Запах хлеба преследовал его всюду. В зоне, около хлеборезки, у Аслана сводило скулы. Хотелось ворваться, отнять буханку хлеба, бежать с нею далеко в марь, впиваясь зубами в жесткую, стылую, с овсяной половой корку. Пусть потом догонят, колотят сколько угодно, он успел бы съесть хлеб до последней крохи.
А ведь раньше он никогда не голодал. Не знал, как жесток и страшен голод, как умеет он владеть всеми мыслями, желаниями, умеет унизить человека, втоптать в грязь.
Как трудно было ему подавить в себе желание отнять пайку у слабого, больного. Отворачиваясь, стыдил самого себя, ругал последними словами. Но разум с требухой не ладили. И тогда, схватив тощую пайку, запихивал в рот целиком и, глотая на ходу торопливо, - давясь, икая, - выскакивал из столовой, чтоб не видеть, как размеренно, основательно жуют свой хлеб другие.
Никто из зэков не догадывался о том, как жадно ел Аслан ягоды и сырые грибы. Как наловчился ловить из- под пней куропаток и, наскоро обдергав перья, съедал не потроша. Может, потому его и обошла стороной цинга.
Голод… От него вспухали руки и ноги. От него мутило. Аслан хватал на ходу гроздья рябин, ягоды шиповника, всякую растительность, какая имела мало-мальски съедобный вид.
Лишь к наступлению холодов чувство голода притупилось. Наступила апатия, полное равнодушие к еде.
Желудок уже не воевал с разумом. Он утих, сдался, но исподволь мстил человеку.
Аслана теперь невозможно было узнать. Худой, с потемневшим лицом, впалыми щеками, он с трудом выдергивал ноги из раскисшей мари. Стал молчаливым, мрачным, злым.
Может, голод и сделал его жадным. А потому, когда не нашел под подушкой шарфа и свитера, связанных ему бабкой к зиме, озверел от ярости.
Поставив на уши весь барак, нашел свои вещи под подушкой у бугра. И, дождавшись его возвращения из столовой, не говоря ни слова, хватил обидчика кулаком в челюсть. Тот в долгу не остался. Угодил в висок, вложив в удар всю тяжесть тела.
У Аслана в голове зазвенело. Он, шатаясь, бросился на бугра с диким, нечеловеческим криком. Воры расступились. Никто из них не рисковал поднимать руку на Слона. Тут же зеленый пацан осмелел. "Пусть бугор сам шею обломает", - решили воры не вмешиваться и с нар наблюдали за дракой.
Аслан ударил Слона головой в лицо. Тот ногой в пах вздумал въехать. Аслан увернулся. Бугор упал. Аслан рухнул на него, крутнул его голову на спину. У Слона внутри все заскрипело.
- Э, ты, фрайер, полегче на поворотах! - послышалось с нар злое.
Чей-то удар в бок сапогом сбил Аслана на пол.
- Не тронь пацана. Он честно трамбовался, - вступился кто-то из воров. И началась в бараке драка, какой никто раньше не видел.
Кто кого, чем и за что колотили, понять было невозможно. Крик, брань, стон, пыхтенье, треск ломающихся нар, звуки ударов, - все смешалось.
Нары, пол - в крови. Никого не узнать, сплошные кровавые ссадины, фингалы, одежда - в клочья; лица у зэков свирепые, озверелые. Глаза горят огнем злобы. Кому бы еще врезать? Кто еще на катушках держится?
Влетевшая в барак охрана долго не могла образумить, навести порядок. Узнать, в чем дело, так и не удалось. Никто из воров не выдал причину и зачинщика драки. Аслан тем более не стал ни о чем рассказывать.
Опомнившись к полуночи, умылся. Оглядел тихо стонущих спящих воров. Переоделся. И решил для себя перейти утром в барак к работягам. Но… И не слышал, как сзади к нему подошел старый вор:
- Поди, линять решил? А зря. Теперь не стоит. От дня нынешнего никто на тебя хвост не поднимет. Дыши спокойно. Будь ты фартовым, бугром тебя выбрали б. Ведь ты Слона сломал. Но ты фрайер, а потому - чужой в нашей кодле. Одно тебе вышло облегчение - подогрев с тобой делить станем…
Хоть и с неохотой, но послушался.
С того дня появлялись у Аслана под подушкой то пачка папирос, то кусок колбасы иль буханка хлеба. За это, так ему объяснили, он никому не будет должен. Положняк, мол, это.
С тех пор и бабкины посылки отдавал Аслан на общий стол, забирая себе лишь вещи.
Все зэки с каким-то паническим ужасом ждали наступления зимы. Даже воры боялись ее. И чувствуя приближение холодов, все чаще дергали шестерок, сявок, заставляя промышлять теплое барахло у работяг
Был в зоне один барак, где тянули срок идейные. Этих не признавал здесь никто. Ни начальство, ни зэки. У них были самые большие сроки, самый трудный участок трассы, самый плохой барак. Вот их-то больше всех грабили воры. Аслан узнал о том. Но не вступался. Ни с кем из идейных он не был знаком. Слышал о них разное. А в зоне всяк выживал, как мог.
Все держались особняком, не залезая в душу соседа и к себе не впуская, пока не менял этих устоев особый случай.
- Зима в этом году злая будет и ранняя. Вон как рябина запунцовелась рано. Ни одного розового листа. Знать, морозы будут невпродых, - обронил как-то бригадир, оглядев ближнюю сопку и, скребанув в пояснице, добавил: - Ноет спина. Не сегодня так завтра белые мухи полетят. У меня на них чутье верное.
В этот день бригада Килы закончила свою пятикилометровку и завтра отправлялась прокладывать трассу в распадке, под бок к идейным. Кила заранее чертыхался. Знал, будет хреновое место, опоздания с обедом. Глянуть бы заранее. Да что толку? С начальником не поспоришь. Пошлет подальше. Это в лучшем случае. А будешь много спорить, норму увеличит - докажи, что не прав, тогда свои с дерьмом сожрут.
Аслан понимал, отчего злится бригадир, сам его больше месяца заменял. Понимал, как много зависит от участка, соседства. И посочувствовав Киле молча, сказал коротко:
- Все равно ничего не изменишь. Да и какая разница, где чертоломить?
- Это ты уже завтра поймешь, - мрачно пообещал Кила.
А утром, едва проснулся Аслан, услышал чей-то потерянный голос:
Мать твою… Снег идет.
Аслан вышел из барака. В лицо пахнуло щемящей свежестью. С серого, словно захватанного грязными руками неба, сыпал снег.
Большие пушистые хлопья летели на землю, будто торопясь прикрыть собою ее убожество.
…Теперь на родине, в горах, этому снегу порадовались бы люди. Елки в шубы оделись бы. Горы шапки нахлобучили б. Воздух в такие дни там становится прозрачным. У каждого ручья очищается голос и звенит он в горах звонко, чисто.
- Эй, пацан, закрой дверь! Чего раскорячился в проходе. Иль не видишь, холод какой настал, - услышал Аслан чей-то злой голос.
Он в сердцах хлопнул дверью.
Воры и сегодня не вышли на работу. Это Аслана злило. И хотя много слышал он о воровских законах, запрещающих фартовым работать, не мог смириться с тем, что он вкалывает на трассе, а они нет.
Начальство зоны пыталось поломать этот порядок, но не получилось. Воры только посмеивались над всеми усилиями. И, грабя работяг и идейных, жили не тужа.
Случалось, поначалу Аслан ругался с фартовыми, называл их дармоедами, захребетниками. Но бугор барака, после нескольких таких стычек пообещал сделать Аслана обиженником за его язык и посоветовал заткнуться.
В этот день машина увезла бригаду Килы далеко от зоны. Аслан не придал тому значения. А работяги, пережившие здесь не одну зиму, хмурились.
А снег, зарядивший с ночи, словно назло, сыпал, как из прорвы, на землю, на головы, на обнаженные слабые нервы, на без того стылые души.
Аслан вгонял лом под кривые деревца, стараясь выдрать их с корнями. Но схватившаяся морозом земля держала их мертвой хваткой. Приходилось браться за кайло. Каждое дерево, всякий пенек - как больной зуб из собственного тела вырывал. Спина на холоде парила. Со лба пот градом, а на висках сосульки висят. Руки от напряжения краснеют. А ладони прихватывает стынущий металл лома. Каждый метр давался нечеловеческими усилиями.
"Пить", - распрямился Аслан. Во рту все пересохло. Да только где взять ее, эту воду? Нет ее поблизости. Разве вот снег заменит. Его сколько хочешь, хоть подавись. Но он не охладит, не напоит.
- Нет воды. К обеду привезут, - хмурился бригадир. Но ни воды, ни обеда…
Хватал Аслан снег налипший на землю. Хоть как-то забить жажду.
- Эй, ты! Потерпеть не можешь? Чего дурью маешься. В больничку размечтался попасть? Хрен тебе. Я все вижу, - предупредил охранник.
Усталые мужики уже еле таскали ноги. Собрались у костра перевести дух.
- Ну, понял, чем плох далекий участок? - напомнил Кила Аслану и, глянув на небо, сказал: - Сейчас пятый час. Обеда уже ждать не приходится. Хоть бы с работы забрали вовремя.
- К концу года дело идет. Начальству план нужен. Километры. Потому не станут спешить с машиной. Знают, тут не посидишь без дела, околеешь от холода, - желчно заметил серый от усталости Федька Семенов. Он так продрог, что готов был лечь в костер, чтоб хоть немного согреться. Ему никто не писал, не слал посылок. У него никогда не было теплого белья.
- Пошли пахать, - глянув на него, предложил Аслан.
- Куда спешишь? Успеешь на этой проклятой трассе душу вымотать, - остановил Федор.
- А ты что, заживо себя похоронил? Нет уж, я не ишак, чтоб на морозе столбом стоять, - ответил Аслан.
- Не прыгай, наше начальство героев не жалует, - съязвил кто-то за спиной.
- Я и не лезу в герои. Но и в дураках оставаться не хочу. Чтоб из-за своей дури сдохнуть. Выжить нам надо. А как, если двигаться не будем? Иль лучше сидеть развесив сопли и проклинать начальство? От того теплей не станет. Я так думаю, всяк себе может и врагом и другом стать, смотря чего он от жизни хочет, - рассмеялся Аслан.
- От жизни? Да ты не забывай, что на Колыме застрял. Здесь о жизни не говорят. Планов на будущее не строят. День прокоптил и слава Богу, - язвил Федор.
- Ты меня жить не учи. И не пугай. Я вижу, как ты коптишь. Мне такое до фени. Жить, оно по-всякому можно, хоть тут, хоть на воле. Это от человека. И нечего канючить. Вставайте, мужики, - позвал Аслан, чувствуя, что ноги в сапогах леденеть стали.
От костра отошли нe все. Меньше половины. Оставшиеся словно не заметили их ухода.
Поработав с час, основательно согревшись, мужики и не заметили, как наступили густые сумерки. Поднялся ветер. Он швырял в лицо пригоршни колючего снега, гудел в распадке, остывал инеем на телогрейках.
- Давайте, мужики, вот этот пень вместе сковырнем, - предлагал Аслан. И люди, оглядываясь на сидящих у костра, неохотно плелись за Асланом.
- Темно уже. Шабашить пора. Да и машина вот-вот придет, - предложил бригадир. И в ту же минуту, словно по сигналу, из-за поворота мелькнул свет фар. Машина…
Люди заторопились к ней, заспешили. Аслан первым вскочил в крытый кузов. Но что это? Почему не вся бригада собралась? Кого и почему охрана под руки волокет, приговаривая нелестное?
Это пятеро из тех, что у костра остались. Ноги отказали. А у Федьки и того хуже - спина колом стала. Ни согнуться, ни разогнуться не может. Орет мужик благим матом.
- Чего шайку открыл? Иль перегрелся ненароком? Не надо забывать, что колымский костер не греет, а только светит, да и то в сторону зоны, - смеялись над мужиком охранники.
- Шутки шутками, но я удивляюсь Аслану. Будто не мы, а он тут зимами пахал и тонкости колымские знает, - удивлялся Федька.
- Молодой, жизнь любит, вот и дерется за нее. Зачем же ее - единственную - на Колыме терять, верно говорю? - поддержал Кила.
Остальные мужики молчали.
Нет, не от ума был настойчив горец. Знал Аслан, что и в его горах нельзя останавливаться путнику в холодную погоду. Она лишь заморозит, убьет. Никогда не отдыхают люди на перевалах, пока не спустятся в долину. Там дом. К нему ноги сами несут. И хотя барак не дом, но все ж - пристанище. И в него надо суметь вернуться живым.
- Это куда мы сворачиваем? - услышал Аслан голос Килы.
- Идейных надо забрать. Не гонять же за ними персональную машину. Заодно всех заберем, - объяснила охрана. Вскоре машина остановилась.
- Эй! Интеллигенция! Кыш в транспорт! Катафалк подан! Да не мельтешите. Давно пора было собраться, - торопил кто-то идейных.
Вот брезент машины откинулся. В кузов один за другим молча влезали люди.
- Добрый вечер, - услышал Аслан и невольно подвинулся, уступая место рядом с собой высокому седому человеку. Тот поблагодарил, встал плечом к плечу. А вскоре в машине было не протолкнуться. Где свой, где идейный - в темноте не разберешь.
- Эх, закурить бы. Да папиросы промокли, - посетовал Аслан.
Сосед выдернул из внутреннего кармана папиросу, дал и спички, закрыл по привычке огонь.
- Спасибо вам, - поблагодарил Аслан, постаравшись в коротком вспышке огня запомнить лицо человека.
Тот ответил коротким кивком, запомнил для себя Аслана.
Назавтра Аслан услышал о том человеке в своей бригаде немало интересного.
- Этот мужик, его Афиногеном зовут идейные, уже шестую зиму тут кантуется. Говорят, его сюда насовсем упекли. Он из ученых. Из самых-самых. Против атомной бомбы выступал. Вроде без надобности она нам. А сам, паразит, придумал ее, - говорил Кила. - Есть бомба и хорошо! Зато никакой гад на нас не нападет теперь. Вон у меня в войну всю семью расстреляли. Даже детей. Всех троих. Я в это время в плену был. И прямо из Освенцима - в Магадан. Без пересадки. Чтоб в другой раз в плен не сдавался живьем. Если б не война, старшему сыну уже шестнадцать лет было бы. И я бы здесь не парился. Так что пусть будут бомбы. Самые страшные. Чтоб неповадно было с нами войну затевать, - говорил Федор. Многие, слышавшие это, кивали головами.
- А я думаю, что не бомбы нам теперь нужны. А жилье да харчи. Чтоб такие, как ты, Федька, не по тюрьмам скитались, а жили б на воле, здоровье поправляли бы, - вставил сухопарый, рослый мужик, единственный, кого в бригаде звали по имени-отчеству - Ильей Ивановичем.
- А как ты в Освенцим попал? - спросил Федора Аслан.
Тот вбил под пень кирку, замер на секунду, услышав вопрос. Посерел с лица. Потом молча задрал на спине рубаху. И только теперь мужики поняли, почему никогда не мылся человек вместе со всеми, не переодевался при них.
На спине Федора, несмотря на годы, не заросли глубокие рубцы. Из лиловых они стали черными. Да и рубцы ли это были? Скорее шрамы, густой, плотной решеткой врезались в спину, в память человеческую. Казалось, что кожу на спине срывали ремнями.
Аслан отвел глаза, дав себе слово прощать этому человеку все его недостатки и помогать посильно.
- Кстати, Афиноген не глупый человек. Довелось мне с ним общаться не раз. В тюрьме он не впервой. Это - второй срок. В первый раз его по приказу Сталина освободили, чтоб он эту бомбу сделал. Теперь же - за язык. Но начальство зоны его боится. Афиногена могут снова в любой момент освободить. Толковый он мужик, - рассказал Илья Иванович.
- А чего ж его не амнистировали, если он путевый? - не выдержал Петька Крохмаль, которого в бригаде за малый рост прозвали Полушпалком.
- Если б он по бытовой статье попал - амнистировали бы. Но в том и дело, что идейный он, - осек Кила.
Аслан, зацепив очередной пень кайлом, налег на ручку. Но пень, схваченный морозом, не поддался. Обкопав его со всех сторон, он снова всунул под него лом, попытался вырвать из земли. Но снова не получилось.
- Не рви спину, себя побереги. Таких пней здесь по трассе много. А здоровье у тебя одно. Глянь, как его снимать надо, - подошел Илья Иванович и, сильно ударив по корням ломом пару раз, снял пенек за уши, словно фокусник.
- Мерзлое дерево - хрупкое. Его разбивать, а не вытаскивать надо, - объяснил он Аслану и пошел к большой разлапистой коряге.
Аслан последовал совету человека и потом долго благодарил его за подсказку.
Обед в этот день привезли вовремя. Зэки, облепив костер, старались согреться изнутри и снаружи, обсохнуть и отдохнуть.
- Кипятку бы теперь, - вздохнул Илья Иванович. Аслан, забив снегом котелок, подвесил его над костром, подкидывая снег пригоршнями.
Когда вода в котелке вскипела, бросил в нее Аслан несколько гроздей рябины. Илья Иванович взглядом поблагодарил. И вскоре желтоватый, душистый "чай" пошел по кругу. Пили не торопясь, смакуя. Небольшими глотками. Тут же передавали соседу, чтоб смог теплом нутро прогреть.
- Знатный чай получился, - похвалил Кила, потянувшись за папиросой.
Отдохнув, работали до темна без перекуров. Люди и не заметили, что над распадком вовсю гуляет верховой ветер, там уже поднялась пурга.
Она сыпала в распадок мелкий, словно просеянный снег. Но люди не замечали перемены погоды. Они очищали путь для будущей трассы. Выкорчевывали кусты и деревья, равняли пройденную дорогу.
Бригадир вместе со всеми работал.
- Подсоби, Иваныч, этот корень никак не сковырну, - попросил Кила.
Илья Иванович не заставил себя просить вторично.
- Ну, мужики, и пропахали мы сегодня. Метров полтораста будет, - радовался Полушпалок.
- Недостаточно этого. Начальство требует больше делать. Сверх нормы и сил, - буркнул Кила.
- Эх-х, мать честная! Им мало, пусть придут и сами рядом с нами поработают, - не выдержал Аслан.
Бригадир резко оглянулся на него, приложил палец к губам, указал глазами на кучку мужиков из бригады, державшихся особняком. Потом подошел, шепнул тихо:
- Стукачи среди них есть. Попридержи язык, от беды держись подальше. Чтоб к беде лиха не прибавили.
Аслан умолк. Для себя зарубку на память сделал. О стукачах в зоне много слышал от воров в бараке. Не думал, что и в бригаде имеются. А вечером, когда пришла машина из зоны, залез в кузов, стал подальше от фискалов.
Про себя думал невеселое. Плохо жить под одной крышей с ворами. Зато средь них нет стукачей. Закон им эту подлость запрещает под страхом смерти. И пусть гады они отпетые, зато не заложат никому, не налязгают.
- Эй, мужики, вылезай! Приехали! Транспорт сломался. В зону пёхом топать придется! - крикнул водитель в кузов. В ответ его градом брани обложили.
- А я что - виноват? Карета старая. Без капремонта полвека бегает. Вот и накрылась, - оправдывался шофер.
- Ты что, с ума сошел? Их в кузове - как блох. Разбегутся в темноте. Кто под трибунал угодит, ты иль я? Так вот - делай свое корыто. Иначе - головы тебе не сносить, - пригрозил старший охранник.
- Не могу. Не видно ничего. Да и пальцы примерзают к железу. Иль не видишь?
- Не мое дело! - прикрикнул охранник.
Шофер откинул капот машины, полез в мотор. Долго чиркал спичками, но их тут же задувало ветром.
Время шло медленно, утомительно. Сначала морозом стало прихватывать ноги. Потом холод прокрался к телу и люди зароптали.
- Сколько тут мерзнуть? Уж лучше пешком, чем вот так торчать среди дороги. Неизвестно, починит иль нет. Чего ждем?
Мерзла и охрана. Но молчала, боясь старшего. А тот топтался у кабины, ругал шофера.
- Нет, мужики. Сил больше не стало. Я выхожу! Тут сдохнем все. Окоченеем, - не выдержал Афиноген.
- Стоять! - послышался окрик. Но человек выскочил из кузова. Кувырком. Руки не удержали. Тяжело поднявшись, колотил себя руками по бокам, топал ногами.
Глядя на него высыпали наружу остальные.
Злой ветер хлестал по лицам. Снег колол иглами. Зэки, сбившись в кучу, пытались дыханием согреть озябшие руки.
- Геройствуешь, Афиноген? Так знай, шизо тебе обеспечено, - пообещал старший охранник.