– Те, кто забросил в клинику нашу обожаемую Королеву. Возможно, что через ее мужа, Нила Баррена, – не забывайте, что в середине восьмидесятых он работал на КГБ, – действуют те лица из русских спецслужб, по заданию которых "наш человек в Пекине" начал двойную игру. Но скорее – те, в чьих интересах действовал покойный Берч, вознамерились использовать перебежчика, как сильную карту в своей игре. В умелых руках дело мистера Реда может дать повод для серьезного пропагандистского "наката" и как следствие – к нежелательным для нас переменам во внешней политике. Полагаю, что наша "миссис Хайден" внедрена в клинику, с тем чтобы подготовить побег или похищение русского перебежчика. Во всяком случае, ее тексты, представляющие собой отчеты перед заказчиками, хитро замаскированные под литературный бред, не оставляют в этом сомнений.
– Не уверен, дружище, не уверен… Откровенно говоря, ваши умозаключения слегка отдают паранойей.
– Возможно, я и согласился бы с вами, если бы не такое количество странных совпадений, которые какому-либо иному толкованию просто не поддаются… Даже если я и ошибаюсь вслед за моими аналитиками, экзерсисы нашей миледи – это не просто перевод бумаги, эта гадина явно что-то замышляет. И в любом случае это что-то так или иначе направлено против нас.
– И что вы предлагаете?
– То, что нам следовало бы сделать давным-давно… Ну же, Макмиллан, довольно миндальничать, решайтесь, наконец!
Макмиллан медленно кивнул и взялся за перламутровую трубочку телефонного аппарата.
– Мэгги, разыщите мне мистера Хита и передайте, что завтра в четырнадцать ноль-ноль я жду его у себя.
7
Виктор вот уже час ходил взад и вперед по отдаленной пустынной аллее второй террасы, где преобладала средиземноморская флора, и пытался решить одну неотвязную задачу: действительно ли миссис Хайден русская?
Судя по инструкциям, которые он получил, она родилась в России и почти не имела примесей никакой другой крови. Казалось бы, в том же должен был убедить его и последний прочитанный им фрагмент сочинения миссис Хайден. Однако весь опыт его здешнего общения с ней пока не давал ему никакого повода усомниться в западноевропейском происхождении этой женщины.
До сих пор Виктор был глубоко убежден, что сможет отличить соотечественника от человека любой другой национальности в любой ситуации, где бы и когда ни довелось его увидеть. За тридцать лет, прожитых вне родины, у него не было ни единого повода усомниться в своем убеждении. И вдруг – такой нонсенс, говоря еще весьма мягко.
Теперь приходилось либо признать свою ошибку, либо сделать вывод, что ошиблись в центре и миссис Хайден – совсем другая женщина. В по-следнем случае на нее совершенно не стоило тратить времени.
Но что, если ошибается он и она все же русская? Ведь он сам уже столько лет постоянно выдает себя за европейца и, как показывают события, совершенно успешно. И если теперь он поспешит с выводом, который впоследствии окажется неверным, то никогда не простит себе этого. Как не простят ему и остальные. Как не простит дело. Ведь этим будет обмануто слишком много людей…
Доктор Робертс, которого Виктор для себя определил явным американцем, вполне уверенно утверждал, что миссис Хайден родилась в Германии. Виктору вновь вспомнилась сейчас их последняя беседа на эту тему. Беседа, которую они вели в привычной полуленивой-полуравнодушной манере, оба старательно делая вид, что имеют в этом деле лишь частный, ни к чему не обязывающий интерес. "А ведь наш падишах, скорее всего, сам какой-нибудь агент ЦРУ или ФБР и тоже имеет скрытую информацию о миссис Хайден, и, судя по всему, большую, чем я", – в очередной раз подумал Виктор, представив холодное, незапоминающееся лицо Оливера Робертса, весь недюжинный интеллект которого выдавали лишь пронзительные серые глаза.
И Виктор, перебирая в уме словно записанный на кинопленку последний разговор, в сотый раз пытался по неуловимым нюансам определить, на кого же собственно работает этот якобы обыкновенный доктор.
– Разве вы не замечаете, уважаемый Виктор, что ее цивилизованное поведение является типичным проявлением типичного привитого с дет-ских лет чувства самоконтроля? Такое чувство развивается вплоть до того, что становится инстинктом, и для его поддержания человек уже не нуждается в постоянном контроле сознания.
– А разве не все европейцы воспитаны именно таким образом? – сделал удивленное лицо Виктор.
– Да, вы правы. Обычно все люди европейского происхождения отличаются от азиатов, считающих естественность своих проявлений едва ли не первым своим достоинством, именно подобного рода воспитанностью. Однако немцы по своей природе ближе всех к животным, а потому именно они из всех европейцев больше всех нуждаются в постоянном контроле этого воспитательного рефлекса. Вспомните "Степного волка" Германа Гессе.
– Согласен с вами, – лениво протянул Виктор, – именно так и начинался в Германии фашизм. Но, по-моему, они заразились от своих соседей русских их игрой в непосредственность…
– Вот именно. У этих русских непосредственность поведения прорывается сквозь любую броню приличий, и недаром многие исследователи склоняются к тому, что именно русские и немцы – народы, наиболее близкие по своим историческим корням друг другу.
– Ну да, и тех и других Европа считает свиньями, – рассмеялся Виктор и тут же задал провокационный вопрос: – Но почему же тогда вы отметаете возможность того, что миссис Хайден русская?
Робертс некоторое время задумчиво смотрел на Виктора, и по губам его гуляла какая-то не-определенная и неуловимая улыбка. О чем мог говорить этот взгляд? О том, что по этому вопросу доктор догадался о русском происхождении самого Виктора? О том, что он прекрасно знает о миссис Хайден все то же, что и Виктор? Или же просто о профессиональном тщеславии, столь обыкновенном у психиатров в общении со всеми остальными людьми? Виктор резко повернулся на каблуке, с досадой опять вынужденный признать, что все еще не может ответить ни на один из вопросов. Но дальше, дальше, беседа на этом не закончилась, и вот что сказал этот загадочный доктор после непродолжительного молчания.
– Видите ли, дорогой мой друг, если бы миссис Хайден была русской по происхождению, она нуждалась бы в постоянном контроле сознания над своим поведением и ее вышколенные манеры уже ничего бы не прикрывали.
Что это? Великолепная маскировка? Или он и в самом деле не знает, что миссис Хайден русская? Или, может быть, Робертс уже сделал тот же вывод, что и он сам, и в центре и в самом деле ошиблись? Иначе он отправился бы не проверять версию происхождения, а просто держать несча-стную женщину под наблюдением…
Виктор не стал открывать доктору последней лазейки, позволявшей примирить кажущееся противоречие, на котором Робертс строил свою гипотезу происхождения пациентки. Мнимая миссис Хайден имела дворянское происхождение, а это в корне меняло дело в отношении к русским. Однако доктор Робертс тоже мог это знать, и в таком случае ситуация выглядела совершенно по-идиотски. Оба они, прекрасно зная о том, что миссис Хайден русская, старательно убеждали друг друга в том, что она – немка.
Виктор уже в который раз дошел до конца аллеи, и его красивое смуглое лицо на мгновение исказила легкая гримаса недовольства собой. Надо поворачивать назад, а он все еще так же далек от разгадки, как и в начале пути. Через четверть часа ему предстояло встретиться с этой загадочной, кажется, самой себя не знающей женщиной и предпринять очередную попытку заставить ее отбить его те или иные пробные шары, поймав тем самым в ловушку.
До сих пор он пытал ее на предмет немецкого происхождения, цитируя фрагменты из Гете и Гельдерлина, однако последовавшие реакции не позволили составить никакого определенного мнения. Строки из того и другого поэта неожиданно всплывали в ее памяти, но это можно было интерпретировать просто как обычный для образованного европейца культурный слой, а не как глубинную память о годах детства, будящую сопутствующие воспоминания, мысли и эмоции. Однако и то, что мысль миссис Хайден не бежала далее цитируемых отрывков и не воскрешала ассоциаций, находящихся в неразрывной связи с выхваченными звеньями, тоже не могло являться однозначным свидетельством ее негерманского происхождения. Ведь если она лишилась памяти о прошлом, то все эти ряды могут быть ею потеряны.
Неожиданно Виктор резко остановился посреди аллеи и невольно стиснул кулаки от пронзившей его невероятной, ужаснувшей мысли: а что, если она искусно обманывает их обоих, на самом деле оставаясь в совершенно здравой памяти? Такое прекрасное знание языков и цитирование наизусть больших кусков текста?.. "Однако, в таком случае она скрывала бы и это, – тут же успокоил себя Виктор и разжал руки. На ладонях остались багровые следы ногтей. – К тому же, она, наоборот, всегда с таким энтузиазмом принимается вспоминать и обычно очень оживлена до самого того момента, пока вновь не наткнется на глухую стену забвения… Ладно, как бы там ни было, сегодня я буду играть ва-банк. И если она играет с нами, то пусть поймет – откуда я. И тогда мы еще посмотрим…"
С этими мыслями Виктор заставил себя стряхнуть тяжкое бремя раздумий и легкой, почти поэтической поступью направился к месту встречи, вполголоса цитируя наизусть вторую главу из "Евгения Онегина".
Виктор нашел миссис Хайден среди капризных, как узоры рококо, боскетов южных кустарников третьей террасы. Она стояла, о чем-то мучительно думая и разбрасывая вокруг оборванные серовато-пушистые листья спиреи. "Вероятно, опять пытается определить ту или иную причину своего внутреннего состояния, стараясь тем самым вызвать в памяти какой-нибудь более-менее определенный образ из прошлого", – подумал Виктор и позволил себе сделать шаг более отчетливым и громким.
Эта загадочная женщина начинала нравиться ему все больше и больше. Что-то трогательно детское скрывалось в ее растерянной беспомощности, и рыцарский долг Виктора звал защитить эту несчастную, потерявшую память женщину. Защитить от других? От него самого? Или, быть может, от самой себя?
"Но вдруг окажется так, что это все-таки вовсе и не она? – в который уже раз с надеждой подумал он. – Что ждет ее в случае разоблачения? Кого представляет здесь этот непроницаемый доктор Робертс? Люди, даже самые интеллигентные, часто бывают настоящими зверьми, и даже не посмотрят на то, что теперь она совершенно безвредна для всех. Но… тем не менее и я должен выполнить свою задачу как подобает – и провести эту последнюю проверку, чтобы окончательно убедиться в правоте брата Бастио".
– Я вас приветствую, дорогая Кинни, – обратился он к повернувшейся на звук его шагов миссис Хайден, вновь приняв вполне поэтиче– ский вид. – Погода сегодня на удивление великолепна даже для нашего рая, не знающего дождей и бурь, не правда ли?
Виктор намеренно говорил по-русски, стремясь сразу же погрузить все ее существо в стихию действительной – если это и в самом деле все-таки она – страны ее происхождения.
– Guten morgen, – неожиданно ускользнула с предложенной дорожки особенно грустная сегодня миссис Хайден. – Wo geht’s zwischen Boemen und Gras?
– Куда ты идешь меж деревьев и трав?.. – машинально по-русски повторил Виктор. – О, дорогая сударыня Кинни! – решил он все же не сдаваться, даже рискуя при этом показаться весьма невежливым. – Немецкий язык, согласно одному весьма ученому мужу, предназначен для того, чтобы говорить с врагами. Я же вам отнюдь не враг…
– А кто же вы? – мгновенно отреагировала миссис Хайден, бросив на Виктора широко распахнутый и по-детски непосредственный взгляд. Однако, не столько различив, сколько внутренним чутьем угадав легкое замешательство своего собеседника, поспешно добавила: – О, извините меня, прошу вас. Я совсем не хотела вас обидеть, а только… Я всего лишь хотела спросить у вас, на каком же языке предпочитаете говорить вы?
– Сегодня мне хотелось бы говорить с вами на русском, дорогая Кинни, – благодарно улыбнулся ей Виктор.
– Is it your mother tongue? – неожиданно строго спросила миссис Хайден, прекрасно сымитировав интонации доктора Робертса.
– No. Русский язык не родной для меня, – так же неожиданно для самого себя в тон ей ответил Виктор, вдруг окончательно утвердившись в мысли, что этот чертов Робертс точно работает на ФБР или, что еще хуже, на ЦРУ, а потому следует держаться с ним поосторожнее. И потому решил поскорее сменить эту опасную дорожку в их беседе и вернуть ее в прежнее, заранее подготовленное им русло. – Я просто думал, дорогая Кинни, что вы вспомните известное изречение господина Ломоносова, – весело продолжал он говорить по-русски, – о том, что на немецком хорошо говорить с врагами, на французском следует разговаривать с любимыми, на итальянском – с друзьями, а на русском – со всеми.
– О, какая похвала русскому языку! – удивилась миссис Хайден. – Этот господин Ломоносов был русский?
– Да, он был русским ученым. Но в его словах много истины.
– Значит, вы разделяете его убеждение и предлагаете мне говорить на русском, поскольку до сих пор еще не определились в том, кто я вам – друг, враг или возлюбленная?
Этот вопрос совсем обескуражил Виктора, и он уже стал опасаться, что ему так и не удастся направить сегодня беседу в нужном ему направлении. "Однако эта миссис Хайден, или кто там она на самом деле, отнюдь не такая простая и несчастная", – подумал он, и в нем снова стали возрождаться сомнения, а не водит ли она за нос их всех.
– Вы сегодня настроены крайне критически, – осторожно ответил он, глядя вперед – в никуда.
Оба они медленно шли по аллее, он – держа руки за спиной, она – привычно теребя пальцами сорванный по пути очередной неизвестный цветок.
– Ну вот, кажется, я вас расстроила, – печально сказала после недолгого молчания миссис Хайден, склонив зарумянившееся лицо и разглядывая общипанный стебелек в руках. – Я ведь задаю вопросы лишь для того, чтобы что-то понять, докопаться до чего-то определенного, а вовсе не затем, чтобы кого-то обидеть или уколоть, – продолжала она извиняющимся тоном.
– Да, дорогая Кинни, я верю вам. Я знаю, что вы чисты в ваших намерениях… – начал было Виктор.
– Но о чем же хотели вы сегодня поговорить со мной? – тут же прервала его миссис Хайден, решив, по-видимому, не углубляться в разговор о чистоте или нечистоте своих намерений.
– Да в общем-то так, ни о чем особенном, – уже без особого энтузиазма откликнулся со вздохом Виктор и, заметив, что миссис Хайден продолжает сосредоточенно молчать, решительно закончил. – Я хотел поговорить с вами о русской поэзии.
– Ах, о стихах, – откликнулась миссис Хайден. – А что, русская поэзия и в самом деле интересна?
– Да, – начал оживляться Виктор. – Пушкин даже как-то заметил, что у французов из-за их излишней болтливости настоящая поэзия просто невозможна, даже несмотря на то что там встречаются отдельные образцы.
– А в русской поэзии есть много хороших образцов… стихотворений?
– Да! – твердо сказал Виктор. – Я даже скажу вам больше, русская поэзия – это особенное, уникальное явление. Она сродни настоящему вероисповеданию. В России поэт – это даже не столько литературное творчество, сколько образ жизни. Русский поэт буквально сжигает себя, переливая божественный огонь своей души в строки.
– Да? – как-то несколько рассеянно задумчиво переспросила миссис Хайден. – А что это значит – сжигать себя?
– Как сказал один из таких русских творцов: "Кто кончил жизнь трагически, тот истинный поэт". В этом и заключается их кредо.
– Как странно. И что, все они погибали молодыми?
– Обычно не преодолевали рубежа в тридцать семь лет. Правда, некоторые дотягивали до сорока с небольшим. А Лермонтов – тот и вообще погиб в двадцать шесть.
– В двадцать шесть лет?! Лермонтов?..
– Был убит на дуэли, – подхватил Виктор и испытующе посмотрел на спутницу.
Однако в глазах миссис Хайден была видна лишь смутная, ничего не выражающая темнота.
– А помните, – решил далее не затягивать постоянно соскальзывающий с нужного ему русла разговор Виктор и прямо начал цитировать:
Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог…
Тут Виктор намеренно остановился и с видом заговорщика посмотрел на миссис Хайден.
Однако вместо, казалось бы, совершенно неизбежного "Он уважать себя заставил…" Виктор услышал милое, ни к чему не обязывающее:
– My uncle, in the best tradition,
By falling dangerously sick…
– Это шутка, только шутка Набокова, – поспешил оборвать он и, дабы не дать ей опомниться, сразу же продолжил: – А помните, когда Онегин с приятелем приехал в гости к соседям – к Лариным? – нарочно сделал он ударение на последней фамилии. И далее стал выговаривать каждое слово еще более отчетливо: – У них было две дочери, одна – веселая и легкомысленная, а другая – задумчивая… ну прямо, как вы. – И вновь процитировал:
– Задумчивость, ее подруга
От самых колыбельных дней,
Теченье сельского досуга
Мечтами украшала ей…
Она любила на балконе
Предупреждать зари восход,
Когда на бледном небосклоне
Звезд исчезает хоровод…
– Помните? – настойчиво повторил Виктор.
Однако миссис Хайден, все так же задумчиво шла по дорожке, продолжая теребить пальцами новую цветочную жертву, и молчала.
Тогда он выкинул последний козырь, и отчетливо продекламировал:
– Итак, она звалась Татьяной.
Старательно выговаривая каждый звук, Виктор на самом деле в душе уже отчаялся и не ожидал больше никаких чудесных разоблачений.
Но тут вдруг его спутница остановилась, и ее бездонные блекло-золотые глаза посмотрели на него с какой-то немой мукой. Виктор даже физически ощутил, как под рыжими кудрями ворочаются никому не ведомые темные глыбы сознания, сдвинутые с мертвой точки одной этой фразой Пушкина, будто волшебным паролем: "Сезам, откройся".
Однако миссис Хайден скоро поборола свое смятение и, так ничего и не сказав, снова двинулась по дорожке.
– Ладно, – примирительно закончил Виктор. – Я вижу, вам сегодня не до поэзии. Вас одолевают какие-то свои мысли. В такие минуты лучше остаться одной. – И он покорно склонился над рукой миссис Хайден.
На самом деле он даже не догадывался, насколько оказался прав в этом своем последнем утверждении.