Однако есть и другие причины подозревать, что эти вещи были подброшены в чащу специально, чтобы отвлечь внимание от настоящего места преступления. И для начала позвольте мне обратить ваше внимание на дату обнаружения вещей. Сопоставьте ее с пятой датой моих газетных выдержек. Вы увидите, что найденными вещи оказались почти сразу же после того, как в вечернюю газету стали приходить письма. Хоть написаны они явно разными людьми, смысл их сводится к одному, viz: в них отстаивается мысль, что преступление совершено группой лиц рядом с заставой дю Руль. Нет, конечно же, я не подозреваю, что мальчишки обнаружили в зарослях вещи убитой благодаря этим письмам или тому вниманию, которое они к себе привлекли; я считаю, что они не отыскали их раньше, потому что до того времени в тех зарослях вещей просто не было, их подбросили туда сами авторы данных писем только после того или незадолго до того, как письма пришли в газету.
Эта чаща необычная, очень необычная. Она необычна своей густотой. За непроницаемой стеной из кустов и деревьев в ней находятся три странных камня, образующие сиденье со спинкой и подставкой для ног. И эта чаща, это нерукотворное произведение искусства, всего в нескольких шагах от дома мадам Делюк, сыновья которой часто ходят туда за корой сассафраса . Можно ли сомневаться, что хотя бы раз в день по меньшей мере один из них пробирался в этот тенистый природный зал, чтобы посидеть на каменном троне. Тот, кто не поддастся такому соблазну, либо никогда не был мальчишкой, либо позабыл, каково это. Я повторяю: очень трудно понять, как эти предметы могли не быть найдены в той чаще дольше одного-двух дней, давая достаточно убедительный повод подозревать, что подброшены они сравнительно недавно, хотя эта точка зрения и идет вразрез со столь уверенным и столь невежественным мнением "Солей".
Однако существуют и еще более веские аргументы в пользу того, что они были подброшены, намного более веские, чем те, которые я приводил до сих пор. Я попрошу вас обратить внимание на совершенно неестественное расположение всех этих предметов. На верхнем камне лежала белая юбка, на втором – шелковый шарфик, вокруг были беспорядочно разбросаны зонтик, перчатки и платок с именем Мари Роже. Именно так и должен был расположить эти вещи не слишком проницательный человек, который хотел разложить их естественно. Но в действительности вещи так никогда бы не легли. Я бы на месте этого человека бросил их все на землю и затоптал ногами. Вряд ли в пределах этой естественной беседки юбка и шарфик могли бы остаться на камнях, если там происходило хаотичное движение нескольких борющихся человек. "Земля вокруг этого места, – говорится в газете, – была утоптана, ветки кустов изломаны. Судя по всему, там происходила борьба". И в то же время юбка и шарфик располагались на камнях так, словно лежали на полках в магазине. "Ровные лоскуты, вырванные из платья ветками кустов, имели примерно три дюйма в ширину и шесть дюймов в длину. Один из них (со следами штопки) был оторван от нижнего края платья, второй – вырван из его середины". Здесь "Солей" по неосторожности использует фразу, которая очень настораживает. Да, действительно, похоже, что эти полоски были "оторваны", но только сделано это было не случайно колючками кустов, а намеренно и руками. Лишь очень редко происходит, чтобы какой-то кусок "отрывался" от одежды такого рода, зацепившись за колючку. Ткани, из которых шьются подобные предметы одежды, имеют такую структуру, что колючка или, скажем, гвоздь, попав в них, разрывает их прямоугольно, дает два продольных направления разрыва, расположенных под прямым углом и встречающихся в том месте, где вошла колючка. Невозможно себе представить, как при этом какой-то лоскут может быть "вырван" прямой полоской. Я никогда не видел, чтобы такое происходило, вы, вероятно, тоже. Для того чтобы вырвать кусок из такой ткани, почти всегда требуется приложить две разные силы, идущие в противоположных направлениях. Если бы ткань имела два края (например, если бы нам потребовалось вырвать лоскут из носового платка), вот тогда и только тогда, хватило бы одной силы, чтобы оторвать ленту от угла вдоль края. Но в нашем случае речь идет о платье, которое имеет только один край. Чтобы вырвать кусок из его середины, где вообще нет края, понадобилось бы чудесное вмешательство, расположившее колючки куста в нужном порядке. Ни одна колючка сама не могла бы такого сделать. Но даже там, где край присутствует, для этого потребовалось бы две колючки: одна, рвущая ткань в двух направлениях, вторая – в одном, и то, при условии, что край платья не подрублен. Если же край подогнут и подшит, о том, чтобы вырвать из такого платья ровный лоскут, не может быть и речи. Итак, мы видим многочисленные и немалые трудности, которые возникают, если речь заходит о том, чтобы вырвать из ткани ровный кусок посредством простых "колючек", но тем не менее нас призывают поверить, что такое чудо произошло не один, а несколько раз. К тому же "один из них был оторван от нижнего края платья", а второй – "вырван из его середины"! То есть каким-то образом был вырван кустом из части платья, которая лишена края! Я думаю, мы имеем полное право не поверить, что подобное могло произойти. Тем не менее все эти сомнения, вместе взятые, дают меньший повод для подозрений, чем сам тот удивительный факт, будто убийцы, достаточно осторожные, чтобы избавиться от трупа, не додумались убрать с места преступления вещественные доказательства. Но вы неправильно меня поняли, если думаете, будто я хочу доказать, что убийство произошло не в этой чаще, а где-то в другом месте. Возможно, там что-то и случилось, скорее всего, то, о чем рассказала мадам Делюк, но на самом деле это не так уж важно. Наша задача заключается не в том, чтобы разыскать место, а в том, чтобы выяснить, кто убил Мари Роже. То, о чем я сейчас говорил – хоть я и уделил этому столько внимания, – имело целью, во-первых, указать на глупость "Солей", которая делает такие поспешные и необдуманные заявления, и во-вторых (и это главное), заставить вас задаться вопросом: было это убийство совершено бандой или одним человеком?
Рассмотрим этот вопрос, обратившись к неприятным подробностям обследования тела, проведенного врачом в ходе дознания. Для начала нужно заметить, что его опубликованные выводы относительно количества преступников были совершенно справедливо осмеяны и названы ложными и полностью безосновательными всеми известными парижскими анатомами. Не то, чтобы выводы эти подразумевали что-то совсем невозможное, нет, просто не существует никаких оснований для подобных выводов. Но имеем ли мы достаточно оснований, чтобы делать какие-либо другие?
Давайте теперь разберемся со "следами борьбы" и позвольте задать вопрос: на что должны были указать подобные следы? На банду. Но разве они не указывают на обратное, на то, что никакой банды не было? О какой борьбе идет речь? Какой яростной и долгой должна быть борьба, после которой осталось бы столько "следов"? Речь ведь идет о слабой беззащитной девушке и "банде" отчаянных головорезов. Да пары взмахов грубых рук хватило бы, чтобы решить все дело. Им ничего не стоило сделать так, чтобы жертва оказалась совершенно лишена воли. Но здесь нужно помнить, что доводы против того, что местом преступления была эта чаща, преимущественно справедливы только в том случае, если считать, что преступников было несколько. Если мы представим себе преступника, действующего в одиночку, тогда и только тогда борьба могла быть достаточно ожесточенной и упорной, чтобы оставить столь видимые "следы".
И кроме того, я уже упоминал, насколько подозрительным кажется тот факт, что все эти предметы вообще были оставлены на том месте в чаще, где их обнаружили сыновья мадам Делюк. Кажется почти невероятным, что эти улики остались там случайно. Тому, кто совершил убийство, как предполагается, хватило ума избавиться от тела, и в то же время улики более веские, чем само тело (вид которого очень скоро под воздействием гниения изменился бы до неузнаваемости), были спокойно оставлены на месте! Я имею в виду платок с именем убитой. Если это произошло случайно, то эту случайность нельзя приписать банде, такую случайность мог допустить лишь тот, кто действовал один. Вот смотрите. Преступник-одиночка совершает убийство. Он остается один на один с бездыханным телом жертвы. То, что лежит неподвижно перед ним, приводит его в смятение. Безумство страсти развеялось, и его, совершенно естественно, охватывает ужас содеянного. Он не испытывает той уверенности в себе, которую неминуемо придает присутствие соучастников. Рядом с ним только труп. Его начинает бить дрожь, он не знает, что делать. Наконец убийца тащит тело к реке, но оставляет за собой улики, поскольку очень тяжело (если это вообще возможно) унести все сразу. Ему проще потом вернуться и все собрать. Однако пока он тратит силы на поход к реке, его страх удваивается. Звуки жизни окружают его со всех сторон. Десять раз он слышит или представляет, что слышит шаги приближающегося свидетеля. Его смущают даже огни города. Все же, выбившись из сил, после нескольких остановок он достигает наконец воды и избавляется от своей жуткой ноши… Возможно, воспользовавшись для этого лодкой. Но что дальше? Существуют ли в мире такие сокровища, которые могли бы заставить его вернуться? Есть ли наказание столь ужасное, что страх перед ним мог бы заставить одинокого убийцу пройти еще раз этот трудный и опасный путь обратно в густые заросли к таящимся там леденящим кровь воспоминаниям? И он решает не возвращаться, чем бы это ни грозило. Он просто не мог вернуться. Единственное, о чем он сейчас думает, – как скорее убраться отсюда. И убийца навсегда покидает эти жуткие заросли, спасается бегством так, словно рука возмездия уже занесена над ним.
Но если бы это была банда? Их многочисленность дала бы им уверенность в себе, если вообще бывает так, что отъявленным негодяям не хватает самоуверенности (а подобные банды всегда и состоят из отъявленных негодяев). Их многочисленность наверняка не позволила бы появиться тому безотчетному страху и растерянности, которые охватывают одиночку. То, на что не обратил внимания один член банды, или два, пусть даже три, наверняка заметил бы четвертый. Они бы ничего не оставили за собой, поскольку их число позволило бы унести все сразу. Возвращаться не было нужды.
Теперь: "из подола платья от нижнего края до пояса была выдрана полоса примерно в фут шириной; но она была не оторвана, а трижды обернута одним концом вокруг талии и закреплена на спине довольно необычным узлом". Наверняка, это было сделано для того, чтобы соорудить что-то вроде ручки, за которую можно было бы тащить тело. Но если злоумышленников было несколько, стали бы они тратить силы на подобные ухищрения? Трем-четырем нести труп удобнее всего, взявшись за его конечности. Данное приспособление рассчитано на одного человека, и это подводит нас к тому факту, что "в оградах между этими зарослями и рекой обнаружены проломы, а на земле имелся четкий след, указывающий на то, что к реке волокли что-то тяжелое". Но стала бы группа людей тратить время на то, чтобы ломать или разбирать ограды, если им намного проще за секунду просто перебросить тело? Стала бы группа мужчин тащить мертвое тело, оставляя такой заметный след на земле?
И тут мы должны обратиться к наблюдению "Коммерсьель", тому, о котором я уже упоминал. "Лоскут, – пишут в этой газете, – вырванный из юбки несчастной девушки, был завязан вокруг ее шеи и закреплен узлом под затылком, вероятно, для того чтобы заглушить крики. Это было сделано людьми, у которых не водится носовых платков".
Я уже говорил, что у настоящих преступников всегда имеются носовые платки. Но сейчас речь не об этом. В зарослях остался платок Мари, и это явно указывает, что подобная повязка, необходимая для цели, которую представляет себе "Коммерсьель", появилась из-за того, что у убийцы не оказалось под рукой платка, к тому же само наличие повязки свидетельствует о том, что целью этого было вовсе не "заглушить крики". Но в отчете говорится, что эта лента "была свободно наброшена на шею и накрепко связана концами". Достаточно размытое описание, но оно существенно отличается от того, что пишет "Коммерсьель". Эта полоса ткани имела восемнадцать дюймов в ширину, так что, если ее сложить или смять в длину, из нее получилась бы достаточно прочная повязка, пусть даже материалом служил муслин. В таком смятом виде она и была обнаружена. Из всего этого я делаю такой вывод: убийца-одиночка, перенеся труп на какое-то расстояние (неважно, где это происходило, в чаще или в каком-либо ином месте) за ручку, сделанную из обрывка платья и прикрепленную к середине тела, понял, что для него это слишком тяжелая ноша, и решил дальше тащить жертву волоком. Улики указывают на то, что тело именно тащили по земле. Для этого необходимо было приделать к одному из концов тела что-то вроде веревки. Проще всего ее было замотать вокруг шеи, где голова не дала бы ей соскользнуть. Далее, убийца, несомненно, подумал использовать для этого повязку, завязанную вокруг талии. Он бы наверняка воспользовался ею, но она была крепко обмотана вокруг тела, связана прочным узлом, да еще и не оторвана от платья. Ему проще было вырвать из юбки новый кусок, что он и сделал. Завязал его вокруг шеи и уже за него дотащил свою жертву до воды. То, что "повязка" эта, сделанная наспех и не сразу, да еще и не совсем подходящая для данной цели, вообще появилась, доказывает, что необходимость в ней возникла уже после того, как носовой платок жертвы оказался вне пределов досягаемости, то есть уже после того, как убийца, как мы решили, вышел из чащи (если это происходило именно там), где-то между зарослями и рекой.
Но ведь мадам Делюк, возразите вы, в своих показаниях ясно говорит, что видела рядом с чащей банду, причем в то же или примерно в то же время, когда было совершено убийство. Допускаю, что так и было. Но я ручаюсь, что, когда случилась эта трагедия, рядом с заставой дю Руль находился еще добрый десяток других банд. Однако только эта группа, привлекшая к себе внимание запоздалыми и очень ненадежными показаниями мадам Делюк, по словам этой честнейшей и внимательнейшей женщины, наелась ее пирогов и напилась ее бренди, но не удосужилась заплатить. Et hinc illae irae?
Что мы знаем из показаний мадам Делюк? "В трактире появилась группа мерзавцев, которые вели себя совершенно разнузданно и не заплатили ни за еду, ни за выпивку. Они удалились в том же направлении, что и молодой человек с девушкой, в трактир вернулись на закате и как будто в большой спешке уплыли обратно на противоположный берег".
Вполне вероятно, что эта "большая спешка" показалась мадам Делюк особенно большой, потому что она все еще горевала по поводу пирогов и пива, за которые, возможно, в глубине души еще надеялась получить оплату. Зачем еще ей было заострять внимание на спешке? Ведь нет ничего необычного в том, что люди, пусть даже банда отъявленных негодяев, спешат домой, если приближается ночь, погода портится, а им предстоит переплывать большую реку на маленькой лодке.
Я сказал "приближается", потому что тогда было еще не совсем поздно. Только начинало смеркаться, когда поспешное бегство этих "мерзавцев" окончательно расстроило мадам Делюк. Однако нам говорят, что именно в этот вечер мадам Делюк и ее старший сын слышали неподалеку от трактира женские крики. И какими словами мадам Делюк обозначает тот отрезок вечера, когда эти крики раздались? "Вскоре после того, как стемнело", – говорит она. Но "после того, как стемнело", по крайней мере, обозначает, что было уже темно. А выражение "на закате" подразумевает, что было еще светло. Таким образом, становится совершенно очевидно, что банда покинула заставу дю Руль до того, как женские крики были услышаны (услышаны ли?) мадам Делюк. И хоть во всех отчетах, повторивших ее показания, используются выражения, однозначно совпадающие по смыслу с теми, которые в разговоре с вами употребил я, никому, ни газетчикам, ни мирмидонцам из полиции, не пришло в голову обратить внимание на это несоответствие.
Я добавлю еще лишь один довод в доказательство того, что убийство было совершено не бандой. Но довод этот, на мой взгляд, сам по себе перевешивает все остальные, вместе взятые. Когда предлагается большое вознаграждение и полное помилование за показания против сообщников, можно ни на минуту не сомневаться, что хотя бы кто-то один из банды подонков или любой группы людей давно бы уже донес на дружков. Любой участник банды при таких обстоятельствах не столько хочет заполучить обещанную награду или помилование, сколько боится быть преданным. Он предпочтет сам предать и сделает это как можно раньше, чтобы самому не стать жертвой предательства. То, что тайна до сих пор еще не раскрыта, является лучшим доказательством тому, что это – действительно тайна. Все ужасы этого страшного преступления известны только одному или двум живым людям и Богу.
Давайте же теперь обобщим небогатые, но истинные выводы нашего долгого разбора. Итак, у нас есть два варианта: первый – это какой-то несчастный случай, произошедший под крышей мадам Делюк, и второй – это убийство, совершенное в чаще рядом с заставой дю Руль любовником, или, по крайней мере, тайным близким знакомым жертвы. Знакомый этот имеет смуглую кожу. Смуглость, "довольно необычный" узел на талии и морской узел на лентах шляпки – все это указывает на моряка. Его знакомство с убитой, беспечной, но вполне достойной молодой девушкой, указывает на то, что это не обычный матрос. Это подтверждают и умело составленные письма в газету. Обстоятельства первого побега Мари из дома, о которых упоминает "Меркюри", наводят на мысль о том, что этот моряк и есть тот самый "морской офицер", который вывел несчастную на путь, закончившийся убийством.
И тут самое время задуматься, почему об этом смуглом молодом человеке все еще ничего не слышно. Позвольте заметить, что кожа у этого человека смуглая, но вряд ли обычная смуглость обратила бы на себя внимание и Валанса, и мадам Делюк. Почему же этот человек до сих пор никак себя не проявил? Может быть, он убит бандой? Если это так, то почему найдены только следы девушки? Естественно предположить, что убить их должны были в одном месте. И где его труп? Убийцы ведь, скорее всего, избавились бы от тел одним и тем же образом. Можно смело утверждать, что этот человек жив, но скрывается, потому что боится обвинения в убийстве. Это соображение становится возможным сейчас, когда прошло время, и после того как нашлись свидетели, которые видели его с Мари. Сразу после убийства оно не имело бы силы. Человек невиновный первым делом должен был объявить о совершенном злодеянии и попытаться помочь найти преступников. Именно такое поведение выглядело бы разумным. Его видели с девушкой, они вместе пересекли реку на открытом пароме. Любому, даже идиоту, ясно, что самый верный и единственный способ снять с себя подозрение – обличить убийц. Не может быть, чтобы в ту роковую ночь воскресенья он, во-первых, сам не был виновен и, во-вторых, ничего не знал о случившемся. И в то же время только такими обстоятельствами можно объяснить, почему он, если жив, не донес на убийц.