В ЗАГС нас провели через служебный подъезд, процедура заняла считанные минуты, отыграл записанный на диск марш, хлопнуло шампанское, очарованная моей широко известной в массах супругой регистраторша ляпнула: "Заходите еще…", и мы, нырнув в машину с затемненными стеклами, поспешили к гостям.
Свалившихся на меня подарков я не ожидал: тут были часы в платине и в золоте, мебельный гарнитур, новенькая машина для Ольги, пара кашмирских контрабандных ковров от "Днепра", офисное помещение в новостройке от Алика, предназначенное для сдачи в аренду, а Вова Филинов просто и незамысловато сунул мне за пазуху конверт, прокомментировав сухо:
– Подъемные.
Подъемных насчиталось на новый "Мерседес", что навело на тревожные размышления о масштабах и качестве совместной деятельности под руководством дарителя, не склонного, как мне было дано прочувствовать, мелочиться по жизни в принципе.
– Ты многое мне не договариваешь, – отстраненно оценивая масштаб подношений, шепотом укорила меня невеста, принимавшая цветочки и бижутерию от своих собратьев по творчеству – обремененных славой, но никак ни капиталом и властью.
Тем не менее букет из чиновников, дельцов и богемы поразительно ужился в своей разносортиц, взаимных интересах друг к другу, и свадьба получилась лихой, веселой и душевно-бесшабашной. И даже Решетов в обнимку с вице-мэром и Филинов под ручку с долговязой популярной балериной, свободно различавшей с высоты своего роста примятую макушку его шляпы, отправились к выходу уже под утро, крайне довольные отгремевшим загулом, с винными пятнами и следами салата на брюках и галстуках.
Я же, проспавшись после очередной брачной ночи, выслушал мнение Ольги о прошедшем торжестве.
Супруга к моему пробуждению уже сидела в халате на кухне с полотенцем на голове и пригубливала свежевыжатый сок из высокого стакана.
– В общем, я вышла замуж за мафию, – горько резюмировала она, рассматривая свою кисть, охваченную подаренным ей браслетом в россыпи бриллиантов.
– Я сам в шоке, – честно признался я. – Но, видимо, эти подарки – результат выросшего народного благосостояния. А мафии нет, дорогая. По крайней мере, в России. Есть разного рода группы по интересам, иногда объединяющиеся во временные сообщества, но и только.
– В каком же сообществе состоишь ты?
– В первую очередь – в сообществе с тобой, если не возражаешь.
– А ты уверен, что живешь в сообществе с собственной личностью?
– То есть в ладу с совестью? – перевел я. – Уверен. И вообще считаю себя приличным человеком. И мне многое не нравится в моем окружении. Но теперь вопрос к тебе: можешь ли ты постоянно одергивать режиссера? Можешь ли ты навязывать ему свое мнение? И сколько ты продержишься в театре, если, к примеру, заявишь, что тот или иной спектакль заказной, а предлагаемая тебе роль пошла и в принципе порочна?
На меня вдруг накатили раздражение и усталость. Тоже мне, ревнительница моральных устоев общества, живущая под хрустальным колпаком своей избранности и фарта…
И накатило желание рассказать ей всю свою подноготную – желание, неудержимое и едкое, как понос. Я сжал пальцы в кулак, наливающийся тяжестью и силой, как кистень, и врезал от души по мраморному подоконнику, крякнув от боли в отбитой кости.
Подоконник не дрогнул. Квартирку мне выстроили основательно.
Она подошла ко мне, мягко обвила руками, произнесла виновато:
– Я ощущаю вокруг тебя какую-то пропасть… Я не вижу эту пропасть, но она где-то рядом… А ты – на ее краю. Все время. И мне страшно.
– Эта пропасть называется нашей жизнью, – сказал я. – Над которой мы пока относительно беззаботно парим. И я сделаю все, чтобы подъемную силу под крылом не одолела сила тяготения…
– Ну и закончим на этом, – примирительно подвела она итог. – Ты не забыл, что через час приедет твоя мама?
Прилетевшую накануне свадьбы мать я устроил на прежней квартире.
– А вечером – Юрка с Леной, – прибавил я.
– Только я сегодня допоздна в театре. – Она сдернула с головы полотенце и отбросила назад влажные после душа волосы. – Не знаю, застану ли их. Но тебе хлопотать не придется: холодильник набит остатками пиршества, оцени мою хозяйственность.
– Я ценю не только твою хозяйственность… – Я привлек ее к себе.
– Подожди… – Она отстранилась. – У нас еще целая ночь впереди… И вообще не обольщайся победами: скоро бегать от меня будешь…
– В каком смысле? По бабам?
– Я те дам по бабам!
– Виноват по поводу неудачной остроты…
– Так-то!
И горделиво тряхнув своей соломенной копной, она пошла переодеваться.
А вскоре приехала мать.
На свадьбе она держалась раскованно, без тени какой-либо удрученности, мило ворковала с гостями, умело обходила углы вопросов о своем нынешнем положении, работе и местопребывании, но, оставшись со мной наедине, ударилась в слезы.
– Ты куда залез? – с тоской вопрошала она. – Тебе же надо выбираться из этой клетки как можно скорее! Если все раскроется, от тебя останется мокрое пятно! Я вчера посмотрела на этого вашего Решетова… Он даже не будет тебя сажать! Ты просто сгинешь в никуда. Это все равно что жить в обнимку с бомбой!
Тут мне и в самом деле стало страшно. Вот она, женская интуиция. Не основываясь ни на чем, лишь на одном поверхностном взгляде, мать усмотрела всю суть ситуации, системы и человека, вставшего у нее во главе.
– С моей горы теперь надо съезжать на тормозах, – промямлил я. – Очень аккуратно, не допуская спешки.
– Разгоняться в гору не надо было! А жена? Она ведь у тебя не актриска из варьете. У нее ведь запросы! И Америкой ты ее не соблазнишь. Да и как теперь сам туда попадешь?
– А… при чем тут твоя Америка?
– А потому что бежать тебе рано или поздно куда-то придется! И не в Сызрань же!
– Там-то как раз скрыться проще, чем в Нью-Йорке, – ответил я, не уверенный, впрочем, в справедливости данного утверждения.
– В общем, – вздохнула она тяжко, – мне остается только молиться…
– А мне – полагать, что все случившееся – от Бога, а не от лукавого, – сказал я.
– Если бы так…
К вечеру прикатили Лена и Юра. Парочка сияла довольством, лоском и изыском модных заграничных одежд.
– Ничего так устроился, – удовлетворился Юра осмотром моей квартиры, еще не успевшей обрасти мебелью и мелочами быта. – И вид из окна неплохой…
– Поменялся бы? – спросил я.
– Да ни за что! – ответил он уверенно. – Ни за какие пряники!
– Это еще почему?
– Потому что у меня в окне – океан, – сказал он. – Потому что ты дышишь здесь серой, а я – морем. Потому что ваша вода – с привкусом керосина. А та, что продается в пластиковых банках с красивыми этикетками, – из того же водопроводного крана. Жратва опасна для здоровья, одежда – подделки под оригинал, социальной защиты – никакой, а уж если тут заболеешь…
– То поедем лечиться к вам, – продолжил я.
– Ну да, всей Россией… – усмехнулся он. – Хотя… – Пожал плечами. – Ты молодец, признаю. Преодолеваешь социальные недоработки государства личным усердием. Да так, что у всех голова кругом…
– У кого "у всех"?
– У меня, у Ленки, у мамы твоей… И у сослуживцев, наверное… Того глядишь, в генералы пробьешься.
– И перспективе "генерала" не завидуешь? – спросил я, доставая из холодильника снедь.
Он, не ответив, протянул руку к журнальному столику, на котором лежали мои часы – золотые, наградные, от благодарного Сливкина с эмблемой МВД на циферблате. Брезгливо подкинув их на ладони, положил на прежнее место. Затем изрек, посмотрев на свое запястье, где красовался платиновый бочонок "Фрэнк Мюллер":
– Мои, по-моему, лучше.
– И у меня такие же есть, – хмыкнул я.
– Но украшаешься-то ведомственной фурнитурой. Потому что "Фрэнк" сеет сомнения в казенных завистливых умах. Какие вы все-таки лицемеры… Так что – не завидую. И дело тут не во всяких побрякушках, ты к ним равнодушен, я знаю. Дело, брат, в большой и прекрасной свободе бытия!
– Да где ты ее видел?..
– Ну, в возможности устремления к таковой свободе. А с ней у тебя тяжко. Даже, я бы сказал, никак.
– Да ладно тебе! – фыркнула возившаяся у плиты Ленка. – Еще недавно одной ногой за порогом тюрьмы стоял, а сейчас разглагольствует!
– О! – оживился я. – А что у тебя за история случилась?
– Не будем о печальном, – сказал Юра. – Но если вкратце, согрешил я на ниве подделки кредитных карт, но раскаялся и был прощен.
– То есть сдал подельников? – благодаря приобретенному опыту мгновенно сообразил я.
– Подельники кинули меня с долей, потом пытались удалить из списка пребывающих на планете лиц как нежелательного свидетеля, так что виноваты сами, – ответил Юра. – Ну а я как лицо, просветленное истиной закона, не убоялся чистосердечного признания. А поскольку жизнь моя подвергалась угрозе, попал под программу защиты свидетелей. И обрел имя Джордж Кларк.
Объяснение было логичным, но какую-то недоговоренность, а может, и ложь в его словах я почувствовал, однако открыто усомниться в озвученной версии себе не позволил. В конце концов, Юрина судьба отныне меня не касалась. Но приди бы подобный мошенник в нашу контору с повинной головой, события для него развились бы в ином направлении. В самом деле – забрел бы к моим операм какой-либо таджик или узбек, имеющий целью сдать сообщников, в чьей компании до сего он совершил серьезное преступление. Окунули бы мы его в бетонную надежность камеры, как в сейф, дабы не драпанул и не исчез до суда, подтянули бы поводок обещания условного срока и забыли бы о нем до поры. А тут мечись по инстанциям с выправлением паспортов и прошением об иммиграционных льготах, как будто иных дел нет. Не слыхал я о подобных подвижниках в нашем меркантильном горячем цехе, где не до штучных работ во имя забавы или пустого участия.
– Чего головой-то качаешь? – спросил Юра.
– Похоже, тобой занималась не полиция, а Армия спасения или же Красный Крест, – ответил я.
– Там просто внимательно читают Библию, – возразил он. – Где сказано, что один раскаявшийся грешник дороже десятка праведников. Это, кстати, дополнительный аргумент в пользу выбора моего местожительства.
– Да, мошеннику среди простофиль – как щуке среди плотвы, – подтвердил я.
– На себя посмотри.
– Я – жертва навязанной мне судьбы, не путай. А ты-то чем теперь занят?
– О, отныне он у нас пай-мальчик, – оглаживая плечи муженька, сказала Лена. – Я же тебе говорила… Владелец компании по продаже авиабилетов. Наращивает оборот, заключил прямой контракт с "Люфтганза" и с "Бритиш-эйр-вэйз". Скоро будет монополистом на рынке. Ну, наливайте, выпьем за новобрачных…
– Но вы ведь тоже в их числе!
– Правильно! Выпьем и снова нальем!
– А у меня к тебе предложение, – сказал Юра, пытаясь зафиксировать вилкой ускользающий по орбите тарелки кусок студня. – Можем наладить отличный бизнес, коли ты сейчас при больших мусорских делах. Давай создадим охранную структуру.
– Этих структур – как ворон на помойке, – поморщился я.
– Правильно. Но наша будет отличаться спецификой. Обеспечение безопасности приезжающим зарубежным бизнесменам, помощь в выходе на нужных людей, информационно-техническая поддержка… Ну, и частная сыскная деятельность по заказу ваших толстосумов.
– Что за деятельность?
– Изменяет ли жена, замышляют ли каверзу конкуренты, что за мысли в головах доверенных лиц… – Он вдруг светло и виновато улыбнулся. Прибавил сокрушенно: – Все же сидит во мне мент, не дает покоя…
– И ты готов переехать в Москву и заниматься…
– Ни в коем случае! – Он поднял руку. – Чур меня. Я готов побыть здесь, дабы создать фундамент фирмы. Далее в дело вступают иные люди. А мы – в доле. Можем определить ее ежемесячный размер, и пусть капает…
– Ты представляешь себе размер инвестиций? А техника, штат, помещение, лицензии? Заказы, наконец. Они ведь с неба не упадут.
– Под эту идею даются деньги, – произнес он веско. – Одним из питерских миллиардеров. Техническими условиями займусь я, потрачу месяц-другой. От тебя же требуется исключительно благословение. Ну, а когда предприятие заработает – косвенная поддержка. Разрываться между службой и хобби тебе не придется. Подумай о завтрашнем дне, о личном подсобном хозяйстве… Ведь как бывает? Сегодня на вершине, на олимпе, а завтра он оказывается Везувием… Ба-бах! И вот ты опаленный, в синяках и в переломах ползаешь у подножия, не зная, куда приткнуться… А былое величие обращено в пшик и в насмешку.
– Действуй, – согласился я равнодушно. – А там – война планы покажет.
– Какая еще война? У нас тихий, невидимый фронт.
Засиделись мы допоздна, застав прибывшую со спектакля Ольгу, а далее, не успев за бегом времени в разговорах и тостах, встретили мутный цементный рассвет, всполошились и принялись за мытье посуды и лихорадочные сборы: утром мы улетали в Эмираты, в трудно выклянченные нами на службах недельные свадебные отпуска, а Лена и Юра еще задерживались в Москве по загадочным своим делишкам.
– Какие замечательные ребята! – сделала окончательный вывод о посетившей нас парочке моя наивная супруга, склонная подчас к легкомысленной восторженности. – И как жаль, что живут они так далеко…
Я тонко усмехнулся в ответ.
– Ты со мной не согласен? Или… что? Ну! – подпихнула меня локтем. – Ты опять чего-то не договариваешь?!
– Наши с ними встречи будут чаще, нежели со многими из тех знакомых, кто живет рядом и кого мы не видим годами, – нашелся я. – Усмешка относится к такому вот парадоксу.
– Это ты верно… Взять тех же родственников, казалось бы…
– Группа лиц, периодически собирающаяся пересчитаться и вкусно покушать по поводу изменения их количества, – констатировал я.
– Какой же ты все-таки ядовитый, – поморщила она носик досадливо. – Сплошная логика, расчет и анализ. Тебе не скучно?
– С тобой – нет, – ответил я. – Поскольку все обозначенные категории несовместимы с тем, что называется любовью. А это – главное, ради чего и стоит жить.
– Не врешь? – смешливо прищурилась она.
– Вообще-то я большой обманщик. Но исключительно по работе…
Глава 3
Неделька в Эмиратах истекла, как вода в пальцах, – вода золотого Персидского залива, отороченного разноцветьем ракушечного приливного намыва.
Мы блаженствовали под теплым зимним солнышком на пляжных изумрудных газончиках, купались до одури в теплой неге прозрачной, как воздух, воды, а вечерами бродили в закоулках старого города, полыхавшего заревом реклам, заглядывая в бесчисленные лавочки.
Не обошлось без совместного ужина с беженцами Димой и Тарасовым, выправившими себе долгосрочные визы и злодействующими здесь на ниве продажи и покупки недвижимости. Основную партию в бизнесе конечно же вел пройдоха-коммерсант, а бывший чекист отныне подвизался у него в подручных, конечно же тяготясь такой ролью, но и смирившись с ней. Ему явно досаждала невостребованность его ярких оперативных талантов и участь прихлебателя при деловом энергичном Диме, чьи предпринимательские таланты, не стесненные милицейским и уголовным произволами, развивались на благодатной почве арабского бизнеса без удержу и оглядок.
Дима основал десяток оптовых магазинов и торговал квартирами в ежедневно расширяющихся кварталах новостроек, как вокзальными горячими пирожками.
– Тебе надо открыть здесь банковский счет, – улучив, когда мы остались с ним наедине, заявил он безапелляционно. – Посылать твои деньги в Россию стало затруднительно.
– Да какие еще деньги, забудь! – отмахнулся я. – За что? Все быльем поросло!
– Чуточку каждый месяц с меня не убудет, – сказал Дима, многозначительно округлив глаза. – Кто знает, как повернется жизнь? Ты – моя страховка. А я – твоя! Никому не ведомо, что за подлянки таятся в дне грядущем… Так что завтра поедем в банк, я договорюсь все устроить, хотя у тебя и нет постоянной визы. Но менеджер – свой парень, я его подогреваю, когда у меня всякие проводки интересные случаются… Супруге счет не нужен?
– Как тебе здесь удостоверение МВД…
– Почему? Я бы его в рамочку на стенке повесил.
– По Москве не скучаешь?
– В кошмарах – снится, – ответил он вдумчиво. – Черная слякоть, сырой мороз, чеченский подвал… Никому не советую.
На миг мне малодушно захотелось поменяться ролями с Тарасовым. Хотя стоило ли прозябать в такой роли? Да и против судьбы не попрешь… А судьбою моей теперь стала Ольга. И променять ее я не смог бы ни на какой коралловый рай.
Но когда, возвратившись, я ступил на порог Управления, вмиг окутавшись его свинцовой атмосферой, вспомнил прошедшие незабвенные деньки своего краткого курортного отдохновения с тоской и огорчением отторгнутого из небесных кущ грешника, должного вернуться на предназначенную ему сковороду.
Однако сослуживцы возвращению моему были рады, работа в отделах кипела, Филинов расправил крылья, паря в административном поднебесье, и в конторе царил приподнятый дух уверенности в завтрашнем дне.
Наш пиратский флагман, воплощенный в ведомстве Есина с командой его упитанных обха-эсэсовцев, уверенно утюжил воды частного бизнеса беспощадным обширным тралом; вороватые оперские невода, скинутые на невидимых лесках из иллюминаторов, укрывались под ватерлинией, и судя по качеству одежды сотрудников и количеству их тесно припаркованных у конторы иностранных машин, переживать за неустроенный быт подчиненных начальству не стоило. В моем департаменте на тяготы жизни тоже никто не сетовал. Для себя я выработал простой принцип: не влезать в частные дела подчиненных, вовлечение своей персоны в их махинации исключать, равно как и возможность получения от них мзды за свой либерализм. А коли требовалась их поддержка по моим личным вопросам, я с каменной мордой отдавал соответствующие устные распоряжения. Исполняемые беспрекословно и без комментариев.
Вова Филинов встретил меня с распростертыми объятиями. До поры отгремевшей свадьбы наши отношения отличала дружественность с оттенком корректного глубинного безразличия, но ныне мы изрядно сблизились как в неформальности общения, так и благодаря равному нам покровительству Решетова. Кроме того, откровенное расположение ко мне Олейникова, ныне – генерал-полковника и второго человека в госбезопасности, беспрепятственно вхожего к президенту, навело Вову на естественные соображения относительно моих силовых возможностей. Соображения эти напрочь исключали как помыкание мною, так и целесообразность конфронтации. Я лишь усиливал его позиции, тем паче не пытаясь его подсидеть и не испытывая нужны в критике и в противоречиях.