- Месье Ткела, к вам пришел человек, назвавшийся комиссаром Пикаром. Кстати, этот комиссар Пикар принес вам фрукты.
- Фрукты?
- Да, ранние фрукты, груши и виноград. Особенно увлекаться фруктами я вам не советую. Но одну небольшую грушу вы вполне можете сейчас съесть.
- Спасибо, сестричка. Скажите комиссару Пикару, что я буду очень рад его видеть. Пусть входит.
Войдя в палату, комиссар Пикар растерянно огляделся, так, будто не мог понять, куда он может деть сумку с фруктами, которую держал в руках.
- Жиль, мальчик мой, для чего ты вообще вытащил меня из отдела? Недовольно посмотрев на Жильбера, Пикар поставил наконец сумку на подоконник, рядом с розами. Я сяду на этот табурет?
- Конечно, патрон. Спасибо, что пришли. И спасибо за фрукты.
- Ладно тебе. Усевшись на табурет. Пикар раздраженно потер нос. - Фрукты ерунда. Что же насчет прийти, меня уговорил Марсель Эрве. Как он сказал, ты очень хотел меня повидать. Это так?
- Так, патрон. Я действительно очень хотел вас повидать.
Несколько секунд оба молчали. Комиссар Пикар был полным, страдающим одышкой человеком с темными отечными мешочками под глазами. Когда-то у Жильбера были с Пикаром совсем неплохие отношения. Вообще Жильбер знал, что его бывший патрон, несмотря на одышку, солидное брюшко и близорукость, отличный полицейский. Однако, судя по всему, в последнее время Пикар в связи с возрастом изменил свои взгляды на безупречную службу на ниве правопорядка, и теперь, после общения с Марселем и Женевьев, Жильбер знал точно: если Пикара и могло сейчас что-то интересовать всерьез, то только одно игра на скачках.
- Ладно, малыш, вздохнул наконец Пикар. - Сразу скажу: прежде, чем прийти к тебе, я всерьез переговорил с Марселем. Спасибо.
- За что?
- За то, что и ты, и Эрве без всякого сомнения установили: я никоим образом не связан с Сен-Клу и его шайкой. Спасибо, что вы с Марсом хоть немного, но все же меня понимаете.
Патрон, перестаньте. В том, что вы никак не можете быть связаны с Сен-Клу и его шайкой, я был убежден с самого начала. Я слишком хорошо вас знаю.
Тронув Жильбера за руку, Пикар усмехнулся:
- Спасибо, Жиль. Что, малыш, как я понял, тебя можно поздравить?
- Поздравить с чем?
- С тем, что у тебя есть неопровержимые доказательства, что Ланглуа закуплен Сен-Клу?
- У меня?
- Да, у тебя. Правда, я не знаю, что это за доказательства. Но убежден: они у тебя есть.
Выдержав взгляд Пикара, Жильбер улыбнулся:
- Черт, патрон… От вас ничего не скроешь.
- Ладно, малыш. Ты ведь знаешь, старик Пикар уже не тот, и все же до полного маразма ему еще далеко. - Достав из кармана сигару, Пикар понюхал ее. Снова спрятал в карман. - Только пойми, Жиль: все эти детали меня давно уже не волнуют.
- Не волнуют?
- Конечно. До отставки мне осталось восемь месяцев. Вдумайся только в эту цифру: восемь. Восемь коротких месяцев, после которых все. Адью, полиция. Как говорится, чао, с приветом. Все эти Ланглуа, Сен-Клу и прочие не будут меня уже касаться никаким боком. Господи, с каким наслаждением я пошлю все это к дьяволу.
Помолчав, Пикар огляделся. Сказал со вздохом:
- Малыш, у тебя здесь совсем неплохо. Чистота, все удобства. Красотка сестра. Цветы. Интересно, кто их принес? Марсель?
- К счастью, нет.
- Ладно, я шучу. - Пикар снова достал сигару. - Давай выкладывай, зачем ты меня позвал. Ну? - Не выдержав, Пикар встал, подошел к открытому окну. Чиркнул спичкой и с наслаждением закурил. Подождав, пока он сделает несколько затяжек, Жильбер усмехнулся:
- Что ж, патрон, выдам вам страшную тайну. Я позвал вас, чтобы сделать подарок.
- Подарок? - Пикар покосился в сторону Жильбера. - Что-нибудь вроде портсигара с надписью, да, малыш?
- Патрон, если вы считаете, что я шучу, вы ошибаетесь.
- Тогда не пудри мне мозги. На кой ляд я тебе нужен, что ты даже готов ублажить меня подарком?
- На тот, что ваш отдел портит нервы близкому мне человеку. Вешает на него всех чертей, при вашем попустительстве.
- Мой отдел?
- Именно. Если точнее, патрон, это делает Ланглуа.
- Ланглуа? Пикар помолчал. - И что же это за человек?
- Жокей Анри Дюбуа. Сначала его допрашивали с пристрастием, потом необоснованно заваливали повестками на допросы. Наконец, похитили.
- При чем здесь похитили?
- При том, что я знаю точно: здесь не обошлось без корректировки Ланглуа.
- Черт… - Помедлив, Пикар положил сигару на край подоконника. - Ну, во-первых, начнем с того, что я и понятия не имел, что этот жокей является близким тебе человеком. Потом, насчет похищения, думаю, ты перебрал.
- Отнюдь. Так вот, с Ланглуа, с этой вонючкой, продавшей с потрохами не только служебную тайну, но и поставившей под удар жизни своих товарищей, у меня свои счеты.
- Д-да? - выдавил Пикар. - Понятно. Ну да, я помню, вы всегда не любили друг друга.
- Не любили, но сейчас дело не в этом. От вас, дорогой патрон, мне нужно одно: чтобы вы не мешали мне в моей борьбе с Ланглуа. Только лишь. Именно на этот случай я и хочу преподнести вам подарок.
Подняв сигару, Пикар посмотрел ее на свет. Снова положил на подоконник.
- Ладно, давай выкладывай, что за подарок. Не мучь.
- Сейчас. Вы ведь знаете, что через считанные дни будет разыграно Парижское Дерби?
Пожевав губами, Пикар медленно повернулся к Жильберу. Подойдя, сел на табурет. Сказал, качнувшись на нем несколько раз:
- Дерби? Конечно. Интересно только, что ты хочешь сообщить мне насчет Дерби?
- Я хочу назвать вам темную лошадь. Которая, возможно, придет первой.
Неожиданно Пикар беззащитно моргнул. Было ясно: налет безразличия, который он на себя напускал все это время, сдуло как ветром.
- Темную лошадь? Которая придет первой?
- Именно.
- Слушай, мальчик мой, если ты шутишь, это плохие шутки.
- Я не шучу.
- Вот и я думаю, вроде непохоже. Не станешь же ты подсовывать мне фуфло.
- Никакого фуфла, патрон. Конечно, гарантии, что эта лошадь придет первой, у меня нет. Но я знаю точно: эта лошадь затемнена. Причем, если можно так выразиться, серьезно затемнена.
Довольно долго Пикар разглядывал Жильбера. Наконец сказал:
- Откуда ты это знаешь?
- Неважно. Если хотите, я назову вам эту лошадь, но в обмен вы должны пообещать, что не будете мешать моей борьбе с Ланглуа.
Хлопнув себя по коленям, Пикар воскликнул:
- Да я и так не буду тебе мешать. Вообще, на кой дьявол мне сдался этот Ланглуа? Ты прав, иногда он мне подкидывает что-то насчет лошадей и жокеев. Но отношение у меня к нему примерно такое же, как у тебя. К тому же повторяю: я ухожу на пенсию и мне на все плевать. Давай называй лошадь.
- Но до пенсии вы мне мешать не будете? Обещаете? - Обещаю. Давай выкладывай, какая еще там темная лошадь? Ну?
- Подождите, патрон. У меня есть еще одно условие. - Жильбер, не вытягивай из меня жилы. - Достав платок, Пикар раздраженно промокнул шею и лоб. - Не играй на нервах. Какое еще там условие?
- Вы не только никому не расскажете, вы не пророните ни слова о том, что я вам сейчас сообщу. Никому об этом даже не намекнете.
- Жиль, неужели я выгляжу болваном? Нашел идиота, который выдаст темную лошадь накануне Дерби. Конечно, я никому ничего не скажу.
- Хорошо. - Изобразив секундное колебание, Жильбер сказал бесстрастно: - Гугенотка.
Покусав большой палец, Пикар воззрился на него:
- Гугенотка? Ты имеешь в виду кобылу, на которой поскачет старший Дюбуа?
- Именно.
Оставив наконец палец в покое, Пикар подошел к окну. Сплюнул:
- Не верю. Это фуфель. По силе Гугенотка на порядок отстает от фаворитов.
- Тем не менее она вполне может взять Дерби.
- Ерунда. Я видел ее в призе сравнения, она пришла второй. Нет, этого не может быть. Прости, мой мальчик, но тот, кто тебе это сказал, просто-напросто тебя кинул.
- Патрон, мне никто ничего не говорил. Просто я могу гарантировать: эта лошадь глубоко затемнена. Очень глубоко.
- Что, тебе об этом сообщили твои Дюбуа?
- Не Дюбуа. Ведь именно они ее и затемняют. Да и я с ними на эту тему даже не разговаривал.
- Тогда откуда ты это знаешь? Ведь, насколько я тебя знаю, ты довольно далек от скачек.
- Теперь, когда в кругу моих проблем поневоле оказался Анри Дюбуа, не так уж и далек. Но дело даже не в этом.
- Так в чем же?
- В том, патрон, что к этому выводу меня привел ряд фактов.
- Каких?
- Неважно. Это секреты, причем секреты не мои. Так или иначе я твердо знаю, что Гугенотка затемнена. И решил, что в обмен на терпимое ко мне отношение могу сделать вам этот подарок.
Пикар застыл; судя по всему, он был занят сейчас какими-то сложными расчетами. Наконец сказал, выйдя из столбняка:
- Хорошо, Жиль, допустим, я тебе верю. Но где гарантия, что ты не сообщишь это кому-то еще?
- Патрон, вы смеетесь. У меня нет не только желания сообщать это кому-либо, у меня нет на это даже возможностей. Как видите.
- Жиль, мальчик мой, будь ты проклят. Ведь если Гугенотка даже не придет первой, а просто зацепится за тирсе, это будет прикол столетия. Ладно, договорились. Выздоравливай.
- Счастливо, патрон. Значит, никому ни слова?
* * *
Открыв глаза, Анри посмотрел на часы: десять минут шестого. Подумал: вообще-то он чуть-чуть проспал. Ведь по расписанию он уже через сорок минут должен работать на дорожке. Решив все же, что успеет, наспех позавтракал. И только после завтрака сообразил: ведь сегодня же день Дерби. Хорош же он, чуть не забил об этом. Выглянул в окно: так и есть, отец и Себастэн уже на дорожке, проваживают лошадей.
При его появлении отец, сидящий на раскладном стуле, кивнул, не отрывая взгляда от идущей в руках вслед за Себастэном Гугенотки. Как участнице скачки, кобыле полагался сегодня легкий моцион, поэтому Себастэн и вел ее сейчас шагом. Отец наблюдал за этим процессом как завороженный.
От сосредоточенного наблюдения за лошадью отец оторвался, лишь когда Себастэн и Гугенотка перешли на противоположную прямую. Посмотрев на Анри, ударил несколько раз хлыстом по голенищу.
- Пусть держатся, гады. Лошаденка в отличной форме.
Хорошо, что отец настроен воинственно, подумал Анри, это всегда предшествует удаче.
Без десяти двенадцать, когда конюхи начали заводить в фуру участвующих в сегодняшних скачках лошадей, к отцу и Анри подошел старший охраны Мюнез. Понаблюдав за погрузкой, сказал:
- Патрон, у меня есть несколько предложений по поводу сегодняшнего переезда.
- Выкладывайте.
- На окна легковых машин, вашей и месье Анри, мы наклеим специальную темную пленку, так что рассмотреть, кто именно едет в этих машинах, будет невозможно.
- Неплохо.
- Прошу учесть, патрон: вас и месье Анри в этих машинах не будет.
- Да? - Отец поднял руку, показывая, как именно нужно заводить лошадь. Куда же мы денемся?
- Вы с месье Анри поедете в фуре.
- Интересная находка. То есть прямо с лошадьми?
- Это не очень удобно, но сегодня ведь день Дерби. Может быть всякое.
- Ладно, поедем в фуре, нам ведь не привыкать. Вы еще что-нибудь придумали? Или у вас все?
- Нет, не все. Вы ведь знаете, что после случая с месье Анри мы ужесточили меры по вашей охране?
- Во всяком случае, вы так говорите.
- Не только говорю. Надеюсь, вы заметили, что во время последних скачек за вами и месье Анри постоянно наблюдают три наших человека? Так вот, сегодня, в день Дерби, я решил подключить к вашей охране еще двух телохранителей.
- Что ж, если вы так боитесь за наши две персоны, я не против. Особенно если эти меры касаются моего мальца. Интересно только, как ваши пять телохранителей разместятся сегодня в жокейской? Вы знаете, что там творится в день Дерби?
- Разместятся, не волнуйтесь.
- Ладно, Мюнез, большое спасибо за работу. Теперь я могу заняться погрузкой?
- Конечно, патрон. - Мюнез отошел.
* * *
Народу в день Дерби на Лоншанском ипподроме всегда собиралось больше, чем обычно, однако то, что увидел Анри, когда они подъехали, превзошло все его ожидания: трибуны, несмотря на вздутые цены, уже сейчас, за два часа до начала первой скачки, были набиты битком. Не успели они открыть заднюю дверь фуры, как к ним тут же бросилось около двух десятков корреспондентов. Все они были с телекамерами, микрофонами и фотоаппаратами; пока Анри и отец выводили лошадей, корреспонденты, честно отрабатывая свой хлеб, крича и перебивая друг друга, задавали вопросы отцу и Анри, а фотокорреспонденты, не теряя времени, лихорадочно щелкали затворами фотоаппаратов. Операторы направляли объективы телекамер поближе. Телохранители во главе с Мюнезом оттеснили было корреспондентов, чтобы дать возможность отцу и Анри войти в конюшню, по, войдя внутрь, Анри понял: уйти от контроля прессы им не удастся и здесь. Повсюду на стенах, потолке, даже на кормушках были укреплены портативные телекамеры и микрофоны. Да, подумал Анри, похоже, сегодня до конца скачек им нельзя будет сказать и слова, чтобы это слово не услышали и не увидели зрители во Всех странах, купивших право на трансляцию. Впрочем, чуть позже, подумав, что его вполне может увидеть даже Ксата, он с присутствием телекамер и микрофонов примирился.
Затем, втянувшись в работу, захваченный подготовкой лошадей к скачкам и самими скачками, Анри вообще напрочь забыл обо всем, кроме дела. Он готовил лошадей, седлал их, взвешивался, проходил допинг-контроль и скакал. Если учесть, что все это ему приходилось делать в тесноте, толчее, спешке, под оглушительный рев трибун, можно понять, что для других мыслей у него не оставалось и секунды. Помехи, неизбежно сопровождающие большие скачки, ему в общем-то не мешали, за время предыдущих выступлений он уже успел к ним приспособиться. Единственное, что его сейчас раздражало, было то, о чем предупреждал отец, - неимоверная толчея в жокейской. Эта толчея была чрезмерной даже для призового дня; во время взвешивания и проверки на допинг ему и сопровождавшим его телохранителям в жокейской приходилось буквально продираться сквозь толпу.
Здесь, в жокейской, имели право находиться лишь сами жокеи и обслуживающий их персонал, о чем неустанно напоминали распорядители, однако в коридорах и холлах тут с самого начала скакового дня толпилось множество посторонних; кого только здесь не было, от владельцев лошадей, членов правления жокей-клуба и общественников из судейской коллегии до корреспондентов и просто особо важных персон. Все эти люди входили и выходили из жокейской, когда им вздумается; знаменитости, при одном виде которых открывались все двери, в основном приходили сюда просто так, от нечего делать, даже не задумываясь, что их присутствие может мешать жокеям. Над толпой в смокингах и баснословно дорогих платьях стоял гул разговоров, щелкали блицы, взрывами поднимался смех; однако стоило здесь появиться жокею в картузе, куртке, бриджах и сапогах, направлявшемуся с "бабочкой" в руке к весовой, как все разговоры ненадолго умолкали. Толпа особо важных персон почтительно расступалась, однако самим жокеям от этого, конечно, легче не становилось.
Наконец закончилась последняя скачка перед Дебри. Приближение главного события дня чувствовалось по трибунам: в преддверии Дерби ложи и галерка, ожидавшие проводки участвующих в скачке лошадей и фольт-кейтинга, настороженно притихли. Войдя вместе с направлявшимся на взвешивание отцом в жокейскую, Анри заметил, что притихла и заполнившая коридор толпа избранных. Телохранители, продвигаясь вперед вместе с ними, настороженно вглядывались в окружавшие их лица. Их задачей было предотвратить возможное покушение, и, помня о случае с Анри, они сейчас не доверяли никому и ничему. Но пока никакого намека на покушение не было.
Когда они с отцом подошли к весовой, здесь, у узких дверей, сбились в кучку все двадцать три жокея, допущенные к Дерби. Наездники, стоящие сейчас у дверей весовой, представляли Францию, Соединенные Штаты, Великобританию, Австралию, Ирландию, Новую Зеландию, ЮАР и Японию. Несмотря на в общем-то ровный подбор скачки, не только знатоки, но и рядовые тотошники знали, что в этом Дерби вне конкуренции будут четыре основных фаворита; сила этих четырех скакунов, выявленная во множестве предыдущих скачек сезона, была на порядок выше силы остальных лошадей; в эту четверку входили Корвет, выступающий под Сен-Клу, Чанг, которого привез новозеландец Огилви, а также два не знающих пока поражений американских жеребца, Блю-Майл и Оуэн-Ли, заявленные под известными жокеями Джонсуиком и Риджхаммером. Судя по горящим на всех табло цифрам ставок, остальные девятнадцать лошадей, как считало большинство пришедших на ипподром, равняться с этими четырьмя фаворитами не могли при всем желании.
Стоящие сейчас перед весовой жокеи, по существу, лучшие из лучших в мире, образовали нестройную толпу. Каждый из них в эти минуты норовил сделать все, чтобы пройти взвешивание первым. Недисциплинированность жокеев объяснялась просто: каждый хотел как можно скорей отделаться от взвешивания и усесться на свою лошадь. Перед стартом им была дорога каждая секунда.
Отец и Анри стояли довольно близко к двери, однако толкотня была такой, что это не давало никаких гарантий, что они пройдут именно в свою очередь. Расположившиеся сбоку и сзади жокеи то и дело незаметно оттесняли их, пытаясь протиснуться в весовую первыми. Однако отца было не так-то легко оттереть; например, когда маленький юркий ирландец попытался вдруг в наглую проскользнуть между ним и Анри, отец тут же подставил ему спину. В результате ирландцу, поневоле ткнувшему отца плечом, не осталось ничего другого, как показать соединенные колечком пальцы и сказать "сорри".
Наконец, когда они приблизились к двери вплотную, Анри, не в силах вынести ожидания, сказал:
- Черт, скорей бы.
Достав коробочку с леденцами, отец усмехнулся:
- Малыш, потерпи.
- Как ты вообще?
- Я-то? - Положив леденец в рот, отец спрятал коробочку. - Если ты о мандраже, я спокоен, как скала. Вообще все пока идет отлично. - Чмокнув, отец разгрыз таблетку. Некоторое время он стоял, бесстрастно разглядывая дверь. Затем с его лицом что-то случилось; в первое мгновение Анри почему-то подумал, что отец подавился костью. Рот отца перекосила гримаса, глаза широко открылись, из горла вырвался хрип; постояв так с секунду, отец попытался что-то сказать Анри и тут же, схватившись руками за горло, согнулся в три погибели. Еще не понимая, в чем дело, Анри пригнулся; вглядываясь в продолжавшее кривиться лицо отца, спросил:
- Па, тебе плохо? Что случилось?