Его дорога была долгой. Чтобы попасть в родные места, ему пришлось пересечь не одну страну и отшагать не одну тысячу верст.
Семнадцати лет отроду, покинул он родные края и окунулся в непрерывную череду войн. Около четырнадцати лет он провел на войне, и его сердце стало каменным. Он убивал, убивали его – в том мире, в котором он провел свои лучшие годы, места милосердию не было. Там царили кровь и смерть.
Он командовал полусотней пластунов из знаменитой "Волчьей сотни" 2-го Аргунского полка.
И вот теперь он возвращается домой в охваченную пламенем Гражданской войны Россию.
Как-то его встретит Родина...
Содержание:
ПУТНИК - часть первая 1
Пролог 1
Глава 1. 1
Глава 2 2
Глава 3 2
Глава 4 3
Глава 5 4
Глава 6 5
Глава 7 6
Глава 8 8
Глава 9 8
Глава 10 9
Глава 11 10
Глава 12 10
Глава 13 11
Глава 14 12
Глава 15 13
Глава 16 13
Глава 17 14
Глава 18 15
Глава 19 15
Глава 20 16
Глава 21 16
Глава 22 17
Глава 23 18
Глава 24 18
Глава 25 19
Глава 26 19
Глава 27 20
Глава 28 21
Глава 29 21
Глава 30 22
Глава 31 22
Глава 32 23
Глава 33 24
Примечания 24
ПУТНИК
часть первая
Чтобы прожить среди волков, нужно стать волком. Чтобы прожить среди лисиц, нужно стать лисицей. Чтобы прожить среди людей, нужно быть человеком
Из заповедей пластунов
Пролог
В знойном мареве пустыни, над выжженными беспощадным солнцем растрескавшимися такырами показалась размываемая движением горячего воздуха, исходящего от многовековой, спекшейся в камень глины, мерцающая точка. Издалека послышалась тягучая, как время в песках, песня:
За Шахе-рекой, средь Манчьжурии
Молодой казак при печали был.
На чужбине злой удалой боец
При большой беде тосковал – грустил.
Говорил он там ветру буйному,
Как прощальная песнь, унылому,
Ты повей – подуй, буйный ветер с гор,
К Дону тихому, краю милому!
Ты открой – скажи красной девице –
Оженился я – здесь в чужой стране
Обвенчал меня в роковом бою
С пулей лютою враг коварный мой…
Удивленный варан поднял тяжелую голову, глядя пустыми, круглыми, как пуговицы глазами, вдаль, силясь понять – добыча ли идет к нему, или опасность смертельная… Но, узрев приближающегося всадника, благоразумно скрылся за ближайшим барханом, тяжело волоча за собой могучий хвост… Оттуда он одним глазом наблюдал приближение человека, сидящего на коне и ведущего в поводу второго. Человек был изможден дальней дорогой, выжжен солнцем, иссечен горячими пустынными ветрами, но в седле сидел прямо, уперев левую руку в бедро, а в правой держал узду. На нем была одета потрепанная черкеска без погон, но с серебряными газырями, из под которой виднелся расстегнутый ворот офицерской гимнастерки. Талию перетягивал тонкий кавказский пояс с серебряным набором, на котором висел иранский кинжал, богато изукрашенный золотом, серебром и драгоценными каменьями. На голове красовалась папаха из тонкорунного серого каракуля, дорогая, но изрядно поношенная и пропыленная в дороге. Через плечо был перекинут карабин, а на боку висела кобура Нагана.
Несмотря на долгий путь, проделанный человеком по пустыне, и палящее солнце, человек не выглядел забитым пустыней, скорей, он походил на взведенный курок, готовый мгновенно отреагировать на любую опасность. Видно было, что он не новичок в пустыне, и она не пугает его, как путника, впервые столкнувшегося с этими гиблыми, проклятыми человеком, местами.
Варан далеко выплюнул свой длинный, раздвоенный на конце язык, досадуя, что столкнулся с противником более сильным и жестоким, который не мог стать его добычей, и, взбив в ярости тучу песка могучим хвостом, способным свалить верблюда, медленно уплыл в пустынную даль...
А человек, продолжая распевать свою тягучую песню, постепенно удалялся в такыры, пока не исчез за далеким горизонтом...
Глава 1.
Его дорога была долгой. Чтобы попасть в родные места, ему пришлось пересечь не одну страну и отшагать не одну тысячу верст.
У него было два коня, и он пересаживался с одного, на другого, не давая им уставать, купал во всех попадающихся на пути реках, и менял на базарах отрезы атласа и парчи на овес. Он любил своих коней и надеялся привести их домой в хорошем состоянии. Но изрядный отрезок пути лежал через Монголию, и здесь - в пустыне Гоби, вся поверхность которой была покрыта глубокими рваными трещинами, его любимчик Гнедко, который шел под вьюками, оступился и попал ногой в трещину, предательски присыпанную зыбучим песком. С противным хрустом сломалась кость, и конь тяжело завалился набок.
Путник был суровым человеком и, можно даже сказать, жестоким. Около четырнадцати лет он провел на войне, и его сердце стало каменным. Он убивал, убивали его – в том мире, в котором он провел свои лучшие годы, места милосердию не было. Там царили кровь и смерть. В последнее время он даже стал замечать, что в бой идет без всяких эмоций, а, убивая врага, испытывает наслаждение. Он владел шашкой, как хорошая швея иголкой с ниткой. Он мог рубиться двумя руками, одновременно с несколькими противниками, мог одним ударом шашки развалить тело противника пополам – от шеи до копчика. Словом, путник, был человеком военным до мозга костей. Да и не удивительно: покинув отчий дом в привольно раскинувшемся в приазовских степях хуторе Сербино, семнадцати лет от роду, он не видел другой жизни, кроме войны.
На войне Путник был пластуном. Командовал полусотней таких же отчаянных, как и сам, казаков-разведчиков-пластунов. А, надо тут сказать, что в пластунские команды казаки не назначались, а выбирались "стариками" из среды надежных и проверенных в деле воинов. Стремились брать молодое пополнение из пластунских династий, в которых секреты боевого и охотничьего ремесла передавались по наследству от дедов и отцов. Путник не был родом из пластунской династии, но пройти придирчивый отбор смог с первой попытки, показав "старикам"-пластунам природную удаль и отвагу, верный глаз и твердую руку для стрельбы без промаха и метания ножа.
Путник мог совершать длительные марши в горно-лесистой местности, в холод и жару, сытый и голодный. Он был хладнокровен и терпелив, чтобы в непосредственной близости от неприятеля пролежать многие часы в камышах, кустарнике и траве, нередко, в ледяной воде, на снегу или летом в тучах надоедливой мошкары, не изобличив при этом своего присутствия неосторожным движением.
Пластунов и свои, и японцы называли "волчий рот и лисий хвост", и они полностью оправдывали данное им меткое прозвище…
Таков был Путник - скиталец, который впервые за долгие годы, проведенные на войне, отправился в родные края…
Путник присел около Гнедка и осторожно извлек ногу коня из трещины. С первого взгляда было ясно, что конь дальше идти не сможет. У самого коленного сустава острый обломок кости прорвал тугие мышцы и желтые плотные сухожилия, и вылез наружу, окропив горячей конской кровью коричневато – серую глину пустыни.
Гнедко жалобно заржал, поднимая длинную гибкую шею, на которую была посажена умная породистая голова настоящего ахалтекинца. Повернув голову, конь поглядел прямо в глаза хозяина переполненными болью лиловыми глазами, а затем положил голову ему на плечо.
Путник обнял шею коня и, поглаживая ее ласково своими широкими шершавыми ладонями, заговорил:
- Что ж ты, Гнедко, мой любый, так неаккуратно, а? Как же тебя угораздило попасть в эту клятую трещину? Что ж теперь делать, братик мой, Гнедко, ведь не вылечить тебя здесь… А нам еще идти и идти…
Конь тяжело, с хрипом дышал, слушая хозяина, и вдруг Путник почувствовал, как по его щеке скатилось что-то влажное. Он поднял голову и увидел, как из глаза коня выкатилась новая слеза. Путник вскочил на ноги и закричал:
- Да что ж ты душу мне рвешь-то, а? Ты думаешь, мне тебя не жалко? Али, думаешь, я не помню, как ты мне жизнь спас под Мукденом? Дак что делать, ты скажи! Ну! Ведь сам же знаешь свою долю!
- А-а-а! Будь ты проклята, эта пустыня! – заорал Путник, охватив руками голову, нахлобучивая на глаза папаху. Некоторое время он стоял, раскачиваясь в бессильной кручине и цедя сквозь плотно стиснутые зубы протяжный стон….
Сорвав папаху, Путник швырнул ее оземь и, выхватив из кобуры револьвер, не целясь, выстрелил коню в голову….
Потом он долго ковырял старой саперской лопаткой крепкую, как камень глину пустыни, пока не вырыл для коня могилу. Солнце, тем временем, уже подошло к краю горизонта, окрасив пустыню в кроваво-алый цвет.
Зацепив уздечку Гнедка за стремя Орлика, стоявшего за могилой, Путник махнул ему рукой, и конь тихонько пошел прочь от могилы, подтягивая к ней собрата, пока тело Гнедка не рухнуло в яму, подняв облако ядовито-бурой пыли.
Забросав тело любимца глиной и, утрамбовав холм, Путник стал готовить ночлег, поскольку землю уже укрыла ночная темень.
Не разжигая огня и не ставя на треногу закопченный котелок, он нарушил свой же порядок – выпивать перед сном кружку крепкого китайского чая, который наутро делает воина свежим и бодрым. Путник расчехлил потертую, пробитую пулями и прожженную в нескольких местах бурку, завернулся в нее и забылся тяжелым, тревожным сном.
Наутро он, удрученный бессмысленной гибелью коня, тоже не стал пить чай, а только задал овса Орлику.
Посидев несколько минут у холма, упокоившего любимого коня, Путник загрузил вьюки на спину Орлика, а сам пошел пешком, на ходу разжевывая каменный от старости сухарь.
Глава 2
Через несколько дней пути Путник, не заметив того, пересек границу России. О том, что впереди Россия – матушка, он узнал, увидев неожиданно расступившуюся тайгу, и прямо перед своим взором - озеро Байкал.
В Иркутск он вошел, спрятав в тайге оружие, казачье снаряжение и часть припасов, взяв только то, что можно было обменять на овес. Путник еще на фронте слышал, что на Родине произошла какая-то революция, и теперь половина народа – белая, а вторая половина – красная. Но в город войти было необходимо, как бы опасно это ни было, чтобы пополнить припасы и, заодно, узнать, кто же с кем воюет в России.
Ведя в поводу Орлика, он прошел на базар, где кипел и бурлил людской муравейник. В толпе, толчее людской было много военных в погонах, а вскоре на глаза попался и свой брат – казак в фуражке с желтым околышем и в синих шароварах с желтыми лампасами. Правда, без погон, от которых на гимнастерке остались только невыгоревшие от солнца прямоугольники.
Путник подошел к казаку и тот, лишь глянув на папаху, заулыбался радостно и, поскольку с утра уже успел принять на грудь кружку ядреной самогонки, настоянной на кедровых орешках, полез обниматься.
Через несколько минут они уже сидели в трактире, обменяв на пять миллионов рублей, называемых почему-то "керенками", отрез парчи в лавке у какого-то китайца. На их глазах китаец тут же продал этот отрез господину в бархатном камзоле с атласным воротом за десять миллионов. Путник хотел, было, возмутиться, но казак силой уволок его из лавки: "тута свои законы"!
Оказалось, что новый знакомец – Тимофей, как и Путник, тоже начал свою войну с русско-японской.
- А ты где служил, братушка? В каких битвах побывал? – Тимофей, пригубив рюмку "Смирновской", пытливо смотрел в глаза Путнику.
- В "волчьей" сотне служил я. Слыхал, может чего, про пластунов "волчьей" сотни? - ответил Путник.
- А то! Кто ж про вас не слыхал-то?! – казак хлопнул ладонью по столу так, что подпрыгнули стаканы. – 2-я сотня 2-го Аргунского полка! Слыхал про дело ваше у деревни Чжан-Тынь! Слыхал, как мост железнодорожный через реку Хун-Хэ вы взорвали прям на глазах япошек. Дажить, единожды видал, как в атаку вы шли лавой на японскую батарею, завывая по-волчьи!
- Да, деревушку Чжан-Тынь вряд ли позабудешь до смерти…. – взгляд путника затуманился. – Мы же в отрыве от своих были… В глубоком тылу японцев. До наших боле двадцати верст было…. Страшно вспомнить, что было, как окружили нас японцы…. Но вырвались! Вырвались из кольца и к своим ушли! Вот командира нашего – сотника Хвощинского не уберегли мы тогда…
Путник осенил грудь крестным знамением и вдруг запел тихонько глухим голосом:
Волчья сотня Аргунского полка,
Тебя не забуду нигде и никогда!
Слышится ржанье и топот копыт-
Волчья сотня в разведку спешит!
Много далеких нарыто могил.
Им не умерить казацкий наш пыл!
Свищут ли пули, шашки звенят –
Волки с врагами в бою говорят…
Тимофей подпевал, подхватывая последние слова и утирая непрошенную влагу в уголках глаз огромным, как гиря, кулаком….
- Самый ужас был, - рассказывал Путник, тронутый вниманием Тимофея, - когда ушли мы в пятисотверстовой рейд по японским тылам. Порубали полк японцев на марше у Сандепу, несколько сотен выбили в Хунхэ, Нанчжоу, Инкоу, в боях у деревни Суману, потом прошлись по тылам в районе Хайчэн и Дантуко, и вышли на Факумынь, и только там, в ночной атаке у деревни Донсязой взвыли по-волчьи, встали ногами на седла и ринулись на японскую кавалерийскую бригаду. И ведь пробились к своим… Страшно вспомнить как шли… Ни провиянта, ни воды, ни фуражу лошадям… И кажный день бой, бой, бой… А прозванья деревушек этих я, наверно, до смерти своей помнить буду, хоч и чуждые они нашему языку родному.
- Я не хочу боле воевать ни за белых, ни за красных, - казак Тимофей пил, не пьянея, лишь глаза его становились какими-то белесыми. – Правды нет ни у тех, ни у других. Но я присягал батюшке-царю! Теперь его нет, говорят, всю семью красные постреляли в доме инженера Ипатьева в Екатеринбурге. Так кому я должен служить?! – кулак казака с грохотом опустился на тяжелый дубовый стол. – А ни-ко-му. Хватит, навоевался! Ты – то, что думаешь делать? К какому берегу прибьешься?
- Ну, воевать я тоже ни с кем не буду. Четырнадцать лет в походах, - отвечал Путник. – Домой хочу. Хочу родителей в живых застать. Ведь, подумать только – столько лет не виделись, с девятьсот четвертого года. Сначала Япония, потом Манчьжурия, потом Германия и Франция, потом Монголия… Я уж сам запутался в этих войнах. Я Россию-то видел из окна теплушки, когда нас поездом в Германию перли!
- Так ты и на ерманску-то попал?! – глаза Тимофея округлились. – Вот так раз! Эт сколь же ты, братуха, лиха хапанул?!
- Пришлося, брат Тимоха! Было дело! На Юго-Западный фронт нас кинули. В 3-ю пластунскую бригаду, под командование генерал-майора Ходкевича из терских казаков. Помню, летом 1915 года в Галиции за высоту 264 бились. Три дня пехота не могла овладеть высотой. Людей положили, не приведи Господь! Тогда нас кинули на высоту, усилив пластунами Баталпашинского отдела, и на следующий день рано утром смелым и внезапным ударом овладели мы высотой. На нас австрийцы бросили две роты тирольских стрелков. Но мы им показали на деле, что такое есть пластуны: тирольские стрелки, все до единого, были нами захвачены в плен. В начале лета 1917 года там же, в Галиции, ушли мы вдесятером за линию обороны австрийцев. Сняв пять часовых, уничтожили прислугу гаубичной батареи, а затем и орудия. Без потерь вернулись в свою сотню, приведя с собой пятерых пленников… Э-э, да что там рассказывать, Тимоха, да воспоминаниями славных дел душу бередить, когда уже шныряли по окопам прихвостни германские, войну требовавшие прекратить!
Так что, хватит! Больше никакой войны! Вот она где у меня сидит! - Путник несколько раз постучал ребром ладони по своей крепкой шее.
- А сюда-то ты как попал? Из Ермании-то? – удивленно глядел на него Тимофей.
- А по своей же глупости и попал, – ответил Путник. – В окопах уже брожения всякие шли, замирения да братания с немцами через день… Воевать никто не хотел… А тут от барона Унгерна, как же их звать – то? – он на минуту задумался. – А! "Агититаторы" прискакали. Стали звать освобождать монгольский народ и устанавливать там власть "Белого" Царя. Ну, нас человек сто – рубак самых отчаянных и поперлось в Монголию во главе с есаулом Барнашем. Освобождать монголов. Да так освободили, что из нашей сотни я один только и вырвался. И решил домой двигать.
- Слушай! Это ж тебе через всю Россию добираться! – казак хлопнул себя по лбу ладонью. – Упаси тя Господь! Война ж кругом!
- Мне эта война – уже, как мать родна! – улыбнулся впервые за все время их общения Путник. – Доберусь как-нибудь!
Новый знакомец помог ему по дешевке купить все необходимое для дальней дороги и, коротко простившись, они расстались, чтобы никогда уже больше не увидеться на великих просторах России…
Глава 3
Через всю Великую Русь пролег долгий его путь. Всякое видел он в дороге, со многими людьми говорил: и с белыми, и с красными, и стала потихоньку складываться в голове Путника ужасная картина братоубийственной войны, в которую оказалась ввергнута его страна, его Россия. И хоть, не все еще он понимал в причинах этой войны, да и не было времени доискиваться их в пути, все же главное он понял: народ пошел против Бога! Веру преступив, заповедь презрев "не убий!", пошли с оружьем в руках отец на сына, брат на брата, деревня на город…
За три месяца пути добрался Путник до Дона-батюшки. Широкая река величаво катила свои полные воды к морю. Пахло духмяной полынью, чабрецом, вольно стелил по ветру свои бело-голубые метелки ковыль. Бескрайняя степь звенела жаворонком, манила разнотравьем и россыпями разноцветного ковра полевых цветочков…
Путник стоял на берегу Дона, сняв папаху, и с какой-то щемящей нежностью смотрел на реку, на степь, на выгоревшее от яркого солнца небо… Это была его река, его степь, его небо… Сердце тяжело заворочалось в груди от нахлынувших чувств…
"Воля, вольная воля", - подумал Путник и осенил свою грудь широким крестом, поклонившись родным просторам.