- Он и сам-то не отдает себе отчета. Что вы хотите, молодой еще. Талант есть, ума не надо. - Он шулерским махом смел карточки со стола, ловко перетасовал. - Я вот так думаю. Вернее, знаю, что это движение является спусковым крючком для мыслительного процесса. Мое личное "ноу-хау". Открыто еще в годы университетской молодости. Но работает только для меня.
- Работайте, не стану мешать. - Глеб направился к дверям. Остановился. - Да, по ЛДПР дайте что-нибудь почитать. Только не полное собрание Вольфовича.
Окна в комнате заложили кирпичом, а ниши использовали под книжные шкафы. Альберт Семенович провел пальцем по корешкам папок, вытащил нужную. Обошел стол и вручил ее Глебу.
- Последние данные по региональной активности. Раскладка по основным контрагентам, - пояснил он.
Глеб взвесил на ладони папку.
Вблизи от Альберта Семеновича пахло тяжелым потом диабетика.
- Почему в отпуск не проситесь? - спросил Глеб. - Могу устроить любой курорт по выбору. В любой стране. Все за счет фирмы.
- Зачем? У меня голова в ненормированном режиме работает. Вечно что-нибудь тут прокручиваю. - Альберт Семенович покрутил пальцем у виска. - Я уж лучше в этой келье посижу. Если не возражаете, конечно.
Запах, источаемый подмышками Альберта Семеновича, стал просто нестерпимым. Глеб умело подавил брезгливую гримасу.
- Завидую я вам, Альберт Семенович. Вы трудоголик не по принуждению, а по природе своей.
- А вы разве нет?
- Это не работа, а борьба за существование, - ответил Глеб, подбросив папку на ладони.
- Значит, в каком-то смысле мы - родственные души.
Вывод был довольно парадоксален, у Альберта Семеновича такое часто случалось. Глеб решил, что обязательно обдумает его на досуге.
* * *
На третий этаж он поднялся по потайной лестнице, ведшей из "секретного коридорчика" прямо в его кабинет. Можно было торжественно войти на этаж по главной лестнице. Но для этого пришлось бы возвращаться в рабочий зал, а на челядь офисную, Глеб посчитал, он уже насмотрелся достаточно.
Третий этаж, отданный управляющему звену агентства, в прошлом был чердачным помещением с низенькими потолками и подслеповатыми окнами. Глеб приказал потолок снести, балки и стропила привести в пристойный вид, а промежутки выбелить. Получился уютный сельский домик в прованском стиле. Окна оставили, как были, только вставили стеклопакеты. Теперь свет проникал в помещение почти с уровня пола и красиво растекался по полированным доскам.
Глеб шлепнул папку на стол, снял куртку, повесил на спинку кресла.
- Ирочка, я на месте, - бросил он в селектор.
- Здравствуйте, Глеб Павлович, - бодро отозвался приятный голосок. - Кофе?
- С удовольствием. И чего-нибудь укусить.
Глеб стянул через голову свитер, бросил его в кресло. Разгладил взбившиеся жесткие волосы. Азартно, как собака бок, стал шкрябать бородку. Морщился от удовольствия и тихо постанывал.
В открывшуюся дверь проскользнула секретарь, неся поднос с кофейником и бутербродами.
Глеб скользнул по девушке взглядом, улыбнулся.
- Отлично выглядишь.
- Спасибо. - Ирочка зарделась.
Поставила поднос на стол.
Глеб схватил бутерброд с холодным мясом, стал жадно жевать.
- М-м, чуть не сдох от голода… Что у Стаса? - спросил он.
- Совещаются, - вздохнула Ирочка. - Четыре раза уже кофе подавала.
- Уволю, - добродушно обронил Глеб.
- Кого? - насторожилась Ирочка.
- Какая разница? - ухмыльнулся Глеб. - Доведете, вышвырну первого попавшегося.
Он присел на угол стола, стал расстегивать пуговку на манжете рубашки. Повел носом, потом еще раз. Вдруг хитро подмигнул Ирочке, все еще стоявшей напротив.
- За Стаса испугалась? - спросил он.
Ирочка еще больше зарделась, но отрицательно покачала головкой.
- С чего мне о нем беспокоиться, Глеб Павлович?
- Правильно, - согласился Глеб. - У него жена и три киндера имеются. Есть кому побеспокоиться.
Ирочка пожала плечиком и направилась к выходу.
Глеб не без удовольствия отметил, что походка у Ирочки сделалась нервно дерганой, как у молодой косули. Даже головку так же закинула.
"Запах! Они даже не подозревают, как их выдает запах", - щурясь, подумал он.
В мае он обратил внимание, что от Стаса, молодого папаши, не сделавшего в своей жизни ничего путного, кроме трех детей, все чаще и чаще стало пахнуть не подгузниками и присыпкой, а Ирочкой, ее квартирой и одеждой. Все бы ничего, но уже второй месяц он не чувствовал идущего от девушки характерного запаха, что появляется в канун полнолуния.
"Третью секретаршу испортил, паразит! - Глеб беззлобно усмехнулся. - Придется увольнять".
Он прикинул в уме, сколько у него проработала Ирочка. Решил, что достаточно.
Глеб расстегнул воротник рубашки, принюхался и поморщился.
Нажал кнопку на селекторе.
- Ирочка, ко мне никого не пускать. Час я работаю с документами.
- Хорошо, Глеб Павлович, - ответила Ирочка. - Звонил Добрынин из ЛДПР. Подтвердил время и место встречи. "С полем", два тридцать. Я еще раз проверила заказ. Все в порядке.
- Умница!
Глеб успел сунуть в рот еще один бутерброд, спрашивать пришлось с набитым ртом:
- Что еще срочного?
- Федотов из Администрации президента просил связаться с ним до двух дня по известному вам вопросу. Просил использовать второй телефон. Специально подчеркнул - второй, - старательно произнесла Ирочка, явно сверясь с записью.
- Сделаем. Спасибо. Час - никого! - Глеб отключил связь.
Наклонился, резкими движениями распустил шнурки на бутсах. Махом сбросил с ног. На ходу расстегнул и сбросил рубашку, вышагнул из джинсов. Белье сбросил на пороге комнатки, примыкавшей к кабинету.
Кроме прозрачного цилиндра с душевой установкой, дивана и низкого столика, здесь ничего не было. Даже навязанную дизайнером кадку с пальмой Глеб вытерпел лишь день, потом приказал выкинуть. О телевизоре, само собой, речи даже быть не могло. Комната отдыха, значит - комната отдыха.
Он забрался в кабинку и сначала долго жег тело упругими струями горячей воды. Потом переключил режим. Острые холодные иглы стали буравить тело. Он терпел, подрагивая тугими мышцами.
Вышел. Растерся докрасна полотенцем. Осмотрел в зеркале сухопарое тело, с по-волчьи втянутый живот. Понюхал подмышки. Никакого запаха горячей шерсти не было.
Глеб удовлетворенно чмокнул и отбросил полотенце.
Медленно выдохнул и без сил опустился на ковер.
В дни полнолуния возбуждение порой достигало такого пика, что никаких сил не было терпеть. А приходилось. Кругом были дурно пахнущие, растрепанные и растерянные люди.
Он полежал, вытянувшись в полный рост. Косился на прямоугольник окна.
В серой мути дня его глаза различали невидимый другим прозрачный лунный свет. Такой холодный и такой будоражащий. Сквозь высыхающую кожу, через жадно распахнутые поры в тело проникали льдисто-голубые кварки этого магического света. Еще немного, и свет заполнит каждую клеточку тела. И свершится великое превращение.
Глеб свернулся в клубок, прижав колени к подбородку. Зубы несколько раз тихо клацнули. Он дрогнул всем телом и закатил глаза…
Дикарь (Ретроспектива-3)
Дикарь пытался унять дрожь, а она все не сдавалась, продолжала колотиться в животе, накачивая в голову вязкую муть. Уже начало подташнивать, все сильнее посасывало под ложечкой, а рот наполнялся вязкой слюной. Если сглатывать ее, то во рту становилось приторно-сладко, и еще больше хотелось исторгнуть из себя накопившуюся в желудке жижу. В ушах нарастал комариный писк. И в глазах рябили комарики, блестя слюдяными крылышками.
Дикарь прилег на скамейку, свернулся калачиком и закатил глаза.
На взмокший лоб легла мягкая ладонь. У Дикаря дрогнуло сердце от родного, непередаваемо нежного запаха.
- Опять? - с тревогой в голосе спросила мать.
- Голова кружится, - прошептал Дикарь. - Сейчас пройдет. Немного полежу, и пройдет.
- Это у него от свежего воздуха.
Дикарю захотелось зажать уши, чтобы не слышать этого мерзкого голоса. Его обладателя Дикарь ненавидел до дрожи в животе, до головокружения.
В Лесу Дикарь просто убил бы этого мужчину. Лес разрешал убивать посягнувшего на твое логово, добычу и стаю. Если наглец не бросался наутек, увидев твой оскал, значит, он сам искал смерти.
Но здесь, среди людей, действовали другие законы. Люди трусливы, коварны, лживы, но слабы. Они придумали тысячу оговорок и правил, как отнять у себе подобного его добычу и самку, лишь бы только не схватиться за них в честной борьбе. Дикарь знал, тех, кто сразу бросается в драку за жизнь, люди сажают в клетки и превращают в жалких двуногих собак, вонючих от помоев, которые им скармливают. Он не хотел превратиться в тех, кого ему пришлось убить в вагоне.
Там, в Лесу, он был Дикарем. А здесь превратился в четырнадцатилетнего мальчика. У людей детеныш такого возраста не имеет права защищать себя, сам добывать пищу и оборонять логово. Он, как выяснилось, вообще не имеет никаких прав.
Мать отошла. Дикарь ноздрями ловил ее удаляющийся теплый запах. Потом он смешался с запахом мужчины, и Дикарь брезгливо выдохнул, выколотив из носа этот мерзкий, ненавистный запах.
Мать с мужчиной свернули за угол дома. Зашуршала прозрачная пленка, закрывавшая вход в теплицу.
Дикарь открыл глаза. Стал дышать открытым ртом. Понемногу стало легче, тошнота отступила. Дикарь стал смотреть на низко плывущие осенние облака.
В его Лесу меж почерневших голых веток уже, наверняка, падают белые мухи. Такие же серые, с черными подпалинами, облака проплывают над острыми пиками елей. По утрам края мелких луж покрывает хрустящая пленка, а трава сплошь покрыта белым налетом изморози.
А в Городе осень никак не расстанется с летом. Все еще тепло, желто-красно и нечем дышать.
Дикарь вспомнил, что в первый час своего пребывания в Городе он едва не упал в обморок от навалившихся запахов и звуков. Пришлось вот так же свернуться калачиком на скамейке и затаиться, давя приступ тошноты.
В себя пришел от резкого удара по подошвам. Вскинулся от боли, хотел бежать, но цепкие пальцы стиснули предплечье.
- Привет, братишка. Что-то я тебя не знаю.
Дикарь, еще не пришедший в себя от неожиданности, ошарашенно уставился на человека в синей рубашке и фуражке с ярко блестевшей на солнце кокардой.
- Что молчишь, звереныш? - Человек тряхнул Дикаря. - Ну пойдем знакомиться.
Он поволок Дикаря за собой. Держал, сволочь, не обхватив предплечье, а защемив рукав вместе с мышцей. Было очень больно, но Дикарь терпел. До красных кругов в глазах хотелось ударить пяткой под колено мужчине, чтобы ослабил хватку, потом вырвать руку и локтем заехать ему под ребра, а уж потом, когда сломается пополам, прицельно - локтем в горло.
Но Дикарь запретил себе даже думать, как это будет сладко, а главное, справедливо - убить того, кто лишает тебя свободы.
В Городе просто так убивать нельзя, вдруг понял Дикарь. Это Закон. Такой же неоспоримый, как и закон Леса. Хочешь жить в Городе, спрячь до поры когти.
Он заставил себя улыбнуться.
- Ты откуда такой взялся, звереныш? - небрежно спросил милиционер.
- Из Леса, - ответил Дикарь.
Милиционер заржал и еще больнее стиснул кожу на предплечье, Дикарь цыкнул от боли, но улыбку с лица не убрал.
- Пощерься, пощерься, звереныш, - процедил милиционер. - Сейчас придем, хохотать будешь.
Он привел Дикаря в помещение, пахнущее сапогами, хлоркой и той особой вонью, что исходила от стаи двуногих собак: смеси гнилой еды, затаенной злобы и нечистого тела.
Узкий коридор отделял комнату со стеклянной стеной от клетки с единственной длинной скамейкой. На скамейке в самом углу, нахохлившись, сидел человек в грязной одежде. От него воняло мочой и перегаром.
- Петров, ешкин кот, принимай пополнение!
Милиционер подтолкнул Дикаря к клетке.
В комнате тяжело затопали сапоги. Распахнулась дверь.
Толстый милиционер пил воду из пластиковой бутылки. Увидев Дикаря, он оторвал горлышко от губ, смачно рыгнул и спросил, обращаясь к тому, кто привел Дикаря:
- Это еще что за чудо природы?
- А хрен его знает! Не из команды Таракана, это точно. Кто у Таракана прописан, я всех знаю. Новенький, наверное.
- Ты откуда? - на этот раз толстый обратился к Дикарю.
- Во, он щас скажет! Уссышься от смеха. - Милиционер больно щипнул Дикаря за бицепс. - Ну, что молчишь, звереныш? Отвечай товарищу капитану.
- Я из Леса. Я в Лесу жил, - ответил Дикарь.
Товарищ капитан хлебнул из бутылки, рыгнул в кулак и укоризненно посмотрел на того, кто привел Дикаря.
- Умеешь ты, Митрохин, проблемы на голом месте создавать. На кой нам здесь этот малохольный?
- А чё я? Мне сказали малолеток погонять. Я и гоняю. Их там, как мух на дерьме. А я чё, крайний? Балашова у нас по малолеткам, вот пусть она и мудохается. А то, чуть что, так Митрохин.
- Балашовой сегодня нет и не будет. - Капитан с ног до головы осмотрел Дикаря. - В сумке - что, проверял?
- Не проблема.
Митрохин сорвал с плеча Дикаря холщовую сумку, высыпал содержимое на тумбочку, стоявшую у калитки в клетку.
Посыпались два яблока, полбулки хлеба, пластиковая бутылка с водой и надкусанная палка колбасы. Потом ворохом упали мятые книжки и свернутые в трубочки газеты. Наконец, гулко цокнул нож.
Митрохин сначала радостно вцепился в него, а затем разочарованно бросил поверх газет. Нож был не тот, охотничий, с ладной ручкой и толстым клинком. Его Дикарь выбросил, сообразив, что с ножом, входившим в человеческую плоть, к людям заявляться нельзя. Этот был обычный перочинный, с почерневшим лезвием да еще отколотым острием.
- Макулатуры тебе зачем столько? - спросил капитан.
- Задницу подтирать, - за Дикаря ответил Митрохин.
- Я читать люблю, - сам за себя ответил Дикарь.
Он действительно читал все подряд, сам удивляясь проснувшейся жадности. В дороге подбирал все - книги, журналы, обрывки газет. Изголодавшаяся память впитывала прочитанное без остатка. Дикарь, раз пробежав глазами страницу, мог без труда наизусть воспроизвести каждое слово. Но выбросить не хватало сил. Что-то было в этих покрытых буковками листках. От них внутри появлялась какая-то новая, еще ему незнакомая сила и странное чувство удовольствия. Будто наелся до отвала. Дикарь не мог выбросить книжки, как раньше не мог бросить остатки пищи.
Капитан как-то по-новому посмотрел на Дикаря.
- Ну-ка зайди! - бросил он и прошел к себе в комнату.
Митрохин толкнул Дикаря к распахнутой двери.
Внутри комнаты стоял странной формы металлический стол с телефонами. Еще два, обычных деревянных, пристроились вдоль стен.
Капитан уже сидел сбоку одного из них, вытянув толстые ноги. Он еще раз с ног до головы осмотрел Дикаря.
Дикарь понимал, что выглядит оборванцем.
Одежду, в которой жил в Лесу и с которой сроднился, пришлось сбросить. Меняя поезда, он время от времени выпрыгивал на пустынных перегонах, таясь, брел до человеческого жилья, воруя там еду и кое-что из одежды. Редко когда удавалось раздобыть что-то впору.
- Вшей, наверное, на тебе немерено, - произнес, окончив осмотр, капитан.
Он ошибался. В Лесу Дикарь выучился сражаться с паразитами каждую свободную минуту. Иначе погибнешь еще раньше, чем от голода. В дороге он купался в реках, стирал одежду и до хруста высушивал ее на костре.
- Как звать? Только не ври, я проверю.
Дикарь назвал себя и без запинки, упреждая следующий вопрос, - домашний адрес.
За спиной саркастически крякнул Митрохин.
- Не врешь? - спросил капитан.
- Нет. Зачем мне обманывать? Я долго в Лесу жил. Теперь хочу жить дома. У меня дом есть, как у всех.
Капитан поболтал в бутылке остатки воды. Одним махом допил. Встал, отстранив Дикаря, прошел к столу с телефонами. Снял трубку, набрал номер.
- ЗИЦ? Дежурный по Ярославскому. Капитан Петров. Пробей-ка мне, - он назвал фамилию имя и отчество Дикаря. Прибавил: - На вид лет тринадцать.
- Четырнадцать, - поправил его Дикарь.
Капитан ждал, почесывая жирную складку за ухом.
- Что?!
Он оглянулся, выпучив глаза на Дикаря.
Потом началась суета, от которой у Дикаря пошла кругом голова.
Комната как-то незаметно наполнилась людьми. Кто в форме, кто одет, как обычные люди. Но все они лезли с расспросами, теребили за рукав, заглядывали в лицо Дикарю. Их дыхание пахло табачным перегаром и плохой едой.
В конце концов ему стало плохо. Он свернулся в комок на стуле и закатил глаза. Сквозь звон комарья, залепивший уши, едва слышал голоса людей. Раз за разом они повторяли "без вести пропавший, без вести пропавший".
Он и без них знал, что прожил в Лесу два года и вестей не подавал. Но не пропал. Пропали те, кто был с отцом на плесе, когда утром из молока тумана выплыла моторка…
Из полуобморока, когда все в комнате показалось залитым тем самым туманом, гасящим звуки и застящим взгляд, его выдернул пронзительный женский крик.
Дикарь поднял голову. Мать почти не изменилась. Даже стала красивее.
Она узнала его. Но вместо того, чтобы обнять и прижать к груди, как ему мечталось, она побледнела и осела на подкосившихся ногах.
Подхватил ее мужчина с кучерявыми волосами, разделенными аккуратным косым пробором, и породистым лицом с капризными губами.
И тогда в один миг Дикарь осознал, в его логове поселился чужак…
…Они даже не подозревали, какой слух у Дикаря. Думали, ушли за угол, спрятались в теплице, и все? А он все слышал. Каждое слово, каждый звук. Даже слышал, как почавкивает унавоженная земля под ботинками Чужака.
- Опять у него это, - сказал Чужак.
- Пройдет, - ответила мать. - Марк Исаакович говорит, со временем все нормализуется. Мальчик привыкает к новой обстановке.
- Марк Исаакович! Если ты ему веришь, почему не захотела положить мальчишку в клинику? Он же ненормальный, дураку ясно.
- Во-первых, Марк Исаакович сказал, что не видит необходимости. А во-вторых, я - мать. И мне лучше знать, нормальный у меня сын или нет.
- Ну хорошо, не хочешь в клинику, давай отправим его к моим. Они давно ноют, что хотят внуков.
- Не надо, Владимир. Они хотят внуков от тебя. Мой им не нужен.
- Зря ты так… Черт, все наперекосяк!
- Володя, не злись. Я понимаю, все как снег на голову. Но имей терпение. В конце месяца, если Марк Исаакович даст добро, он пойдет в школу.
- В интернат! В интернат с английским уклоном. Я уже разговаривал с Игнатовым. Он обещал через Климовича все устроить. Ты же знаешь, у Климовича хорошие позиции в МИДе. Интернат - их епархия.
- Почему тогда не позвонить Соловьеву? Давай спихнем мальчика в суворовское! Пусть он там ходит с барабаном. Лишь бы тебе не мешал!
- Ну почему ты все переворачиваешь с ног на голову? Почему?! Я предлагаю самый удобоваримый вариант.
- Для кого?