасал, по человечески понять его можно. В общем, вытурили меня. А Прокл Кузьмич Яковлев сказал, что долг мой считает отработанным и велел на глаза ему более не показываться. Так я и расстался со скопцами.
Путилин задумался над рассказом Чебышева. История получалась как будто ни о чём, но вместе с тем с интересным подтекстом, его только следовало правильно расшифровать.
- Скажи-ка, Василий, ты ведь мужчина умный, в понятиях блатных толк знаешь, все эти "разводки" насквозь видишь… Как сам-то думаешь, чего добивался Яковлев, устраивая тебя к Соковникову?
- Думать можно всякое, - Чебышев вздохнул, - да только ничего хорошего для меня в его планах не было. Запутать они меня желали в какую-то историю, чтобы потом крайним сделать. Репутация у меня какая? Аховая! Тот же самый Селивёрстов потом бы сказал: "Чебышев - вор, под судом был, моё доверие обманул, подложное письмо рекомендательное представил". И был бы я замазан в этом… в этом… выше головы.
- Ты ведь знаешь, что Николай Назарович скончался? - уточнил Путилин.
- Так точно-с, ваше высокоблагородие. Господа агенты Иванов и Гаевский сказали-с.
- Можешь вспомнить, чем занимался в ночь с двадцать четвёртого на двадцать пятое августа?
- Так точно, могу. Господа агенты уже интересовались. У меня alibi шикарное: играл в карты, в "фараончишко", в весёлой компании, из дома не отлучался, меня видели и вечером, и ночью, и под утро. Если вы думаете, будто я как-то прикосновенен к тому, что случилось с Соковниковым, то это вы зря! Мои руки там не ходили - это точно.
- Это мы обязательно проверим, - заверил Путилин. - А ты покамест посиди у нас под караулом.
После того, как Василия Чебышева увели, Путилин забарабанил пальцами по столу.
- Ну, что, Агафон Порфирьевич, интересная история получается, - заговорил, как бы размышляя вслух, шеф сыскной полиции. - Господин Селивёрстов, стало быть, имел контакт со скопцом Яковлевым и притом настолько тесный, что был готов помочь ему в неких замыслах против своего же хозяина. Как думаешь, можем мы использовать Чебышева для того, чтобы прижать Селивёрстова?
- Это сделать не то чтобы можно, а прямо нужно.
- Чует моё сердце - большая удача для Чебышева, что в мае Соковников его рассчитал. Представь сам: умирает Николай Назарович, ценности пропадают, мы начинаем розыск и вдруг видим знакомое лицо! Батюшки, Васька, давно ли из тюрьмы на Шпалерной вышел и опять вляпался! Взяли бы мы Ваську в оборот и не выкрутился бы он. Конечно, чужой грех Чебышев, полагаю, брать бы на себя не стал, но мы бы решили, что он просто в "несознанку" пошёл и надеется когда-либо воспользоваться похищенным. Василий Чебышев далеко не ангел, но в данном случае мы приписали бы ему чужой грех. Он остался бы самым первым и самым очевидным подозреваемым, а между тем, сдаётся мне, настоящее хищение совершил бы совсем другой человек.
- Тот же самый, кто в действительности решился на кражу, - согласно кивнул Иванов.
- Что ж сказать, господа сыщики, молодцы! - похвалил Путилин. - Понимаю, что ночь не спали, суеты и беготни много вам досталось, но тем больше ваша заслуга! Хвалю…
Полтавская улица, перпендикулярная Невскому проспекту в его менее фешенебельной части, называемой петербуржцами Староневским, была короткой и спокойной. Расположенная вдали от суетливой Сенной и помпезной Большой Морской, она являла собой тихий и сдержанно-допропорядочный уголок Петербурга, отстроенный сравнительно недавно. Контора братьев Глейзерсов помещалась в бельэтаже большого доходного дома, по счёту третьего от проспекта. Кроме неё в доме размещалась масса других заведений - парикмахерская с выставленными в витрине подставками с надетыми на них париками, аптека, ломбард и хлебная лавка.
Банковская контора в отличие от обычного коммерческого банка являлась заведением небольшим, имела разрешение только на ограниченный круг операций, работала с меньшими суммами и, как следствие, оттягивала на себя менее состоятельную клиентуру. Контора Глейзерсов помещалась в угловой части дома, к двери вела отдельная высокая лестница с козырьком над ограждённой перилами площадкой. Кованое кружево козырька, как и кованые же перила были выполнены с завидным изяществом и привлекали к себе взгляды всех прохожих. В противоположность им собственно дверь в помещение банковской конторы выглядела весьма неказисто; она мало того, что позорно скрипела, так ещё и украшалась старой стальной ручкой, с бросавшейся в глаза ржавой патиной.
Шумилов подъехал к нужному дому не один. Облачённый в дешёвый сюртук, с волосами, зачёсанными на пробор (такая причёска придавала его лицу оглуплённо-добродушное выражение), он изображал приказчика Марты Иоганновны Раухвельд. Домохозяйка с удовольствием согласилась принять участие в небольшом представлении, в котором Алексей Иванович не мог обойтись без её помощи.
Вдова жандармского офицера, убитого польскими "кинжальщиками" во время смуты в Западном крае в 1863 году, Марта Иоганновна имела определённое представление о полицейской работе вообще и конспиративной в частности. Шумилов знал из её рассказов, что квартира Раухвельдов в Вильно использовалась жандармерией как явочная: туда приходили правительственные агенты из среды польских националистов для встреч со своими кураторами. С той поры, видимо, Марта Иоганновна чрезвычайно интересовалась криминальной хроникой, читала в столичных газетах разделы "Происшествия" и была в курсе всех скандалов и более или менее известных уголовных преступлений в Российской Империи. Поэтому, когда Алексей Иванович изложил Марте Иоганновне свой план, то встретил с её стороны полное понимание и готовность помочь.