- Пожалуй, нет, - произнесла, подумав, Варвара Алексеевна. - Портниха одна к нему частенько наведывалась, а больше так, прибегали-убегали. Мне не было дела их выслеживать… Но чаще всего Вячеслав говорил о машинистке из института, Нине. Вообще муж не одобрял такой калейдоскоп приятельниц, какой был у соседа. Придет, бывало, от него и возмущается, мол, черт знает что творит Антон! И бабенок этих, в общем, не жаловал. Разве что машинистку жалел. Очень, говорил, милая и очень несчастная. Ко всем бедам ей надо было еще и в Антона влюбиться… А тот только голову морочит… Я ее тоже встречала здесь, довольно миленькая на вид…
На вопрос полковника, не знает ли она, кто был вчера у Журавля в гостях, Варвара Алексеевна молча взялась за голову. Ссылаясь на невыносимую головную боль, женщина поднялась с дивана и сказала, что не может больше разговаривать. Коваль видел, как на ее лице действительно все сильнее проступали красные пятна, понимал ее состояние и согласился продолжить беседу в другой раз. Кое-какую первоначальную информацию он все-таки сумел получить.
Если бы его спросили, какое впечатление произвела на него Варвара Алексеевна, он сказал бы, что женщина она впечатлительная, во время беседы была крайне угнетена, хотя старалась не показывать этого. Но когда ей это не удавалось, она вздрагивала, с ужасом оглядывалась на дверь, словно оттуда вот-вот должно было появиться нечто страшное.
Впрочем, и неудивительно: о смерти в суматохе будней обычно не думают, но если она входит пусть даже не в твою дверь, а к соседу, то все равно бросает черную тень на все вокруг, оглушает, и от чувства, что она незримо присутствует рядом с тобой, не сразу удается освободиться.
3
Провожая полковника, Варвара Алексеевна выглянула на лестничную площадку. Коваль заметил, как вдруг загорелись ее глаза. "Вот одна, - пробормотала Павленко. - Эта самая Нина".
Дмитрий Иванович увидел худощавую женщину в пальто с дешевым, из искусственного меха, воротничком, вышедшую из лифта. Варвара Алексеевна, очевидно не желая встречаться с ней, буркнула полковнику: "До свидания", - и прикрыла за ним дверь. Дмитрий Иванович был уверен, что она осталась стоять в прихожей, прислушиваясь к тому, что происходит на лестничной площадке.
Молодая женщина подняла взгляд на незнакомого мужчину и остановилась. Лифт тем временем, загудев, ушел.
Коваль, сделав вид, что не обращает на нее внимания, не стал вызывать лифт, а начал спускаться по ступенькам. Увидев, что незнакомец уходит, Нина приблизилась к квартире Журавля и нажала на кнопку звонка.
В этот момент Коваль, словно что-то вспомнив, пошел обратно.
Женщина обернулась, потом взгляд ее заметался по двери, которая не открывалась. И, вдруг заметив, что дверь опечатана, она замерла в испуге.
- Полковник милиции Коваль, - представился Дмитрий Иванович. - Вы к кому?
Столбняк, охвативший женщину, прошел не сразу. Наконец она нашлась.
- Это Антона Ивановича Журавля… - показала на папку, которую держала в руках, пытаясь раскрыть ее непослушными пальцами, - его работа… Я машинистка из института. А что случилось?
Все слова она произнесла как-то робко, не глядя на Коваля, и легкая краска тронула ее молодое приятное лицо. Да и спросила она так тихо, словно не была уверена, имеет ли она на это право.
- Ваш сотрудник Журавель этой ночью погиб, - сказал Коваль.
- Что-о-о? - казалось, не расслышала женщина. - Погиб? Вы сказали: "Умер"? Как это?! Что вы такое говорите?!
Побелев, как снег, принесенный на сапожках, закрыв глаза, не пытаясь удержать выскользнувшую из рук полиэтиленовую панку, она прислонилась к стене и простонала:
- Не может быть! Почему?! Как?
Испугавшись, что женщина грохнется на пол, Коваль приготовился было подхватить ее, но она собралась с силами и, тяжело дыша, открыла глаза. Ее светлые, миндалевидные глаза стали какими-то странными, совсем бесцветными. Она уставилась этими пустыми глазами в полковника, потом почему-то кивнула, словно смиряясь со страшной новостью, механически взяла из рук Коваля поднятую им папку и с каменным лицом отошла от двери, направляясь вниз.
- Подождите, - остановил ее Коваль. - Как ваша фамилия?
- Барвинок.
- Нина?
Она кивнула.
- Институт машиностроения?
- Да. НИИ. А… - Женщина испуганно обернулась на опечатанную дверь, будто оттуда могла выползти смерть, и вдруг залилась слезами.
- Боже мой, боже мой, Антон, Антон Иванович… Антон Иванович, - повторяла она, уцепившись руками за перила. Усилием воли стараясь сдержать слезы, которые непроизвольно катились из ее глаз, глотая эти слезы, спросила: - Где же он?
Коваль пожал плечами: уже в морге.
- Да, да, - согласилась женщина. - Я понимаю. Ах, боже мой! Как же это случилось? Когда? Почему? Кто его убил?
Она была вне себя, как в полуобмороке. Топталась на первой ступеньке, словно не зная, на что решиться: идти дальше вниз или возвращаться назад.
Полковник внимательно наблюдал за ней.
- Хотите мне что-то сказать?
- Нет, нет, что вы?! - в глазах женщины появилось осмысленное выражение. - Я пойду?.. Да, да, я пойду, - сказала она, не ожидая ответа на свой вопрос.
- Хорошо, - согласился Коваль, - мы с вами побеседуем позже.
Машинистка, забыв о лифте, медленно спускалась по лестнице. Когда она скрылась на нижнем марше, Дмитрий Иванович, выждав минуту, посмотрел через застекленные рамы на лестнице вниз на бульвар, который начинал растворяться в лиловом зимнем свете. Ему еще раз захотелось увидеть Нину. Некоторое время она не появлялась в поле его зрения, а когда наконец полковник увидел сверху ее маленькую, будто согнутую от удара фигурку, с трудом признал в ней ту стройную, молодую женщину, с которой только что беседовал на лестнице.
Дмитрий Иванович обвел взглядом двери, выходившие на площадку, решая, кем же следующим из соседей Журавля нужно будет заняться оперативной группе.
В этом кооперативном доме, построенном еще во времена, когда жилищная кооперация на песчаной Русановке только разворачивалась, на каждом этаже находилось четыре квартиры: однокомнатная, две двухкомнатные и трехкомнатная.
Лучше всех в проекте была одинарка, в ней и жил Журавель - двадцатиметровая комната с балконом, небольшая, но уютная кухонька. Двухкомнатные были не намного больше по площади и казались одной большой комнатой, почему-то разделенной тонкой перегородкой. И наконец, трехкомнатная представляла собой "распашонку", где большая комната, от которой в обе стороны отходили две крохотульки, выглядела просторным холлом перед спаленками…
Полковник знал со слов Варвары Алексеевны, что во второй двухкомнатной живет старик пенсионер, недавно потерявший жену. Он редко выходит из дома из-за болезни ног, и исполком уже много лет обещает ему предоставить квартиру на первом этаже. Хозяева трехкомнатной завербовались на Крайний Север и, заперев в боковушках свои вещи, сдали на три года большую комнату офицеру с супругой.
Коваль подумал, что прежде всего следует познакомиться поближе со стариком пенсионером. По его вызову приехала аварийная газа. Да, старики, как показывает практика, обычно наиболее наблюдательны и внимательны к жизни других людей.
Однако сам Коваль сейчас к Коляде не зашел. Решив поручить собрать нужные сведения в этом доме старшему лейтенанту Струцю, Дмитрий Иванович стал спускаться по лестнице, на бульваре его должна была ждать машина.
* * *
Тем временем Нина Барвинок, пошатываясь и останавливаясь, словно пьяная, брела по замерзшему бульвару. Мысли ее путались. Она еще не могла осознать до конца происшедшее. Ведь утром, как всегда опаздывая, прибежала запыхавшись в институт и только плюхнулась на свое рабочее место, за машинку в маленькой комнатке машбюро, - к ней подошел Павленко и попросил срочно отпечатать командировочное удостоверение. Пока она заполняла бланк, Вячеслав Адамович нетерпеливо переминался с ноги на ногу и вдруг спросил, здесь ли у нее второй экземпляр работы Журавля и допечатала ли она конец.
Нина сначала удивилась вопросу, так как Антон Иванович просил пока никому не показывать рукопись и не рассказывать о ней. Поведение Журавля в этот раз она нашла тоже странным - в институте не было в обычае прятаться со своими открытиями. Наоборот, даже если открытие или изобретение было незначительным или не особо оригинальным, автор шумел на весь институт. Поступали так иногда и в начале работы, когда хотели застолбить заявку на открытие и спешили утвердить свой приоритет.
Впрочем, подумала потом она, Вячеслава Адамовича этот запрет Журавля не касается. Ведь вчера вечером Антон уже рассказывал ему о своей разработке.
"Нет, конец еще не допечатала. Только пришла. Но осталось немного. К обеду, между делом, закончу, - ответила она. - А второй экземпляр есть".
"Дайте на секунду, - попросил Павленко. - Мне Антон показывал, но еще хочу взглянуть".
Когда Нина дала ему отпечатанные страницы, Павленко стал быстро рыться в них. Руки у него дрожали, папка выскользнула, и листки веером легли на пол. Нина бросилась их подбирать, а Павленко схватил со столика уже отпечатанное командировочное удостоверение и побежал к начальству подписывать. Больше в этот день она его не видела…
Но ведь что ей сказал этот полковник?! Что-то несуразное! Антон погиб?! Какая-то нелепость! Журавель, ее милый белокурый Антон, возник перед глазами живым, радостным, веселым, как всегда. Таким он был и вчера, когда она принесла ему часть перепечатанной работы. Почему же сегодня ей сказали, что его нет в живых? Этого не может быть!
Нелепость, нелепость, нелепость! И Павленко сегодня, уезжая в командировку, ничего не сказал.
Ведь он должен был бы знать, если не дай бог… Да, когда же это могло случиться?! Когда? Вчера вечером они все вместе сидели… В волнении Нина никак не могла понять, когда было "вчера" и что такое "сегодня". Нет, это неправда! - окончательно решила она… Но солидный человек, полковник милиции! Зачем ему врать? Почему?! Может, просто арестовали бедного Антона? За что же? За то, что шьет сапоги?
Павленко сегодня, конечно, был расстроен, суматошен, но он такой всегда. Нервничал, спешил. Наверное, ему влетело от руководства, что откладывает поездки на завод. Да и вообще этого Вячеслава Адамовича, этого "поймите меня правильно", никогда не поймешь! Но как он мог не сообщить ей об Антоне, если не дай бог… Пожалел ее?
Ей вспомнился разговор с Павленко несколько дней тому назад на этом же бульваре Давыдова.
…Они шли вдвоем по уже затихающему в опускавшихся сумерках бульвару. Нина сосредоточенно смотрела под ноги, словно боялась споткнуться о что-то невидимое на слегка запорошенном снегом асфальте. Она шагала размеренно, чуть покачиваясь, не глядя на своего спутника. Худенькая, высокая, в легоньком пальто, она казалась топольком, который убежал от высоких заиндевевших деревьев, застывших в шеренге вдоль бульвара, и двинулся рядом с человеком.
Павленко нервничал. Он шел подпрыгивающей походкой, то чуть отставал от спутницы, то вырывался вперед, пытаясь увидеть ее глаза, убедиться, что она его слышит, и заячий треух на его голове при этом жалко вздрагивал в такт неровному шагу.
"Поймите меня правильно, Ниночка, - спешил высказаться Вячеслав Адамович, зная, что время его ограничено: еще квартал - и покажутся Березняки, дом, в котором живет машинистка и возле которого ему придется раскланяться. - Поймите меня правильно, Ниночка. Я ваш друг".
Нина молчала, уткнувшись носиком в поднятый воротничок пальто.
"Я хочу вам добра. Я вам очень сочувствую. Знаю и о вашей нелегкой жизни. Все знаю… А человек вы чудесный, милый, добрый… достойны лучшей участи. Если бы вам хоть немножко в жизни повезло! И если бы от меня это зависело!.. Я готов себя убить за то, что не могу сделать вас счастливой".
"Что вы знаете о моей жизни? - высвободила рот из воротничка Нина. - Моя жизнь касается только меня, Вячеслав Адамович".
"Да, да, конечно, - спешил согласиться Павленко. - Поймите меня правильно, я лишь хотел как-то помочь вам, ну как бы сказать, оградить вас…"
"От чего?"
"Ну, - замялся Павленко, - скажем, от новых бед, которые могут свалиться на вашу голову…"
"Каких еще бед?" - женщина уставилась на собеседника.
"Ну, может, не совсем так… просто предупредить, чтобы вы не обманывались… Поймите меня правильно, я не в силах видеть, как вы преданы Антону и какой неблагодарностью он платит. Мне трудно это говорить, но я ваш друг, Ниночка, настоящий друг, я к вам всей душой. Вы мне даже напоминаете Неточку Незванову из Достоевского… Гляжу на вас и словно перечитываю роман. Впрочем, нет, не перечитываю… а вижу все наяву, вижу ваше нелегкое будущее…"
"Что же вы видите? Какое будущее?"
"Антон хороший парень, красив, умен, талантлив… Но ведь он ничего не сделает для вас, семью вашу разрушит, а сам не женится. Я его знаю. Он человек порыва, минуты, в порыве пообещал, а вы и поверили, понадеялись… И теперь на моих глазах повторяется вечная, как мир, история…"
Павленко, очевидно, все труднее было говорить, он начал заикаться и, пытаясь скрыть это, вынужден был делать паузы.
"Поймите меня правильно, - передохнув, продолжал он, - я ваш друг и не могу скрывать то, что знаю".
"А Антону Ивановичу вы тоже друг?"
"Видит бог - друг, - ответил Павленко, прижимая руку к груди, - и именно поэтому хочу вас предупредить, чтобы вы не лелеяли розовые мечты. Вы уже, кажется, готовы уйти из дома и подать на развод. Но куда вы денетесь? Да еще с ребенком… Вы пока удобны ему, как и многие другие до вас… Он, наверное, вообще никогда не женится… Мне вас обоих жаль…"
Нина, несмотря на холод, замедлила шаг и подняла голову. Страшная догадка змеей вползла ей в душу, но от нее замерзшую женщину бросило в жар. Небо, до сих пор розовато-серое, приобрело сиреневатый оттенок, фиолетовым стал и снег, вдруг и дома, и небо показались ей черными, словно она ослепла.
Женщина остановилась, закрыла лицо руками. Павленко поддержал ее за локоть.
Нина отвела его руку.
"Это Антон поручил вам поговорить со мной?"
"Упаси бог. Антон ничего не знает, и умоляю вас, не передавайте ему… Он неплохой парень, это безусловно. Но серьезно к женщинам относиться не может, даже к вам, вы ведь и сами чувствуете… - говорил Павленко. - И я думаю, он будет доволен, когда узел развяжется".
"Что же вы предлагаете, Вячеслав Адамович?" - наконец нашлась Нина, когда чернота отступила от нее. Она подняла грустные глаза на собеседника…
Павленко внезапно закашлялся, да так, что не завязанный тесемками треух чуть не слетел с головы.
"Да ничего, Нина Васильевна, - тоже грустно ответил он. - Увы, пока ничего… Вы только поймите меня правильно. Я не нахожу слов, чтобы все выразить. Нет таких слов у меня. И в языке их нет. Во всем нашем великом языке! Не придумали их люди. Поймете ли вы меня, если скажу, что в юности больше всего запала в душу одна книга: "Неточка Незванова". Я по-детски плакал, читая ее, и дал себе слово, когда встречу похожую на нее юную душу, сделаю ее счастливой.
Но время сейчас другое, я понял, что Неточки уже нет и быть не может… Мечта, с которой я жил годы, понемногу потускнела, поблекла, растаяла…
И вдруг появились вы… Еще до того, как вы впервые пришли к Антону, еще на работе, в институте, я обратил на вас внимание… Дальше - больше. Интересуясь вами, все больше и больше узнавал в вас Неточку Незванову… Но… - Павленко развел руками, - вы появились в моей жизни слишком поздно. Видит бог…"
"Мне холодно, Вячеслав Адамович, - перебила его Нина. - До свидания, я побегу".
"Нет, нет, - схватил ее Павленко за рукав пальто, - так нельзя. Я слишком долго носил все это в себе, чтобы не высказаться до конца, коль уж начал… Я вас не отпущу. Потерпите. - Он взглянул на тоненькие нитяные перчатки женщины. - Давайте я согрею ваши руки, пальчики, наверное, замерзли".
"Не надо! Для этого вы пошли меня провожать! Чтобы наговорить на другого!" Нина пресекла попытки Павленко взять ее руки в свои и пошла быстрым шагом.
Павленко догнал ее.
"Не наговорить, а… Неужели вы так безжалостны ко мне, Нина?"
"Что же вы хотите от меня, Вячеслав Адамович?"
"Единственное. Чтобы вы не надеялись на Антона, вас ждет глубокое разочарование… Поймите меня правильно, я давно люблю вас, и видеть, что Антон обращается с вами как с игрушкой, невыносимо… Мало того что у вас дома и муж - не подарок… У меня сердце кровью обливается. Я, конечно, живу, так сказать, "под колпаком", вы же знаете мою Варвару, но сердце мое все чувствует, и ради вас я готов, Нина Васильевна, на…"
Он не успел закончить фразу.
"Я люблю Антона, а не вас! - почти выкрикнула женщина. - Не провожайте меня дальше! Не смейте!" И она почти бегом бросилась по мостику, ведущему через канал с Русановки к Березнякам.
Она не то чтобы была возмущена, - какая женщина будет возмущаться, когда ей признаются в любви! - у нее появилось ощущение, будто взяла в руки что-то мокрое и скользкое…