Один пистолет, "беретту", Жильбер держал в специально оборудованном тайнике под днищем своей машины. Второй, "байярд", он обычно вкладывал в потайной внутренний карман в передней части джинсов, под поясом. Иногда, когда ему приходилось облачаться в одежду, лишенную этого приспособления, он, терпя определенные неудобства, просто-напросто приклеивал "байярд" скотчем к левой нижней части живота. Наконец, третий пистолет, "ЧЗ", Жильбер постоянно носил в стандартной кобуре под мышкой. Сейчас, сунув в кармашек "байярд" и напустив сверху майку, Жильбер взял кобуру с "ЧЗ", чтобы повесить через плечо, однако тут же отложил ее. В полете ему предстоят два таможенных досмотра, при посадке и при выходе; к тому же в самолете, а затем и в автобусе оружие будет практически не нужно. Хорошо, подумал он, накинув куртку, "байярд" он оставит с собой, мало ли что может случиться по дороге в аэропорт, а вот "ЧЗ" будет лишним. Спрятав кобуру с "ЧЗ" в шкаф под белье, Жильбер решил, что "байярд" затем спрячет в машине, которую, в свою очередь, поставит в Бурже на платную стоянку. То, что за эти десять дней на его видавший виды "фольксваген" никто не покусится, он знал точно.
Разобравшись с оружием, Жильбер подошел к окну. С момента, когда он целиком посвятил себя борьбе с балиндовцами, он взял за правило менять жилье не реже, чем раз в полгода; в квартире, которую он сейчас занимал, он жил третий месяц. Отсюда, с шестого этажа, открывался вид на аккуратную парижскую улочку; внимательно осмотрев ее и не найдя ничего подозрительного, Жильбер снял трубку и набрал номер расположенного внизу кафе. Окна этого кафе выходили точно на его подъезд и на въезд в гараж; именно поэтому Жильбер, только въехав в квартиру, сразу же установил приятельские отношения с хозяином кафе, корсиканцем Луи Арженоном. Услышав знакомый голос, Жильбер сказал:
- Луи, привет, это Жиль, я не отрываю тебя?
- Да нет… Телефон у Арженона стоял прямо под стойкой, так что сейчас до Жильбера, помимо голоса хозяина, доносились неясные звуки музыки, шум голосов и шипение работающей кофеварки. - Рад тебя слышать, ты из дома? Если тебя интересует горизонт, на нем все чисто. Как у тебя со временем? Заскочишь выпить кофе?
- Спасибо, в другой раз, чао. - Положив трубку, Жильбер спустился в гараж. Здесь, сев в "фольксваген" и выведя его на улицу, он на полной скорости направил машину в сторону южной части города.
Приблизившийся к "ситроену" на большой скорости красный "фольксваген" резко затормозил, из машины пружинно выскочил африканец лет тридцати, в джинсах и обтягивающей мускулистый торс черной тенниске, с большими скулами, твердо очерченными губами и улыбкой, в которой было что-то мальчишеское. Анри с интересом наблюдал за ним. Пригнувшись к машине, в которой сидели Анри и мать, человек сказал:
- Доброе утро, мадам Нгала, доброе утро, месье. Я уже обо всем договорился, ближайший самолет вылетает туда через два часа, из Бурже. Билеты я заказал.
- Очень хорошо, Жильбер, спасибо, - сказала мать.
- Патрон объяснил: желательно, чтобы никто не знал, когда вы вылетели из Парижа, поэтому запомните: мы все трое летим под чужими фамилиями. Вы. Нгала, будете мадам Кристин Дюпон, вы, месье, Габриелем Сабатини, я Антуаном Круазье. Запомнили?
- Запомнили, сказала мать. Спасибо, Жильбер.
- Напомню: охранка в столице сейчас поутихла, так что, если мы сумеем незаметно сесть на местный автобус, доедем без происшествий. Правда, нас немного потрясет, но не беда, да, месье?
- Да. Меня зовут Анри Дюбуа.
- А меня Жильбер, Жильбер Ткела. - Жильбер улыбнулся.
Как только самолет набрал высоту, мать задремала, Жильбер, усевшись в своем кресле, застыл неподвижно, полузакрыв глаза и сцепив руки, Анри же некоторое время смотрел в иллюминатор. Кажется, происшествие в конюшне тревожило его уже меньше; обнаружив в кармане кресла журналы, он углубился в чтение. Один раз, в середине полета, он ненароком посмотрел на Жильбера и заметил: тот, чуть повернув голову, смотрит на мать. Ясно, подумал Анри, Жильбер клеится к матери, впрочем, ничего удивительного в этом нет, мать всегда нравилась мужчинам, и в этом их можно понять. С шестнадцати, с времен, когда мать приехала в Париж, став известной фотомоделью, ее фигура, ничуть не изменившись, осталась такой же стройной. Мать обаятельна, умна, да и вообще все при ней, так что то, что Жильбер на нее сейчас пялится, вполне естественно.
* * *
После посадки в стране, бывшей родиной одной половины предков Анри, в самом центре Африки, они почти тут же сели в автобус; первые полчаса, пока "мерседес" шел по городу и расположенным вдоль океана пригородам, машина шла более менее ровно, но затем, углубившись в джунгли, автобус временами начинал раскачиваться, как катер в море.
Примерно через полтора часа "мерседес" остановился, как показалось Анри, прямо среди окружавших его зарослей. Он, мать и Жильбер сошли, автобус тут же отошел, шум его мотора вскоре затих, сменившись шумом веток и криками птиц. Жильбер, сделав матери какой-то знак, исчез. Объясняя его исчезновение, мать сказала:
- Бангу находится на самой границе освобожденного района.
- Да? - Анри попытался собрать воедино обрывки сведений, почерпнутых из теленовостей. - Здесь идет война, да?
- Шла. Сейчас объявлено перемирие. Но все равно здесь неспокойно.
- Понятно. Выходит, сейчас я увижу твою родину?
- Выходит. - Мать улыбнулась.
Минут через двадцать Жильбер вышел из зарослей вместе с коренастым парнем в майке, шортах, с автоматом через плечо. Такой черной кожи, такого приплюснутого носа и таких толстых губ, как у этого парня, Анри, как ему казалось, еще ни разу не видел. Подойдя ближе, парень улыбнулся:
- Нгала, я рад, что вы приехали.
Привет, Мишель, - мать тронула его за плечо. - Познакомься, это твой двоюродный брат.
- Мишель, - сказал парень.
- Анри.
Они пожали друг другу руки. Несколько секунд после этого Мишель стоял, прислушиваясь; затем, после того как он дал всем троим знак, они вошли в заросли. С минуту они продирались сквозь густой кустарник, затем долго шли среди затененных лианами деревьев. Наконец, выйдя из зарослей, Анри увидел озеро, точнее, цепь озер, соединенных друг с другом протоками. Над водой летали и изредка то но одной, то стаями плавно садились на воду птицы, на том берегу виднелись редко расставленные в камышах и кустарнике домики с конусообразными крышами; посмотрев на воду, Анри вдруг почувствовал, как у него захватывает дух. Может быть, это было самовнушением, но тем не менее он готов был поклясться, что никогда еще не испытывал такого внутреннего подъема. Они спустились к ведущим на тот берег озера подвесным бамбуковым мосткам. Идти но этим мосткам можно было только гуськом; пока они шли друг за другом, лианы, удерживающие бамбук, громко скрипели.
* * *
Вечером Анри лежал на сплетенном из сухих ветвей гамаке и разглядывал звезды. Рядом темнел деревенский дом, хозяйка которого, Ндуба, тоже, как объяснила Анри мать, приходилась ему какой-то дальней родственницей. В этом доме, круглом двухэтажном строении на сваях, ему предстояло прожить ближайшие десять дней, после которых они должны будут вернуться в Париж.
Утром его разбудило осторожное покашливание. Открыв глаза, он увидел стоящего над ним Мишеля. За Мишелем, пробиваясь сквозь сплетенную из прутьев стену, прямо ему в глаза светило солнце. То, что он в Африке, в Бангу, и то, что он ночевал в настоящей африканской хижине, Анри сообразил, лишь полежав несколько секунд.
- Лодка уже здесь, - сказал Мишель. - Хочешь, я тебя повезу на остров?
- На остров? - Анри еще не все понимал сквозь сон. - Какой еще остров?
- У нас тут есть остров на краю озера. Там можно купаться, загорать. И никто не будет мешать.
- А который час?
- Пять утра.
Натянув джинсы и майку, Анри вместе с Мишелем спустился вниз. Усадив Анри в лодку, Мишель легко оттолкнулся от берега, вывел ладью на середину озера и заработал веслом. Лодка шла быстро; миновав одну за другой несколько проток, они минут через двадцать спрыгнули на берег крохотного, заросшего кустарником островка.
Первым делом они выкупались, потом разожгли костер, заварили в котелке чай, затем, после роскошного завтрака, устроенного прямо на песке, вдоволь позагорали.
* * *
Вечером следующего дня, когда солнце вплотную подошло к краю озера, Анри по пустой улице двинулся к центру деревни. Он знал, что деревенский праздник, длившийся два дня, сегодня вечером заканчивается. Место на центральной площади деревни, с которого сейчас доносился бешеный стук тамтамов, было закрыто толпой. Подойдя ближе, Анри встал возле длинной плетеной хижины, напоминающей ангар. У дальнего конца этой хижины, сейчас тесно окруженного толпой, как он понял, и происходило собственно празднество. Но тут, у другого конца хижины, никого не было.
Наконец дверь, ведущая внутрь, открылась. Из двери выглянула старуха в живописных тряпках; выплеснув что-то наружу, она посмотрела на него довольно дружелюбно. Улыбнулась:
- Добрый вечер, месье.
- Добрый вечер.
- Наверное, вам интересно, что там делается?
- В общем, да. - Он сказал это скорее из вежливости. Особого желания увидеть деревенские танцы у него пока не появилось.
- Ясное дело, сейчас вам туда никак не пройти, да?
- Верно, не пройти.
- Месье, вы можете войти в дом. Прямо в дом.
- Прямо в дом? - Он опять сказал это только из вежливости.
- Да. Постойте немного в комнате, я потом покажу, как пройти на площадку.
Войдя вслед за мгновенно куда-то исчезнувшей старухой в хижину, Анри услышал за плетеной перегородкой возбужденные женские голоса. Всю обстановку комнаты составляли лишь плетеное кресло и стол, на котором стояло большое зеркало и был разложен набор для грима.
Старуха, появившаяся вскоре, сказала кому-то, кто стоял за дверью:
- Ксата, сюда пока нельзя, здесь мужчина.
- Зуфата, ради бога… Какой еще мужчина…
Первое, что почувствовал Анри, увидев вошедшую в комнату девушку, было удивление, что в мире - в любом, в черном, в белом, в красном, в каком угодно - может быть такая красота. Такая ослепительная, спокойная, ясная, простая.
Мельком взглянув на него и как будто задумавшись о чем-то, девушка сказала:
- Зуфата, ты не забыла о моем выходе?
- Сейчас, Ксата, сейчас. - Старуха исчезла.
Прикрыв за ней дверь, Ксата бросила, взглянув на Анри:
- Месье, простите, я вошла неожиданно.
- Что вы, я сам виноват, я сейчас уйду.
Он еще не понимал, что произошло, - так он был потрясен красотой девушки. Придвинув кресло и усевшись перед зеркалом, Ксата сказала с улыбкой:
- А я вас знаю, вы приезжий. Вы сын Нгалы Сиссоло, да?
- Да. - Спохватившись, Анри чуть поклонился. - Меня зовут Анри Дюбуа.
- Меня Ксата Бангу. - Застыв на секунду, Ксата принялась изучать себя в зеркале. - Вы знаете, кто я такая?
- Нет. - Только сейчас он заметил, что на ней широкая цветная накидка, расшитая пестрыми узорами.
- Я ритуальная танцовщица. Вам эго что-нибудь говорит?
- Нет.
Закусив губу и взяв кисточку, Ксата сделала несколько мазков. Вздохнула:
- Ритуальная танцовщица - это девушка, которая дает обет безбрачия. Понимаете?
Ему показалось, что она говорит с ним как с маленьким. Помедлив, он ответил смиренно:
- Понимаю.
- И на которую мужчина может смотреть лишь в момент, когда она танцует.
- Вы хотите сказать, я должен сейчас уйти?
- Вообще-то да… - Ксата продолжала гримироваться. - Но теперь уже поздно. Так что если есть охота - стойте.
- Спасибо.
- Да и сейчас все эти обычаи давно уже не соблюдаются. А мне с вами будет не так скучно.
- Хорошо, я буду стоять.
Довольно долго Ксата, склонившись к зеркалу, раскрашивала лицо так, будто его здесь не было. Вглядываясь в ее лицо, Анри подумал, что ей около пятнадцатишестнадцати, у нее были пухлые, нежные, доверчивобеззащитные и вместе с тем упрямые губы, маленький, с легкой горбинкой нос, матово-коричневые скуластые щеки и огромные глаза, в которых странным образом уживались одновременно испуг и уверенность. Короткими отточенными движениями Ксата подносила к щекам то кисть с ярко-желтой охрой, то белила, то древесный кармин. Движения ее рук были почти незаметны, тем не менее на ее лбу, шее, щеках, подбородке скоро возникли яркие круги и извилистые полосы.
- Вы, наверное, смеетесь над нашей деревней? вдруг спросила она.
- Я? Почему?
- Вы же парижанин…
- Да нет, я совсем не смеюсь. Наоборот, мне здесь очень нравится.
- Да? - Она снова занялась гримом. - Вы знаете, как я буду танцевать?
- Нет.
- У меня последний выход. - Тронув ваткой нос, Ксата отложила ее в сторону. Оценивающе оглядела себя. - Я буду ню. Сброшу накидку и останусь в чем мать родила. Единственное, что на мне будет, - ниточка с бахромой на бедрах. Наверное, в Париже к этому не привыкли, да?
Анри решил промолчать. Подняв на него глаза, Ксата улыбнулась:
- Анри, вы находитесь здесь слишком долго. Проходите вот в эту щель.
- Зачем?
- Затем, что вы выйдете как раз к площадке. Там вам все будет видно.
- Мы сможем еще увидеться потом?
- Не знаю. Я ведь предупредила, в обычной жизни я не должна встречаться с мужчинами.
- И все же, Ксата, я бы очень хотел вас увидеть.
- Все, Анри, идите. Вы мне мешаете.
- Может, я подожду вас после спектакля?
- Нет. - Она посмотрела на него нахмурившись. - Анри, ну пожалуйста, вам больше здесь нельзя, честное слово.
Он выскользнул в щель и, пройдя вдоль длинной плетеной изгороди, увидел площадку, на которой проводилось представление. В кругу зрителей стояли барабанщики, продолжавшие непрерывно отстукивать дробь на тамтамах. Тут же вышла Ксата. При ее появлении гром барабанов стал глуше. Ксата придерживала покрывало двумя руками у горла. Барабанная дробь неожиданно усилилась, потом снова стихла. Ксата отпустила покрывало и, оставшись, как она и предупредила Анри, совершенно обнаженной, начала танцевать.
Кроме Ксаты и ее танца, Анри теперь ничего уже не видел и не слышал. Для него сейчас жил только ритм, его неумолимые, яростные удары. Ксата неожиданно оказалась захвачена бесконечным, несмолкающим ритмом, который сливался с подрагиванием плеч, перестуком пяток, вращением рук, вздрагиванием бедер, живота, колен. В этом мире движений все вдруг приобретало особый смысл и все что-то значило. Дрожа и трясясь как в лихорадке, дергаясь, застывая на несколько мгновений и снова дергаясь и кружась, Ксата что-то говорила, что-то объясняла сейчас всем и в том числе, конечно же, и ему. Что именно, он не понимал, он знал лишь, что все, что находится сейчас вокруг него, весь мир, земля, воздух, люди, не должно его касаться, все это должно сейчас исчезнуть, раствориться, пройти мимо, потому что есть Ксата, одна Ксата, и ничего больше…
После ее выступления он вернулся к щели, из которой вышел, и заглянул в ту самую комнату, первую, где он увидел Ксату. Стоящая в комнате старуха при его виде отчаянно замотала головой:
- Месье, месье! Нельзя, прошу вас, уходите!
- Но почему?
- Уходите, месье, прошу вас! Сюда нельзя!
- Вы можете позвать Ксату?
- Ксату нельзя! Ксату ни в коем случае нельзя! Месье, Ксату никак нельзя!
- Но почему?
- Нельзя, и все! Месье, уходите!
Сколько Анри ни уговаривал старуху вызвать Ксату, она твердила только одно: "Нельзя, нельзя!"
После этого Анри около двух часов простоял в темноте в зарослях неподалеку. Ксата из хижины так и не вышла, и он в конце концов вынужден был вернуться в дом Ндубы.
Забравшись на второй этаж, он лег на подстилку и долго не мог заснуть. Он думал о Ксате. Он снова видел ее глаза, слышал ее слова: "С вами мне будет не так скучно". Подумал: если бы еще неделю назад ему сказали, что он встретит где-то в глуши, в затерявшейся в джунглях африканской деревушке девушку, которую полюбит, он бы никогда этому не поверил. Но именно это сейчас и произошло…
* * *
Утром его разбудил легкий звук. Открыв глаза, он понял: это скрип лестницы. Почти тут же он увидел выглядывающую из лестничного проема Ндубу; увидев, что он проснулся, Ндуба улыбнулась:
- Так и знала, что разбужу. Прости меня, старую. Кофе готов, как, выпьешь чашечку?
- Спасибо, Ндуба. Конечно, выпью.
За завтраком Анри спросил:
- Ндуба, ты случайно не знаешь такую девушку Ксагу Бангу?
Ему показалось, на мгновение в глазах Ндубы мелькнула настороженность.
- Ксату Бангу? А как же. Красивая девушка.
- Красивая, - согласился он.
Внимательно посмотрев на него, Ндуба покачала головой:
- Ой, Анри, смотри. У нас тут много красивых девушек, выбирай любую. Зачем тебе Ксата?
- Зачем? - Теперь он в свою очередь посмотрел на Ндубу. - Интересно, почему ты мне это говоришь?
- Н-ну… Ндуба замялась. Видишь ли, есть тут у нас один паренек, Балубу зовут…
- Балубу?
- Да, Балубу. Если он узнает, что Ксата гебе приглянулась, - все.
- Что "все"?
- Убить может. Балубу на днях одного приревновал, так по всей деревне с ножом за ним бегал. Прятать пришлось.
Усмехнувшись, Анри обнял Ндубу за плечи:
- Пойду прогуляюсь. Надеюсь, пока этот Балубу меня не убьет?
- Да никто тебя не убьет, я пошутила. - Тронув Анри за затылок, Ндуба тут же принялась мыть посуду.