- Дверь у него всегда открыта… Заходят просто "на огонек"… А почему вы говорите "заказчицы"? - спохватилась Христофорова. - Он ведь не сапожник, а ученый, молодой ученый… - Пристальный, чуть иронический взгляд полковника привел Килину Сергеевну в замешательство. - Ну конечно, он и шить умеет. Золотые руки. Может, и подарил кому-нибудь туфельки… не знаю. Его хобби меня мало интересует…
- Ладно, - с недовольным видом согласился Коваль. - К женщинам и туфелькам мы еще вернемся. - Килина Сергеевна чем-то неуловимым все больше напоминала ему жену, и он сердился, так как в настоящую минуту это мешало ему работать. - А мужчины? Бывали в этой компании мужчины?
- Вы знаете, нет. Один только вечно торчит. Ну, это, правда, сотрудник и сосед - Павленко. Человек неглупый, способный, тоже научный сотрудник… Немного странноватый. Женат, однако вечно к чужим юбкам цепляется…
Дмитрий Иванович вопросительно взглянул на Христофорову.
- Нет, не к моей, - поняв его взгляд, фыркнула женщина, - к той же самой Нинке, например, машинистке.
- А враги у Журавля были?
- Враги? Не думаю… Человек он доброжелательный, есть в нем что-то очень симпатичное, подкупающее… С ним приятно общаться… А впрочем, у кого врагов нет… - вздохнула портниха. - А почему все-таки Журавель вас интересует? И почему вы все время о нем в прошедшем времени говорите?
- Я уже сказал, что мне вопросы задавать не следует, - напомнил Коваль. - Однако на этот отвечу: Журавель погиб.
- Как погиб? - наморщила лобик Килина Сергеевна. - Что значит "погиб"? Как понимать это? Умер? Убили? Когда? Кто?! - Она выпрямилась в кресле, будто собиралась подхватиться и бежать, искать преступника.
- Да, - подтвердил Коваль, наблюдая за реакцией женщины. - Умер.
- Не может быть! От чего?
- Отравился газом.
- Вот те на! - закусила губку собеседница Коваля. - Нет, нет! - выкрикнула она через секунду. - Вы что-то путаете. - Она выдернула из модной сумочки носовой платочек и только тогда, словно поверив полковнику, разрешила себе заплакать.
Коваль не мешал ей, и она быстро взяла себя в руки.
- Расскажите, как вы познакомились с Журавлем? Что еще о нем знаете? Выли ли обстоятельства, которые могли толкнуть его на самоубийство?
- Самоубийство? - Христофорова подумала немного, потом спрятала платочек в сумочку. - Исключено, - заявила решительно. - Уж очень он жизнь любил, и жуир был хороший. И когда же это случилось?
- Двенадцатого. Где вы были в тот день?
- Во Львове.
- Вы постоянно живете в Киеве?
- Да.
- Одна?
- Я - в разводе.
- А в Одессе? Дочь с отцом?
- Нет, без отца. Вита в этом году окончила школу, сейчас работает и вечером учится.
- Живет в общежитии?
- Нет, что вы! У нее своя квартира. Отец уехал в другой город, квартира осталась ей и бабушке, моей матери. Но мама летом умерла.
- Насколько мне известно, вы числитесь закройщицей в ателье фабрики "Индпошив". Однако больше в разъездах, чем на работе.
- Дело в том, - без тени смущения ответила женщина, - что я специалист высокого класса. Поэтому работаю без бригады. Сама крою и сама исполняю. У меня по-настоящему "Индпошив" и соответствующие заказчицы, жены известных ученых, художников, даже министров… впрочем, и сама я художница. Художник-модельер… Часть работ беру с собой в Одессу и там исполняю… Вы же понимаете, хотя девочка у меня вполне самостоятельная, но после смерти бабушки контроль и присмотр необходим… все теперь легло на мои плечи…
Коваль понимал это. Но он также понимал, что ателье "Индпошива" служило для Килины Сергеевны только ширмой. Фактически она была частной портнихой, ловко ускользавшей от финансовых органов. Он был почти уверен, что зарплату ее в ателье кто-то кладет себе в карман. Но Килине Сергеевне главное - где-то числиться, чтобы не терять трудовой стаж. То, что клиентки ее - жены влиятельных людей, стремившиеся поддерживать с ней добрые, а порой и дружеские отношения из-за нехватки талантливых мастериц и желания одеваться изысканнее и красивее других, рождало в портнихе некоторое чванство.
Однако сейчас взаимоотношения Христофоровой с ателье, заказчиками и финотделом полковника не интересовали, и он не стал углубляться в эту тему.
- Итак, недругов у Журавля не было, говорите, и самоубийство также исключается? - возвратился к своему Коваль.
- Я так думаю, - снова погрустнев и снова вынув из сумочки платочек, подтвердила женщина. - Ах, какая трагедия! Такой красивый душевный человек погиб! И какой талантливый! Он бы до академика дошел… Ему все завидовали… - Килина Сергеевна вдруг сама прервала свои ламентации, словно озаренная новой мыслью. - Да, да, ему везде и всегда завидовали, и еще как! В том же институте, например… Если бы вы сказали, что ему какую-то пакость сделали, например, подсыпали мышьяк в вино, я бы не удивилась… Но отравиться газом! Кстати, как это произошло?.. Это не секрет?
Коваль промолчал, решив, что подробности гибели Журавля Христофоровой пока не следует знать.
Зеленоватые глаза женщины вспыхнули огнем. После некоторой паузы она заговорила снова.
- Если бы мышьяк, то могла бы подумать и на какую-нибудь подружку. Меня из этого списка, я надеюсь, вы исключите. - Полковник не прореагировал на эту реплику, и женщина продолжала: - Да, да. У Антона была уйма любовниц, и с ними он обращался не лучшим образом. Надоест - вышвыривал, как собачонку. А многие были от него просто без ума… Например… Например… Да недалеко ходить, эта самая машинистка институтская, Нина. Я уже говорила, влюблена как кошка. Подозреваю, страшно хотела, чтобы он забрал к себе, женился. У нее в семье ад. Муж какой-то садист, старше ее, бьет, отец отдал за него в семнадцать лет. Она все это скрывает, но я знаю! Антон жалостливый, а может, и понравилась, она, в общем-то, ничего, ну и приманил. Правда, она как на чей вкус. Слишком уж смирная, терпеливая, услужливая, я бы сказала, безответная какая-то… Ты ее ногой, а она к тебе душой. Даже противно! Но мужикам такие нравятся. Особенно которым женщины трудно доставались или которые под колпаком у какой-нибудь мегеры сидят. А вот почему - Антону?.. - Вспомнив вдруг, что полковник тоже мужчина, Килина Сергеевна неловко улыбнулась и виновато взглянула на Коваля. - Я не люблю таких. Они теряют достоинство женщины. Нинка ему служила верой и правдой, капризы молча сносила, это, видно, не шло в сравнение с домашним адом. Да у любимого, известно, и кулак сладкий… Нет, нет, это к Антону Ивановичу не относится… Так, пословица… Журавель одно время обещал ей жениться… Ну, обещал, обещал, обнадеживал. А в действительности за нос водил. Да это и понятно. Не ровня ему… Без образования, если надолго - то, в общем, неинтересная, однообразная, в одном платье может полгода ходить… Хотя аккуратная: в старом, застиранном, немодном, но чистом. Если мышьяк, я бы поверила… Знаете, от любви до ненависти один шаг… Не хочу напраслину на человека возводить, но могла, могла бы Ниночка! Допек, значит, ее! Прийти и газ ему открыть… Один раз эта тихоня такой взгляд на меня бросила - мороз по коже пошел… В тихом омуте, как известно, черти водятся…
Килина Сергеевна умолчала, что это произошло, когда Журавель при Нине обнял ее на диване.
Ковалю вспомнилась газетная статья, в которой ученый-психолог писал, что бывают минуты, когда человек ненавидит того, кого любит. Такое случается редко и продолжается, к счастью, недолго. И виноват в этом механизм человеческой психики: мгновенный эмоциональный всплеск обиды опережает все остальные чувства. Хорошо, что в конце концов осознанное чувство любви побеждает кратковременное раздражение…
Побеждает… Но что может произойти в течение минутного всплеска ненависти, когда человек плохо контролирует свои действия?!
- Вот теперь бедняжки Антона не стало, и она спокойно уживется с мужем, - продолжала женщина. - Да и зачем было Антону сейчас жениться? Связывать себя. Это только помешало бы ему. Он был человек науки, а не детских пеленок… Ему нужна была просто хорошая, умная подруга.
Ковалю подумалось, что именно себя Килина Сергеевна метила в такие подруги Журавлю - без всяких официальных обязательств, связывающих личную свободу.
- А уже к седым волосам, когда многое достигнуто, дело другое, - можно и жениться. Впрочем, что теперь говорить… бедный Антон, - горько закончила портниха. - Вот тебе и наука, вот тебе и карьера!..
Черт возьми, эта Христофорова, вероятно, взялась сегодня его подковыривать! Ведь и он вторично женился, когда уже виски побелели.
Однако Дмитрий Иванович и вида не подал, что замечание задело его.
Умение терпеливо слушать всегда помогало ему. И в этот раз он был терпелив. Дождавшись, когда женщина умолкла, он спросил:
- Так где вы были, Килина Сергеевна, вечером в среду, двенадцатого декабря?
- Я же сказала: во Львове, - удивленно ответила женщина.
- А точнее?.. Припомните.
6
В институте были потрясены сообщением о смерти младшего научного сотрудника Журавля. При не очень строгом режиме дня ученые не просиживали здесь в кабинетах. Большей частью они работали на производстве, внедряя свои решения, особенно в последнее время, когда от института потребовали практических результатов исследований. Существовал еще так называемый "библиотечный день", и сотруднику раз в неделю разрешалось вовсе не являться в институт. Считалось, что в этот день он знакомится в академической библиотеке с необходимой по теме литературой, предоставить которую в полном объеме небольшая институтская библиотека не могла.
Поэтому никто не поинтересовался младшим научным сотрудником Журавлем, хотя он два дня не показывался. Тем более Антон Иванович отличался недисциплинированностью, за что даже при таком сравнительно свободном режиме успел получить за год два выговора от директора.
Поднявшись на третий этаж большого, с несколькими ответвлениями здания, в котором сосуществовало несколько институтов, Коваль попал в царство тишины и безлюдия. В длиннющем коридоре два сотрудника, покуривая сигареты, вели у окна тихий неспешный разговор.
Полковник направился к ним, но по пути на первой двери заметил скромную табличку с надписью "Приемная" и, открыв ее, очутился в небольшой комнате. За столом с пишущей машинкой сидела молодая женщина с густо накрашенными ресницами. Это была не Нина Барвинок, работавшая, как позже узнал Коваль, в отдельной комнатке машбюро.
- Иван Андреевич у себя? - спросил Коваль, заранее узнав имя и отчество директора и по телефону договорившись о встрече.
- Да.
- Доложите, пожалуйста: полковник Коваль.
Секретарь спросила имя, отчество посетителя, записала на квадратике бумаги и впорхнула с ним в кабинет. Через минуту она возвратилась и широко открыла дверь:
- Заходите!
Маленький щуплый человечек за огромным столом как-то не вязался с тем, каким представлял себе Коваль маститого академика. После известия о неожиданной смерти сотрудника директор с минуту не мог прийти в себя и таращился на полковника, словно тот сообщил о чем-то крайне нелепом и невозможном - во всяком случае, в их институте.
Но после обычных ахов да охов, отвечая на вопросы, он в общих словах дал высокую оценку безвременно ушедшему из жизни Журавлю, как ученому, сказал, что молодого человека ждала блестящая карьера в науке.
На этом разговор оборвался. Больше ничего о Журавле директор сказать не мог, так как сталкивался с ним редко. Но поскольку его поразил сам факт неожиданной смерти сотрудника, Иван Андреевич постарался, характеризуя его, подобрать самые лестные слова. Узнав, что у Журавля нет никого в Киеве, а мать-инвалид - единственный родной человек - приезжает завтра из отдаленного волынского села, пообещал организовать похороны за счет института.
На вопросы о Павленко и о других сотрудниках, близко сталкивавшихся с погибшим, Иван Андреевич конкретно не ответил и попросил секретаря выяснить, где заведующий лабораторией, в которой работал Журавель.
Крупный, плечистый, уже немного обрюзгший, с рыжей бородой мужчина, появившийся через пару минут в кабинете, оказался руководителем этой лаборатории.
- Василий Ферапонтович Дейнека, - сказал директор, - познакомьтесь. Полковник милиции Коваль. У нас трагическое происшествие, Василий Ферапонтович. Погиб Журавель, из вашей лаборатории. Такое несчастье!!! - Директор сделал приличествующую паузу и со вздохом добавил: - Полковник побеседует с вами. Ответьте, пожалуйста, на все вопросы, касающиеся научной работы умершего… И расскажите обо всем, что будет интересовать товарища Коваля.
И, облегченно вздохнув, Иван Андреевич поднялся из-за стола и пожал на прощанье руку Ковалю, тот в его взгляде заметил вдруг появившееся недоумение: а зачем, собственно говоря, приходил в институт этот немолодой полковник? Неужели только для того, чтобы сообщить о гибели сотрудника? Ведь весь разговор, если разложить на элементы, состоял из общих фраз, из краткой информации сотрудника милиции о трагедии и такой же его, директора, краткой характеристики Журавля, характеристики, которую легко получить у кадровика. Не задевает ли неприятная история с Журавлем каким-то боком институт?
Недоумение в глазах ученого оставалось еще несколько секунд после того, как за Дмитрием Ивановичем и заведующим лабораторией закрылась дверь кабинета. Иван Андреевич пожал плечами и, снова опускаясь в кресло, пожевал губами, будто разговаривал сам с собой. Впрочем, какое отношение имеет институт к несчастному случаю с сотрудником, подумалось ему дальше. Прискорбное событие произошло не в стенах учреждения, не в лаборатории при каком-нибудь эксперименте, а дома, но признанию полковника, в состоянии опьянения. Упрекать их смогут разве только в том, что с покойным плохо проводилась воспитательная работа по поводу алкоголизма. Но научно-исследовательский институт не детский сад и не школа для переростков…
Эти соображения полностью успокоили директора, и он со спокойным сердцем, хотя и исполненный естественной человеческой грусти по поводу нелепой гибели молодого человека, углубился в бумаги, от которых его оторвал визит Коваля.
Тем временем полковник зашел с Василием Ферапонтовичем в небольшую комнату, где в тесноте, впритык, стояло четыре однотумбовых стола, и только лавируя между двумя ближними, можно было пробраться к другим, занявшим место у единственного окна.
- Мое хозяйство, - развел руками ученый. - Теснота, - словно извиняясь, добавил он. - Да, впрочем, мы в основном работаем в библиотеке и на производстве.
Они уселись друг против друга за первые два стола и после того, как Дмитрий Иванович сообщил некоторые подробности смерти Журавля, немного помолчали.
Молчание было и грустным, и сочувственным.
- Есть ли какие-то конкретные задачи у каждого научного сотрудника? - прервал молчание Коваль. - И кто их определяет? Или он сам решает, над чем работать?
- А как же! - живо ответил Дейнека. - План. Плановое научное задание. По определенной теме. Сотрудник обязан вовремя сдать свою работу. Это может быть и самостоятельная тема, и часть групповой. По-всякому. У нас широкий и сравнительно свободный выбор исследовательских задач. Главное сейчас - результативность. Не общие теоретические разработки, а теоретическое обоснование новшества и практическое его внедрение в серию, в производство.
- А кто определяет тему работы того или иного сотрудника?
- Исходим из научного плана всего института, отдела, лаборатории.
- А если ученый имеет свою тему?
Василий Ферапонтович переспросил:
- Как это "свою"? Вы хотите сказать, внеплановую? У нас называют "инициативную".
- Хотя бы так.
- Ради бога! Пожалуйста! Но прежде всего план. Как и во всех звеньях социалистического хозяйства.
Эти слова Дейнека произнес таким менторским тоном, что полковник еле удержался, чтобы не взглянуть иронически на собеседника.
- Ну, правильно. План прежде всего. А если неожиданное открытие ученого никак не укладывается в рамки, внутри которых разрабатывает свои плановые идеи отдел, лаборатория?
- Наука - творчество, - тем же назидательным тоном с нотками удивления в голосе, что вот, мол, приходится объяснять элементарные вещи, продолжал заведующий лабораторией. - Поэтому творчество мы всячески приветствуем и поддерживаем. Но плановую работу ученый все-таки должен сдать. И вовремя. Инициативная работа так же может войти в план. Если представляет несомненный научный интерес и будет утверждена на ученом совете. Конечно, на этой почве возможны всяческие конфликты. Скажем, если инициатива не вписывается в планы института или ни один отдел не берет ее, она становится беспризорной.
- В вашей лаборатории бывали такие случаи?
- Какие?
- Инициативные разработки.
- Да. У нас два кандидата и два младших научных сотрудника, еще не защищенных. Теперь уже один, - поправился, смутившись, Дейнека. - Антон Иванович, земля ему пухом, много мог дать науке. Как раз на днях он готовился сделать сообщение об изобретении, которое имеет большое практическое значение. Именно предложить инициативную разработку, почти готовую. А теперь… Вы не скажете, когда похороны? Мы ведь тоже хотим проводить товарища…
- Похороны послезавтра. Приезжает мать… Ваш директор даст указание, как все организовать… Ну а другие работники вашей лаборатории, кроме Журавля, - спросил после паузы Коваль, - как у них с творчеством, открытиями? Бывают?
Василий Ферапонтович вопросительно уставился на полковника.
- Например, Павленко, - уточнил Коваль. - Тоже младший и пока, как вы говорите, "не защищенный"… Так ведь?
- Вячеслав Павленко? Способный человек. Я бы сказал, даже талантливый. Иногда брякнет, думаешь - ересь, а потом глядишь - мысль. Но тут же гаснет, как искра. Очень медлительный, какой-то несобранный. Характер у него замкнутый, и вечно он чем-то недоволен. А чем - не понять! Все вроде складывается у него ладно. И дома нормально, и в институте к нему хорошо относятся… Сейчас Вячеславу Адамовичу будет трудновато. Пожалуй, он больше всех потерял с гибелью Журавля. Вместе, в паре, работали над плановой темой. Антон Иванович не давал угаснуть вспыхивавшему в нем огоньку, тормошил его. Журавель всегда стремился все сделать быстрее, довести дело до конца, внедрить, вечно торчал на заводе, ссорился, если работа затягивалась. Любимое выражение его было: "Пока вы, извините, в носу ковыряете, поезд уходит".
Ну и ему попадало, когда тащил в охапке вместе с интересной разработкой что-нибудь не то.