Приказ выполняется без отрыва от макияжа. Похоже, авторитетом Рудольф Аркадьевич у секретаря не пользуется. "Ну, как ваш шеф? Да уж, скорей бы…" Жора безжалостно срывает прокурорские нашлепки, комкает и бросает их на пол. Отворяет дверь. В угол срывается крыса и ныряет под плинтусом. Бедное животное. Мечтало поживиться. Да уже нечем! Пусто! Все изъято в интересах следствия. Даже жалюзи с окон. В столы и шкафы соваться бесполезно, это мы с Жорой понимаем сразу. Еще бы, в прокуратуре не дураки – любая бумажка может вывести на след преступника, не говоря уже о телефонных аппаратах и телевизоре, антенна к которому сиротливо свисает с потолка.
– А холодильник-то где?! – заглядывает в кабинет Рудольф Аркадьевич, явно не знакомый с особенностями национального уголовного процесса.
– Тайна следствия, – отвечает напарник, – не волнуйтесь. Ничего не пропадет.
Это точно, не пропадет. Вот вернется ли, сказать уверенно нельзя. Георгий секунду-другую обыскивает глазами пустоту, замечает что-то в районе директорского стола. Подходит, нагибается, приподнимает его ножку. На полу кругляшок, по размерам чуть больше пятирублевой монеты.
– Что там? – я сгораю от нетерпения.
– Казино "Бармалей". Жетон. Стол качается, вот и подложили. Увы, это все, что у нас осталось, – напарник прячет находку в нагрудный карман, – повезло, что стол не пролазит в дверь. Рудольф Аркадьевич, а что, Илья Сергеевич любил побаловаться рулеточкой?
На лице Шилова вновь налет смятения.
– Не знаю… На… Наверно.
– Ладно, закрывайте.
– Простите, а если спросят, кто сорвал пломбы?
– Валите на крыс. Я смотрю, их тут у вас много…
Вечереет. Мы с Укушенным стоим на остановке в ожидании общественного транспорта. Рабочий день позади, осталось пара часов на личную жизнь, потратить которые надо с умом. Жора остался в отделе беседовать с Лабудянским, объяснять ему тонкости милицейского ремесла. А заодно и напроситься в эпизод. Для чего предусмотрительно куплена бутылка коньячного напитка и лимончик. Надеюсь, творческий вечер пойдет на пользу обоим. Борька едет домой, Лидуся, его ревнивая супруга не принимает оправданий вроде "оперативная необходимость", "засада" или "ненормированный рабочий день". Это Шишкина можно дурачить, а Лидуся "прокачивает" грамотно, не хуже бойцов "СМЕРША" из "Момента истины". Поэтому Укушенный не рискует.
Автобуса на горизонте не видно, мы закуриваем, нанося очередной удар по легким. Рядом с остановкой уличный холодильник под зонтиком. Девушка – продавец вяленым голосом предлагает прохожим товар.
– Пельмени, пельмени… Блинчики… Пельмени.
Товар расходится плохо, девушке явно не хватает рыночной хватки.
– Борь, пельмени не нужны?
– Нет, Лидка сама валяет. Жалко, Жоры нет, он их любит.
Я улыбаюсь, вспомнив, как однажды напарник проголодался во время дежурства и решил подкрепиться пельмешками. Сбегал, купил. Отварить не успел, привезли задержанного с поличным квартирника. Допрос длился часа два, после чего Георгий решил вернуться к трапезе. Поставил кастрюлю на плитку, сунулся в пакет, а пельмешек и след простыл. Только тут мой друг почувствовал вкус перца на языке. Оказалось, что, увлекшись допросом, он сгрыз их замороженными, по одной выуживая из пакета, словно карамельки. Я называю это призванием.
К продавщице подваливает молодой короткошерстный крепыш с незатейливой внешностью, характерной для низшего звена организованных бандформирований. За спиной розочка, на лице улыбка.
– Привет, Надюх.
– Привет.
– Это тебе, – розочка втыкается в стойку с ценниками.
– Спасибо, Паш. Красивая.
– Ну, дык! Как торговля?
– Плохо. Все в универсаме закупаются, сюда уже полные приходят. А шеф вечером накатывает – мало продала, мало продала… А что мне, застрелиться, чтоб покупателя заманить?
– Дык, счас решим вопрос, Надюх… Какие проблемы? Давно бы сказала.
– Эй, братуха! Иди сюда! Сюда, говорю, иди, по натуре!
– Вы меня? – братуха покорно подходит, озираясь по сторонам, в надежде, что позвали не его.
– Тебя, тебя… Куда гребешь?
– Домой, вообще-то.
– Пельмени любишь?
– Ну, люблю…
– А чего тогда не покупаешь? – крепыш стальной хваткой бульдога берет мужичка за рукав плаща и пододвигает к холодильнику, – Так, быстро взял и купил!
– Простите, но я уже… В универсаме, – тот разворачивает авоську и демонстрирует содержимое.
Крепыш брезгливо косится внутрь, затем извлекает из авоськи сморщенную пачку.
– Ты это пельменями называешь? Это говно голимое! Отстой полный!
– Мне сказали, хорошие, – интеллигент явно растерян.
– Кто сказал?
– Там, в универсаме.
– Да тебя развели как лоха полного, братуха! Кому ты веришь? Им бы только свое дерьмо собачье впарить. Во где конкретные пельмени, – парень кивает на холодильник, – давай бабки! Быстро бабки гони, урою щас!
Не дожидаясь, он запускает руку братухе за пазуху, выдергивает кошелек, и, отсчитав нужную сумму, возвращает его на место. Открывает холодильник, находит заледенелую пачку пельменей и бросает их в авоську.
– Вот это другая тема. Все, свободен.
– Но они точно такие же…
– Вали отсюда, говорю!
Не дожидаясь третьего повтора, мужик отваливает. br? – Не боись, Надюха… Все нормалек будет. Эй, тетя! Ползи сюда!…
Я называю это любовью…
Автобуса все нет.
– Слушай, ты завтра на заявах? – интересуется Укушеный.
– Да, – подтверждаю я, – а что?
– Черт, хорошо, вспомнил… Мне сегодня Серега Луков звонил, который у нас раньше дежурным работал. Земляк мой. Он сейчас в оргинспекторском. Короче, предупредил, что завтра проверка приема заяв будет.
– Это как?
– Ну, припрется к тебе какая-нибудь кочерыжка с заявой, обокрали там, или еще чего. А на самом деле это клерк переодетый. Поглядит, как ты на заявления граждан реагируешь. Со всеми вытекающими. Так что, гляди, не проколись. Не вздумай отшить или нахамить. И главное, улыбайся. Клерки это любят.
– А твой земляк поконкретнее не уточнил? Ну, что за заява?
– Он сам не знает. А! Они могут и не придти, а вызвать откуда-нибудь. И поглядеть, как отреагируем. Не оплошай.
Не оплошай… Легко сказать. С правого фланга Шишкин и компания на мозги капают – отшивай, отшивай, отдел в заднице, нужны показатели, а с левого всякие проверяющие со своими подставами. У них свои показатели и интересы– уличить меня в нерадивости и фальсификации. А я посередке. С пистолетом наголо.
Я называю это романтикой.
– И так каждую ночь! Сколько это будет продолжаться?! Сколько мне терпеть?! Принимайте меры, иначе, я за себя не ручаюсь!
– И что вы от нас хотите, Роза Дмитриевна?
– Как что? Это ж изнасилование! Уголовщина в чистом виде! Идите и арестуйте этого извращенца! А меня везите на экспертизу! Я требую экспертизу! Что вы на меня так смотрите? С недоразумением?
А как прикажите смотреть на человека, заявляющего, что его, вернее, ее виртуально насилует сосед по коммуналке? Понимаете? Виртуально. Как в рекламе "Пепси". Загружается в программу, переходит в другое измерение, проникает сквозь стену и материализуется прямо в койке уважаемой Розы Дмитриевны. Не стесняясь мужа, лежащего в той же койке. Насилует в извращенном виде и назад, за стенку. К компьютеру… И как прикажете реагировать на подобное заявление? Уверен, любой, даже не отягощенный службой в милицейских стенах отреагирует соответственно. "Вам, Роза Дмитриевна, действительно на экспертизу надо, только немножко на другую. Туда и ступайте. Вместе с мужем. Можем подсказать адрес"… Но мы – не любые. Любых не испытывают, прикидываясь потерпевшими. Любых не ждет служебная проверка и ее горькие результаты, связанные с последующим материальным ущербом. Не говоря уже о моральном. Любых не берут в космонавты… Только вежливых профессионалов.
– Простите, Роза Дмитриевна, а мужу вы об этом говорили?
– Ни в коем случае! У него язва! Вдруг случится обострение на нервной почве?… Значит так. Вот мое заявление. Заводите дело и отправляйте соседа в тюрьму. Предупреждаю, не арестуете, я дойду до Кремля.
На стол ложится тетрадный лист, исписанный витиеватым почерком. Увы, распознать, прикидывается Роза Дмитриевна дурой или таковой является на самом деле слету я не могу. Да и профессиональный психиатр тоже не сможет. С одной стороны все признаки на лицо, достаточно заявление прочитать и задать пару наводящих вопросов. С другой – в оргинспекторском бойцы натасканные, службу знают добре, как Жеглов говорил. Прикидываться умеют, когда надо. И главное, хитрые со своими подходцами. Опаску имеют. Не с какой-нибудь банальной заявой о краже придут. А вот – о виртуальном изнасиловании. Все верно, вдруг меня предупредили? Кражу я как надо отработаю, ни один гад не подкопается. А дурака виртуального, ясно дело, за дверь выставлю. Или "Скорую" вызову. На это и расчет… Хрен, ребята, нет у вас методов против профессионалов сыска.
– Хорошо, Роза Дмитриевна. Никаких проблем. Сейчас съездим на экспертизу в женскую консультацию. А вечером посадим у вас засаду. Вы сможете куда-нибудь отправить мужа?
– Конечно! – в глазах виртуальной потерпевшей загорается огонь возмездия, – я запру его на балконе!
Переигрывает, ох переигрывает… Расчет на любителя…
– Ну и прекрасно, – на моем лице гагаринская улыбка, – Пойдемте. Прошу. Может, воды?
Не дожидаясь ответа, я наполняю специально приготовленный бокал из специально приготовленного графина. Вода предварительно профильтрована.
– Спасибо.
Роза Дмитриевна припадает к сосуду. Осушив до дна, кладет его в свою сумку.
– Вы единственный, кто понял меня. Во всех семи отделах, где я была, кроме хамства, ничего не слышала. Спасибо.
– Не за что. Приходите еще. Всегда рады. Стаканчик верните, пожалуйста. Он казенный, а так бы я его вам подарил…
В дежурке протягиваю заявление Розы Дмитриевны дежурному и шепчу:
– Михалыч, штампуй. Регистрируй.
Седовласый майор, сидящий на своем боевом посту двадцать второй год, пробегает глазами содержимое, после чего секунд пять внимательно смотрит в мои не очень ясные очи.
– Пил?
– Ты чего, Михалыч? Могу дыхнуть. Шишкин велел заштамповать. Я не причем. Он вообще все приказал регистрировать. Новая установка министерства. Говорить народу правду о преступности. Иначе из совета Европы выпрут.
– Кого?
– Родину.
Больше вопросов Михалыч не задает. Опыт. Достает книгу происшествий, регистрирует материал и начинает набивать сводку на компьютере.
– Так и передавать в Главк – виртуальное изнасилование?
– Так и передавай… Вот еще, Михалыч… Надо бы ее в консультацию свозить, – я киваю на стоящую в коридоре Розу Дмитриевну, – отправь Ваську Рогова. Чего без дела сидит? Тем более, он сегодня в ботинках, а не в сапогах.
Пока сидящий на лавочке Вася Рогов не просек тему, я открываю дверь дежурки и зову потерпевшую.
– Роза Дмитриевна, проходите. Вот этот молодой человек отвезет вас на экспертизу.
– А засада? – строго напоминает она.
– Обязательно. Я позвоню…
Следом за Розой Дмитриевной в дежурку врывается пухлорылый субъект со следами истерики на лице и припадает к пульту Михалыча.
– Помогите!… Помо… Ох…
– Что такое?
– У меня попугая украли… Их квартиры. Клетку сломали. Там следы… Включайте этот, как его – "Перехват"!
– А это вот, к товарищу оперуполномоченному. Он разберется.
Я улыбаюсь…
Георгий появляется в три по полудню. Опоздал. Его лик сияет, как купол Исаакия в солнечный день. Ясный мой, свет.
– Все! Андрюхин, все!!! Меня берут!
– Спокойней, Георгий… Сядь и объяснись. Только не на клетку. Там следы. Кто тебя берет? Управление собственной безопасности?
Жора убирает клетку со следами и плюхается на диван.
– Не кто, а куда! В кино берут, братан! В "Занесенных"! На роль мента!
– Неужели? Много вы, похоже, вчера выпили.
– Да не так и много! Два бутылька всего. Лабудянский отличный мужик! Я ему пару наших баек рассказал в красках, с выражением, он и обрадовался. Говорит, какой вы потрясающий типаж! Ни один артист так не сыграет! Гениально! Все, беру без проб! Через неделю первая съемка! Ты представляешь, Андрюхин! Я буду на большом экране. Не в каком-то сериале мыльном, а в солидном фильме! Атас!
Минут на десять Жора пускается в рассуждения про большой кинематограф, свою роль в искусстве и творческую манеру Лабудянского.
– Он продвинутый режиссер, это сразу видно. Мастер! Высший класс!
– Откуда ты знаешь? Он, вроде, ничего еще не снял.
– Это не важно. Его творчество синкретично! Понимаешь?
– Нет. Это как?
Жора пытается объяснить жестами, но получается непонятно. Хотя словечко красивое.
– Короче, он сказал, что будет снимать в стиле Кубрика.
– А кто это? – задаю я контрольный вопрос, хотя, конечно, слышал об этом режиссере.
– Ну, ты дал! Кубрик! Который Рубика изобрел! Кубрик Рубика. Прикинь, как глубоко задумано. Все перемешалось в хаос, но рано или поздно кто-то найдет нужную комбинацию и восстановит порядок. Блеск!
Жора закидывает ногу на ногу и делает затяжку сигаретой, зажатой растопыренными пальцами на манер голливудского актера Джона Траволты.
– А потом, глядишь, фильм в Канны попадет, я в Европе засвечусь. Да, это тебе не ментура, не кошельки ворованные искать.
– Денег то обещали заплатить?
– Да не надо мне никаких денег! Лишь бы сняли! Деньги дело наживное! Но, вообще-то, если фильм в прокате пойдет, я рассчитываю на долю малую.
– Через неделю, значит? Лабудянский все-таки нашел спонсора?
– Нашел, раз снимает. Я не спрашивал об этом. Сейчас, между прочим, многие крупные фирмы в кино вкладываются. Не столько на прокате заработать, сколько свой товар на экране засветить. Водку там, пивко или шампунь какой. А режиссеру без разницы, каким шампунем герой башку моет. Лишь бы спонсор платил.
– Я слышал, деньги даются под раскрученных режиссеров. С новичком опасно рисковать. А Лабудянский новичок.
– Да какая мне разница?! Хоть братва деньги в мешке принесла, лишь бы снимал. Это лучше, чем ничего!
– И тебе не западло будет играть мента за бандитские бабки?
– Я не сказал, бандитские они или нет… В конце концов, мое дело роль играть. Одно хреного – убивают меня по сценарию. Из помпухи в башку. А я суеверный…
– Попроси Лабудянского, пускай сценарий подправит. Ранит тебя, например. Но только, чтобы не комиссовали. А то на одну пенсию не протянешь.
– Просил. Уперся. Искусство, мол, требует крови.
– Тогда смирись… Я надеюсь, ты создашь положительный образ российского милиционера. Станешь культовым героем, в тебя будут играть дети, а министр вручит почетный значок.
Характерный звук шагов в коридоре. Ать-два, левой! Спутать невозможно. Сейчас будет кровь без искусства. Я угадал. Дверь распахивается, на пороге замполит отдела Стародуб Илья Ильич. Зевс-громовержец в погонах. Самый положительный образ российского милиционера. Правда, личико подкачало. Широковато. И перстенек на среднем пальце явно диссонирует.
– Ты где с утра был?!
Вопрос, как вы понимаете, задан напарнику. Лично я с утра принимаю заявителей. Тем не менее, Георгий наивно переспрашивает:
– Я?
– Ты мне не заходи раком за камень.
– А Андрей вас разве не предупредил? – с чистым сердцем напарник бросает под замполита меня, – Я в Центральное РУВД мотался. Там ребята кучу вещей паленых изъяли, проверял, нет ли наших.
– Пять часов проверял?
– Там опера не было на месте, подождать пришлось.
Илья Ильич садится на стул и достает блокнот.
– Так, у кого был, с кем встречался? Телефон. Учти, я с этого вопроса не слезу. К тебе давно претензии назревали.
– Я не помню фамилии, а телефон выкинул. Зачем стол лишними бумагами захламлять?
– Ладно, сейчас вернется машина, поедем, покажешь, где был, – Илья Ильич явно не доверяет Жориным словам.
– Ко мне человек вот-вот придет… По убийству…
Напарник похож на пионера, застуканного сторожем в чужом саду.
– Ничего, человек подождет. В другой раз будешь докладывать не Андрею, а старшим по званию. Хорошие отношения не должны мешать службе.
– Я думал…
– Ты не для того погоны носишь, чтобы думать, – Стародуб закрывает блокнот и обращает свой суровый командирский взор на мою персону, – так, теперь ты. Почему в кабинете беспорядок, с точки зрения грязи? Сложно приборку сделать? Чуть-чуть приложить максимум усилий?
– Не успел. Поздно вчера закончил. Сегодня приберусь, – по военному четко докладываю я.
– А баб зачем повесил? – Илья Ильич указывает на плакат группы "Блестящие", закрывающий вмятину на стене.
Не подумайте ничего плохого. Никого головой о стену я не бил. Вмятина появилась до меня.
– Так они второй год тут висят.
– Баб отодрать… Теперь второе. Ты за сегодня девять материалов заштамповал. И все "глухие"! Рехнулся?! Отдел хочешь угробить?! Я человек добрый, но всему есть предел!
Поясняю – моя сегодняшняя, добросовестная деятельность по регистрации заявлений может нанести показателям непоправимый урон, откинув отдел на последнее место в турнирной таблице чемпионата ГУВД по раскрываемости.
– Вы предлагаете отшивать людей, пришедших к нам за помощью? Я правильно понял?
Минута молчания. Жора осторожно крадется к дверям, пользуясь неразберихой в мыслях Стародуба. Я пытаюсь угадать следующую реплику замполита. "Ты сначала раскрой, а потом регистрируй. Город на спецконтроле в министерстве…".
– А почему брюки мятые? Что, всю ночь на бабе лежал? – резко меняет курс Илья Ильич.
Не угадал.
– Виноват. Отпарю, – четко, по-военному отвечаю я.
– Завтра проверю, – сделав пометку в блокноте, замполит поднимается и ловит в прицел не успевшего смыться Георгия, – так, никуда не уходи, вернется машина, поедем в Центральное РУВД.
Жора обречено вздыхает и прекращает попытку побега.
– Нам деньги не за то платят, чтоб по пять часов неизвестно где болтаться, – заканчивает воспитательную речь Илья Ильич, стоя в дверях, – государство вам не бездойная корова.
Исчезает. Те же, без замполита.
– Вот, Андрюхин, а ты говоришь, зачем в кино сниматься, – Георгий с неподдельной злостью смотрит на дверь, – Вот для того! Чтоб всякие отставники тобой не командовали, как салагой! Какое его дело, где я был? Пиво пил! Ничего, посмотрим, что он после выхода фильма петь будет. Корова бездонная!
– У тебя первые признаки звездной болезни. Имей в виду, пилюль от нее нет.
– Ничего, не заболею… А я не понял, ты чего, правда, десять "глухарей" штампанул?
– Девять. Правда. Решил провести эксперимент. Посмотреть, что измениться в отдельно взятом подразделении.
– Премии лишат, вот и все, что изменится. Ты больше так не экспериментируй, Менделеев. Это тебе не научный институт… Ну, гад. Все настроение испоганил!
Это не обо мне. Добрым словом Георгий вновь помянул Стародуба.
– А где ты действительно был? Дрыхнул, что ли?
Жора опускает глаза, трет рукой подбородок, рассуждая про себя, говорить или не стоит.