Хотите узнать, что стало с героями популярного сериала Дмитрия Вересова "Черный Ворон"? Им всем придется начать свою жизнь заново, с чистого листа…
На пустынном побережье острова Кипр находят женщину, чудом спасшуюся из морской пучины. Вода не приняла ее, подарив Жизнь. Значит, ее миссия на этом свете не завершена… Но кто она? Она не помнит ничего о своем прошлом.
Таинственную незнакомку помещают в лучшую клинику. Теперь ее зовут миссис Хайден. Пытаясь восстановить свою утраченную личность, она начинает писать роман. И мистические сюжеты ее книг таинственным образом воплощаются, неся в жизнь гибель и разрушения
Содержание:
Пролог 1
Часть первая - С.О.Н. ИЛЛЮЗИЯ ЖИЗНИ 2
Интерлюдия 27
Часть вторая - С. О. Н. НАЧАЛО ПРОБУЖДЕНИЯ 27
Примечания 55
Дмитрий Вересов
Загадка Белой Леди
Допустим, человек во сне побывал в раю и в знак того, что душа его действительно была там, получил цветок, а проснувшись, обнаружил этот цветок в руке… Ах! А что дальше?
Сэмюэл Тейлор Кольридж
Пролог
Никогда не замерзающие морские волны одна за другой мерно набегали на побережье. Мощное дыхание исходило от них, словно ритмично вздымалась чья-то необъятная грудь. Но кто этот великан, незримо присутствующий в каждом движении бескрайнего пространства? Какие желания, устремления и мысли таятся под его податливой и в то же время неприступной поверхно-стью? Кто может ответить на эти вопросы? Кто знает его? И кто в этом мире знает – самого себя?
Глаза женщины снова закрылись. Она лежала на жестком и одновременно мягком, холодном и тем не менее теплом песке, и ее обнаженные ноги ласкали упругие волны, не знавшие ни усталости, ни насыщения.
"Сколько времени я уже лежу здесь? День? Два? Вечность…
И сколько еще предстоит мне пролежать? Пока окончательно не угаснет сознание? Или пока рыбы и птицы не расклюют мою плоть? Или пока кости не растащат дикие звери?..
Но тогда куда же денется мое "я"? Да и что оно такое, это мое "я" – сознание, плоть, кости? Или что-то еще?..
У меня нет сил даже пошевелиться, но при этом что-то внутри меня все еще мечется, действует и… живет. Что это мечется? И что значит – внутри меня?
Нет, не может быть, я не могу исчезнуть совсем. Даже когда истлеют мои кости, я все еще буду где-то существовать. И кто знает, не в этом ли ветерке, что сейчас так ласково касается моего тела, дышит моя бессмертная душа?.."
Женщина открыла глаза, увидела устремленный на нее напряженный взгляд и подумала, что уже слилась с ветром…
Однако в следующее мгновение ее слух прорезал грубоватый гортанный голос и до сознания донеслось странно знакомое слово "сократес".
Но дальше все опять слилось в оглушающую тишину, и сознание уплыло в неведомую даль. И там, в этой дали, уже закачались стройные кипарисы на фоне ярко-синего неба, зажурчал ручей, весь в неверных солнечных бликах, а огромный платан щедро раскинул тень по песчаному берегу.
– Какой райский уголок выбрал ты, Феодор, – звучал голос, принадлежавший, казалось, не человеку, но самой природе. – Как хорошо здесь укрыться от жары, наслаждаясь прохладой ручья и тенью от широких платановых листьев…
И женщине виделся круглый благообразный старик с бородой и в белых одеждах, который, блаженно потирая ноги, сидел на берегу моря и лучистыми, голубыми, нежно улыбающимися глазами смотрел вдаль.
Но о чем он говорил с тем, кого ей было не дано увидеть? Слова, по отдельности звучащие вполне внятно, сливались в неуловимый нерасчленимый поток, и ее сознание, то засыпая, то просыпаясь, беспомощно качалось в волнах света и тьмы.
Но вот женщина снова открыла глаза и с удивлением обнаружила, что белый бородатый старик со странно знакомым именем Сократес превратился во вполне реального господина в туго накрахмаленном халате. И если бы она могла помнить, то непременно назвала бы его настоящим доктором Дулитлом из старой английской сказки.
И слова его были теперь совершенно простыми и доступными:
– Ну, как вы себя чувствуете?
Однако шок, вызванный такой подменой, таким чудовищным обманом, не позволил женщине понять, чего именно от нее ждут. И вместо ответа она снова, уже нарочно, закрыла глаза, пытаясь отогнать неприятное наваждение и опять вернуться на блаженный древний берег Средиземноморского побережья.
"Медитераннее, медитераннее, медитераннее…", – начало медитировать ее сознание, вновь проваливаясь в спасительную бездонную темноту.
– Известно ли вам, док, что за пациентка находится у вас в клинике?
– Нет, господин… – Старый врач еще раз бросил беглый взгляд на человека в безукоризненном сером костюме, наводившем на мысль о голливудских "парнях из Лэнгли", и решительно закончил: – Смит. Надеюсь, вас устраивает такое обращение. Так вот, мы пытались выяснить это при помощи местной полиции. Но они сообщили только то, что четыре дня назад неподалеку от Капри потерпел крушение самолет "Пан Америкэн Эйрлайнз". А поскольку на женщине был спасательный жилет с эмблемой именно этой авиакомпании, они сделали запрос…
– Результаты запроса в авиакомпанию?
– К их и нашему величайшему удивлению и… сожалению, они ответили, что личность женщины, соответствующей нашему описанию, им неизвестна.
– И они никого не прислали для опознания?
– Как ни странно, господин Смит, нет. Они заявили нам вполне определенно, что в той катастрофе не выжил никто.
– Прекрасно, – совершенно равнодушным тоном подытожил свои расспросы коренастый господин в сером костюме и после непродолжительного молчания твердо сказал: – Господин доктор, подготовьте пациентку к немедленной отправке в аэропорт.
– Я протестую, – невысокий доктор порывисто встал, и круглая борода его заходила ходуном. – Сейчас ее совершенно нельзя беспокоить даже разговорами, не говоря уже о транспортировке. – Однако серый господин даже не повел бровью и продолжал молча смотреть на врача так, словно перед ним был ноутбук или пальма в кадке. – Да и кто вы такой, в конце концов, господин Смит?! – не выдержал столь жестокого бесстрастия доктор. – Или вы забыли, где находитесь?! Это вам не частная лавочка – это Domus Infirmorum!
Однако господин Смит спокойно достал из карманов два удостоверения и, развернув их, поднес прямо к защищенным внушительными очками глазам доктора.
Очки успели выхватить и отчетливо увеличить три буквы для одного глаза и три – для другого, после чего белый халат безвольно обвис на плечах, а вспотевшие пальцы принялись механически протирать платочком линзы тотчас снятых очков.
– Я жду в машине, – равнодушно сообщил Смит и вышел.
– Как вам будет угодно, – ответил доктор уже ему в спину и тоже вышел, но в противоположную сторону.
Перед стеклянной дверью палаты он на мгновение остановился и усилием воли стер с лица выражение растерянной обиды, после чего зашел и уже спокойно обратился к дежурному брату:
– Брат Лиль, подготовьте, пожалуйста, пациентку "Эйрлайнз" к отправке…
– Что?! – Светловолосый стройный юноша вскинул руки, словно защищаясь от удара, и, не веря своим глазам, посмотрел на старого доктора. – Но… – наконец обрел он дар речи.
– Никаких "но", – неожиданно резко ответил обычно интеллигентный и мягкий доктор. – Через пять минут она должна быть в машине.
На лице его не было и тени привычной улыбки, и брат Лиль, поняв, что случилось нечто экстраординарное, по-военному подобрался под тугим белоснежным халатом.
Доктор поспешно ушел в свой отдаленный кабинет, не предназначенный для приема посетителей. Там он подошел к вделанному в стену шкафу, достал коньяк, чего с ним давно уже не случалось среди рабочего дня, налил в бокал изрядную порцию и тяжело опустился в кресло.
Пригубив любимый напиток под названием "Сократес", он снял очки, положил на стол и принялся устало тереть глаза.
Вдруг дверь распахнулась, и в комнату вошел высокий смуглый мужчина с гладко зачесанными волосами над высоким лбом.
– Я видел, как выносили из палаты только вчера поступившую пациентку. Братья сказали мне, что действуют по твоему приказу. Что происходит, Эльмо? Как ты мог? Как смел? – Он решительно подошел к доктору, выхватил у него бокал и, презрительно глядя на светившуюся изнутри жидкость, сурово произнес: – Служить рабами и слугами своим господам и повелителям, каковыми являются все слабые и больные… Эльмо!
Но старый доктор только беспомощно ткнулся головой в раскрытую на столе книгу, и плечи его беззвучно затряслись. Смуглый спокойно ждал, не торопя старика ни словом, ни жестом, и спустя несколько минут Эльмо действительно взял себя в руки и выпрямился.
– Не спрашивай меня ни о чем, брат, не спрашивай ни о чем сейчас, – беспомощно прошептали его влажные от слез губы.
И жесткие черты вошедшего смягчились. Гневные слова, уже готовые было сорваться с твердо очерченных губ, замерли на полуслове, ибо он знал, что сидевший перед ним плакал только тогда, когда был не в силах предотвратить происходящее на его глазах зло.
Он подошел еще ближе и положил смуглую руку на легкие седые волосы плакавшего, и в то же мгновение под окнами раздался звук мягко запускаемого мотора большого джипа, а затем шуршание шин по мостовой…
Часть первая
С.О.Н. ИЛЛЮЗИЯ ЖИЗНИ
1
Солнце медленно поднималось. Ночные снега прощались со своим бесцветьем, окрашиваясь в десятки оттенков, от пепельно-серого до ярко-золотого. Где-то высоко парила птица, но был это орел, кречет или блистательный сапсан, разглядеть не удавалось.
Среди нагромождения скал вился узкий, крутой проход, едва различимый в неверных лучах рассвета. На вершине почти отвесного утеса эффектно лепились темные каменные стены, и от них звонким эхом отражался неумолчный поток горной речушки, уже сотни, если не тысячи лет легко несшей свои воды неизвестно откуда и неизвестно куда.
Свет разливался все сильнее. Через несколько минут уже можно было рассмотреть четыре фланкирующие башенки, уже изрядно потрепанные временем, и массивные ворота, обращенные на юг. Ворота были плотно закрыты, и ни одного звука не проникало из-за мореных досок неизве-стной породы дерева. А птица все чертила и чертила свой прихотливый узор в небе, ставшем теперь синим, как море.
И только она своими круглыми янтарными глазами хищника видела, что старая крепость на самом деле полна жизни – жизни, отделенной от остального мира высокими стенами. И хотя на башенках давно уже нигде не видно было грозных часовых, а ров перед воротами зарос копытником, недоступность этой внутренней жизни выглядела гораздо более убедительной, чем сто, и двести, и триста лет назад. Древние стены были буквально нашпигованы электроникой, дисплеями, микрофонами, тепловыми, магнитными и ультразвуковыми сенсорами. Однако все это скрывалось под шпалерами роз, цветущих в местном климате почти круглый год, пряталось в боскетах, фонтанах, беседках и гротах. И непосвященному взгляду было даже странно предположить здесь такое обширное пространство, ухоженное не только стараниями десятков людей, но и благодатным климатом. Даже сам воздух казался освежающим напитком, а гуляющие среди прихотливой растительности люди, среди которых мелькали представители как Европы, так и Азии, напоминали обитателей рая. Впрочем, последнее впечатление складывалось скорее всего благодаря некой странной отрешенности их лиц.
По верхней террасе сада медленно шла стройная женщина с коротко, как после тяжелой болезни, остриженными волосами. Было видно, что она уже не очень молода, но сквозь отсутствующее выражение на ее лице то и дело упрямо пробивалось пламя жизни. Оно озаряло губы, вспыхивало в глазах, но спустя несколько секунд, словно не найдя себе пищи, гасло. И женщина снова покорно смотрела куда-то за неровные края каменных стен.
Немного погодя она свернула к чугунному кружеву беседки и нервно посмотрела на часы. Было без пяти восемь. Женщина присела на край скамейки и огляделась с таким выражением, словно видела все окружающее в первый раз.
– Впрочем, я, наверное, сделала глупость – он, конечно, не придет в такую рань, – неожиданно прошептала она по-французски. Выговор был безукоризненным, но интонации все-таки выдавали в ней не француженку.
В то же мгновение на аллее, соединявшей беседку с главным зданием, появилась внушительная мужская фигура. Женщина вспыхнула, появившийся живой огонь на мгновение окрасил ее щеки, но тут же снова погас. Она быстро отвернулась и сделала вид, что заинтересована распускающимися бутонами вигелии.
Мужчина приблизился и остановился, откровенно рассматривая грациозную фигуру на фоне бело-зеленых растительных кружев. Но во взгляде его не было ни любования, ни одобрения, ни радости – в серых глазах читался лишь холодный интерес экспериментатора и, может быть, еще нечто, чего он не позволял себе показывать.
– Доброе утро, миссис Хайден, – негромко, профессионально мягким голосом окликнул он. Женщина устало и неохотно подняла голову. – Я радуюсь вашим нарушениям режима как проявлению улучшения вашего общего состояния, но категорически против них, как безусловно тормозящих этот же процесс. В вашем положении глубокий сон в эти утренние часы – необходимость, а не мой каприз.
– В каком таком моем положении? – довольно грубо спросила миссис Хайден, тоже перейдя на английский.
– О, мадам, к чему эти детские игры? – упрекнул он ее без всякой укоризны, явно лишь для проформы. – Мы все делаем здесь одно общее дело.
– Вы, доктор Робертс. Вы, а не мы. И кто это "мы"? Я – это понятно, но "мы"? – Миссис Хайден порывисто и по-юношески гибко потянулась всем телом. На обнажившихся руках мелькнули светлые полоски шрамов. – О, как я устала от этой внутренней глухоты, хромоты! Не на что опереться, не с чем сравнить! Идите, доктор Робертс, идите, я сейчас же вернусь и, обещаю вам, буду спать до одиннадцати.
Доктор Робертс быстро наклонил голову и ушел в сторону противоположную той, откуда появился.
* * *
Смерть как С. О. Н.
(Санаторий особого назначения)
Какое время года встретило его на дороге? Оно не поддавалось определению. Повсюду разливалась мутная предрассветная серость. Кусты и деревья, раскинувшиеся вдоль трассы, живущей многочисленными бегущими огоньками, были подернуты каким-то серовато-влажным флером. Да и время суток не выдавало себя ни восходящим, ни заходящим солнцем. Весь мир вокруг воспринимался через серое, запотевшее от легкой измороси стекло.
"Скорее прочь, прочь, прочь отсюда, прочь из этого города", – словно запертая в клетке птица, бесконечно билась в мозгу у Глеба неотвязная фраза. Кто-то сказал однажды: "Париж был бы прекрасен, если бы не французы". И еще – если бы не алжирцы, африканцы, китайцы, американцы… И русские. Да-да, именно они!.. Так скорее прочь из этой страны… Прочь, прочь, прочь… из этого мира", – неожиданно сама собой вильнула в сторону уставшая от однообразия мысль. На какое-то мгновение это странное своеволие поразило Глеба, нервно сжимавшего оплетенный кордовской кожей руль. А что, если это не случайный кульбит нейронов, а всего лишь неизбежный логический вывод бытия? "L’enfer, c’est les autres!" – устами своего персонажа воскликнул великий экзистенциалист в знаменитой комедии. Все люди – другие, не такие, как я. И все они воистину слуги ада. По крайней мере – для меня. А самые страшные слуги этого ада – поборники справедливости!..
Однако раздумывать о неожиданных выводах и странностях собственного мышления было теперь некогда – Глеб торопился не на шутку. Самолет на Афины вылетал через двадцать пять минут, а до Орли оставалось еще целых двадцать пять километров. "Опять двадцать пять, – вспомнившееся детское присловье наконец освободило, видимо, уставшую биться о прутья клетки птицу, но лишь для того, чтобы завести свою, столь же однообразную карусель. – Двадцать пять, двадцать пять, двадцать четыре…"
– Que diable! – вдруг в сердцах выругался Глеб.
Неизвестно откуда прямо перед ним посреди шоссе выросла ослепительно-белая, глухая стена. По привычке наблюдая больше за тремя зеркалами заднего вида, чем за пространством перед собой, и занятый не– отвязной мыслью о необходимости во что бы то ни стало успеть на самолет, он как-то упустил из виду, что едет по трассе быстрее всех – и что несущийся на ста двадцати рефрижератор для его летящего "Опеля" может оказаться практически стоящим на месте даже при самом легком торможении.
Однако металлическая громада неожиданно оказалась стеклянной.
Лишь на какое-то мгновение Глеб ощутил неприятную, норовящую слиться с его телом плотность стекла. Но уже в следующий миг раздался оглушительный раскат грома, в мозгу одновременно сверкнула тысяча молний, и огромное теплое стекло вдруг разлетелось мелкими брызгами во все стороны, освобождая плоть от всего лишнего, надоевшего и мешающего.
Ехать вдруг стало неимоверно легко; настолько легко, что на мгновение машина даже показалась ему большой хищной птицей, не знающей преград и парящей в восходящих потоках воздуха. Ничто больше уже не сдерживало его неудержимого стремления вперед. Но тут, к своему несказанному удивлению, Глеб вдруг понял, что самолет потерял для него всякую значимость, став абсолютно ненужным. Теперь он сам в мгновение ока мог улететь куда угодно без всякого самолета.
Но куда? Куда было ему угодно?!
О, жалкое земное мышление! Неужели теперь помехой осталось лишь ты одно?! И только ты одно сдерживаешь неудержимый полет души, не позволяя ей просто раствориться в блаженстве собственного парения? Только ты, беспомощно привязанное к земле, тупо норовящее разложить все по полочкам, стремишься даже райский уголок Вселенной непременно назвать каким-нибудь броским именем. Что значат для души все эти названия?
– Стокгольм, Москва, Калькутта или Рио, когда везде будет один и тот же ад – ад беспросветного земного существования.