- Нет, конечно, - она спрятала глаза, - в этом доме все свихнулись, но все-таки не до такой степени…
Дашка перевела взгляд на Филиппа и жалким голосом проговорила:
- А может, он еще жив?
Присев на корточки, она потрогала его запястье, безуспешно пытаясь найти пульс.
- Дашка, наверное, его нельзя трогать. - Я попыталась остановить подругу. - Нельзя трогать, пока…
Я хотела сказать: "Пока не приедет милиция", но у меня не повернулся язык. Тем более что Дашка меня все равно не слушала.
- Да-да, - ответила она механически, - а это что у него такое?
Та рука, на запястье которой Дашка пыталась нащупать пульс, была сжата в кулак, и из этого кулака торчало что-то белое.
- Дашка, наверное, нельзя… - повторила я, но она уже вытащила маленький женский носовой платочек, обшитый кружевами.
- Да-да, - так же машинально повторила она, разворачивая его.
Впрочем, я узнала этот платок раньше, чем она его развернула.
Раньше, чем она увидела вышитые гладью инициалы "Е. С.".
Екатерина Стрижова. Мои собственные инициалы.
Год назад на меня нашло временное помрачение, и я взялась вышивать. Отчего-то захотелось вдруг сидеть дома, слушать классическую музыку и неспешно орудовать иголкой. Скорее всего, это была вирусная болезнь, вроде гонконгского гриппа, и она так же быстро прошла. Дома я долго не усидела, навалились разные неотложные дела, и вышивание пришлось забросить. Я успела вышить только три платочка - себе, Дашке и еще Шурику. Один раз я принесла рукоделие в компанию, чтобы выглядеть как дама из высшего общества в девятнадцатом веке - кажется, у Льва Толстого описано такое увлекательное времяпрепровождение. Ребята откровенно хохотали, только Шурик пришел в неописуемый восторг и вырвал у меня обещание вышить ему платочек. Из вредности я не стала делать монограмму, а вышила большую красивую букву Ш.
И вот мой собственный платочек держала в руке Дашка.
И смотрела на меня с горестным недоумением.
- Катя, - проговорила она наконец, когда молчание стало просто невыносимым, - Катя, зачем?
Это прозвучало удивительно жалко и как-то по-детски - будто она укоряла меня за то, что я сломала ее любимую игрушку.
Хотя Филипп не был ее любимой игрушкой. Он вообще был не ее игрушкой. И не моей.
Я посмотрела на нее в совершенном изумлении.
- Ты что, всерьез?
Она переводила растерянный взгляд с меня на мертвого Филиппа и снова на меня и молчала. Наконец она тихо сказала:
- А что, интересно, я должна думать? Кроме тебя, никто сюда не заходил, да и сама посуди - кому из моих он нужен? Деду, что ли? Потом, я заметила, что он как-то странно на тебя смотрел…
Ну надо же! Вроде она была в полной отключке, а тем не менее заметила загадочные Филькины взгляды!
- Но я не понимаю… - повторила она растерянно, - не понимаю, Катя, зачем?
Все это начало меня злить - рыдания Виктории Федоровны, крики Дашкиного отца, сама Дашка - пришибленная, но старающаяся держать себя в руках, непонятно для чего припершийся к ним в дом Филипп, да теперь еще неизвестно как оказавшийся в его мертвой руке мой вышитый платочек…
- Ну, если уж ты готова обвинить меня в убийстве… - зло сказала я. - Что делать - вызывай милицию!
- Никакой милиции! - раздался у нас за спиной решительный хрипловатый голос. - Вы с ума сошли - милицию!
Я вздрогнула и обернулась. Рядом с нами стоял Дашкин отец Леонид Ильич и мрачно смотрел на мертвого Филиппа.
- Вы представляете, что будет со всеми нами… со мной… если сейчас всплывет убийство? Еще и убийство? Мало нам сегодняшней истории с кражей… эти два случая обязательно свяжут, и все! Нам конец!
- А что же делать… с ним? - Дашка кивнула на труп.
Выглядела она довольно спокойно, очевидно, после всего, что с ней произошло утром, ее уже ничто не могло поразить.
- Подожди, - Леонид Ильич насупился, - а Захаров на что?
Как и его знаменитый тезка, Леонид Ильич Гусаров главным инструментом своей политики считал телефон.
Он при нас набрал номер и велел, не здороваясь, голосом, полным начальственного хамства:
- Захарова мне!
Видимо, секретарша на другом конце провода посмела спросить, кто он такой, потому что Дашкин отец побагровел и рявкнул:
- Леонид Ильич Гусаров, вот кто!
После небольшой паузы он понизил голос и произнес требовательно, но вежливо и негромко:
- Алексей, приезжай ко мне. Да, прямо сейчас. Сам понимаешь - не было бы важно, не стал бы звонить.
Он бросил трубку и уставился на меня, опустив кустистые брови, делавшие его еще больше похожим на покойного генсека, и, снова наливаясь краской, с угрозой сказал:
- Ох, Екатерина, смотри у меня, если что!
Я хотела переспросить - "если - что?", но не смогла справиться со своим голосом. Спазм перехватил мне горло, и я не могла издать ни звука. Мертвый Филипп притягивал мой взгляд, как магнит, и мешал думать. Из-за него в голове варилась какая-то густая каша, в которой нет-нет да всплывали обрывки мыслей. Например - кто действительно мог убить Филиппа, если никто, кроме нас с ним, не входил в зимний сад? Я? Но я его не убивала!
Хотя, похоже, все, кроме меня, так не думают.
Леонид Ильич надул щеки, резко развернулся и удалился строевым шагом, должно быть, отправился инспектировать состояние здоровья своей жены.
Я подняла глаза на Дашку и снова поразилась тому, как она умудряется оставаться красивой в любой ситуации.
Ей шло все - и темные пятна нервного румянца на высоких смуглых скулах, и растерянность в огромных синих глазах, и закушенная мелкими белыми зубами нижняя губа…
Она смотрела на меня с изумленным недоверием и наконец спросила:
- Катя, если ты что-то знаешь обо всем этом… ведь ты мне скажешь?
И вдруг в ее взгляде удивление сменилось злостью и презрением:
- Неужели ты все это задумала, из… из зависти?
Видимо, в моих глазах Дашка увидела такой ужас, что тут же бросилась ко мне, схватила за руки и забормотала больным измученным голосом:
- Прости, прости, Катюша, я не хотела тебя обидеть, не хотела, пожалуйста, прости…
Я вырвала у нее руки, отстранилась и пробормотала:
- Но откуда у него мой платок?
- Да, откуда у него твой платок? - как эхо, повторила за мной Дашка и снова уставилась на меня с прежним недоверием.
Наша милая и весьма плодотворная беседа была самым решительным образом прервана на этом месте. В гостиной раздались быстрые твердые шаги, и на пороге зимнего сада появился высокий лысый мужчина с желтоватым усталым лицом и глубокими тенями под выразительными темно-серыми глазами. Окинув окружающее взглядом и как бы сфотографировав все - и экзотические растения в кадках, и каменную черепаху, и раскинувшегося на полу в странной и неестественной позе Филиппа, и нас с Дашкой - она замерла от неожиданности, чуть приоткрыла рот, словно собираясь что-то сказать, и еще больше похорошела, - мужчина остановился и опустил веки, словно закрыл объектив фотоаппарата.
Это был Алексей Степанович Захаров, полковник какой-то загадочной службы и друг семьи Гусаровых… Впрочем, и по некоторым прежде проскальзывавшим намекам и интонациям, и по сегодняшнему сделанному при нас требовательному звонку, и по тому, как быстро Захаров приехал, отложив все свои дела, можно было сделать вывод, что дружба эта не вполне дружба, а скорее некоторая зависимость, что Захаров наверняка многим обязан Леониду Ильичу и все необходимое для него сделает.
Действительно, за спиной полковника появился хозяин дома и приказным тоном произнес:
- Алексей, ты понимаешь, мне сейчас скандал ни к чему.
Захаров на мгновение поднял веки, и глаза его сверкнули острым, ничего не упускающим взглядом, потом он снова опустил их, подтверждая, что да, он понимает.
- Девочки, выйдите отсюда! - распорядился Гусаров.
Но полковник поднял худую сильную руку и проговорил:
- Нет, постойте! Я должен задать несколько вопросов…
- Алексей, зачем? - поморщился Леонид Ильич. - Я же говорю - мне скандал ни к чему… ты видишь - здесь несчастный случай… Причем лучше будет, если он произошел не здесь, не в моем доме…
- Я все понимаю, - отозвался Захаров, не поднимая век, - это несчастный случай, и он произошел не здесь, но я должен задать несколько вопросов… Я должен знать, знать, что произошло! - Произнося последние слова, Алексей Степанович широко раскрыл глаза и снова обежал все вокруг своим фотографическим взглядом. - Я все понимаю, но и вы меня поймите!
- Даша не в состоянии, - торопливо ответил Леонид Ильич, - она очень расстроена… ты ведь знаешь, что ей сегодня пришлось перенести…
- Ничего страшного, - ответила Дашка голосом христианской мученицы, поднимающейся на костер, голосом очень красивой мученицы, - ничего страшного, Алексей Степанович, спрашивайте!
Захаров начал допрашивать нас по очереди - меня и Дашку, и странное дело - я никак не могла запомнить, о чем шла речь. Я слушала его вопросы, отвечала ему - и тут же забывала, о чем вопрос и свой ответ на него.
Наконец полковник замолчал, опустил веки и произнес:
- Странно… очень странно…
Потом он опустился на корточки возле мертвого Филиппа и начал быстро, внимательно обследовать его одежду.
Я отошла чуть в сторону, очень хотелось побыть одной, прийти в себя, обрести ясность мысли. Размышлять, конечно, в таких условиях невозможно, да у меня и не было на это сил.
Со стороны все происходящее казалось жутким сном, сюрреалистической картиной Сальвадора Дали - экзотические деревья, каменная черепаха, лужа крови на полу и мой вышитый платочек…
Я тряхнула головой, чтобы отогнать боль, стучавшую в виске, и снова подумала, что, если бы не проклятая Дашкина свадьба, ничего бы не случилось.
В тот день я сидела над чудовищным курсовиком по экономике. Внезапно звонок на входной двери залился истеричной трелью. Я оторвалась от компьютера и пошла открывать.
На пороге стояла Дашка, еще более красивая, чем обычно. Щеки ее горели смуглым румянцем, глаза сияли, как два сапфира.
- Стрижова! - завопила она, врываясь в квартиру, и закружила меня по прихожей. - Стрижова, ты не представляешь, что произошло!
- Я представляю, что сейчас произойдет, - ворчливо ответила я, пытаясь вырваться. - Ты разнесешь мою квартиру! Это в твоих роскошных апартаментах можно танцевать вальс и самбу, а у меня прихожая - полтора квадратных метра, мы сейчас затанцуем в туалет и своротим унитаз!
- Катька, не будь занудой! - счастливо расхохоталась Дашка. - Будь нормальным человеком!
- Вот сдам курсовик - и стану, - ответила я, но невольно заулыбалась, подхваченная ее весельем. - Ну, что у тебя случилось? Опять влюбилась?
- Не опять! - прокричала эта сумасшедшая так, что ее было слышно во всех квартирах нашего пятиэтажного дома. - Не опять, а всерьез! По-настоящему! На сто процентов!
- И кто же этот счастливец? - Я осторожно провела ее мимо легко бьющихся предметов домашнего обихода и усадила за кухонный стол. - Кофе будешь?
- Я тебя, наверное, отрываю? - внезапно усовестилась она. - У тебя суровый курсовик?
- Да ладно. - Я отмахнулась, все равно нужно передохнуть, а то мозги уже начали искрить, еще немножко - и будет короткое замыкание. - Ну, рассказывай - кто этот счастливый кекс?
Я понимала: любой был бы рад оказаться у подруги на коротком поводке. Но не сомневалась, что сама Дашка выберет в мужья какого-нибудь симпатичного блондина.
- Ой, ты не представляешь! Он просто совершенство! Просто собрание всех возможных достоинств! Красив, как Бред Питт, сексуален, остроумен, обворожителен… и он без ума от меня!
Я осторожно отобрала у Дашки единственную хрустальную пепельницу, которой она бурно размахивала и норовила запустить в стенку, и одновременно сняла с плиты закипающую кофейную джезву. Я решила попробовать спустить подругу с небес на грешную землю.
- Прости, дорогая, - проговорила я, разливая кофе, - а не может быть так, что это собрание достоинств интересуется не столько твоими прекрасными глазами - действительно прекрасными, - сколько миллионами твоего папочки? Ты не допускаешь такой мысли?
Я ожидала любой реакции на свои слова, но только не той, что последовала.
- Ой, Стрижова! - Дашка буквально зашлась от смеха и едва могла говорить. - Ой, Катька, ну с тобой просто сдохнешь! Ой, ну я не могу! Папочкины миллионы! Нет, это что-то!
- Не знаю, что тут такого смешного. - Я даже немного обиделась. - Современные молодые люди, они, знаешь ли, не такие уж бескорыстные и кристально честные, так что вполне возможно, что…
Я нарочно говорила ворчливым менторским тоном, как будто была Дашкиной прабабушкой, но она совершенно не обращала на меня внимания, ее распирала чистая радость.
- Вполне возможно, - продолжала она хохотать, - только не в его случае!
Я осторожно отодвинула кофейную чашку, которую она едва не сбросила локтем со стола, и продолжила:
- Тебе делает честь то, что ты о нем такого высокого мнения, но как бы ты потом не разочаровалась…
- Да при чем здесь мое мнение! - Она все не могла успокоиться и уже всхлипывала от смеха. - Ты даже не представляешь… даже не представляешь, как это смешно… папочкины… папочкины миллионы!
- Что ты нашла смешного в моих словах? - я наконец всерьез обиделась.
- Ой, Катька, не могу! Да его фамилия - Руденко!
- Ну и что? - Я по-прежнему ничего не понимала. - Фамилия как фамилия… ну, Руденко…
И тут до меня дошло.
- Неужели тот самый Руденко?
- Тот самый, Михаил Николаевич - это его отец. А он - Стас Руденко, Станислав… а ты говоришь - папочкины миллионы! Нет уж, мое приданое вряд ли его интересует! Скорее уж меня можно заподозрить в том, что я охочусь за деньгами его папочки!
Да, конечно, я слышала фамилию Руденко, как и все люди в нашем городе и во всей стране. Очень трудно было ее не услышать. Эта фамилия не сходила со страниц газет, а сам Михаил Николаевич - с телевизионных экранов, словно он был звездой шоу-бизнеса.
Но он не был звездой шоу-бизнеса, он был просто звездой бизнеса, причем звездой первой величины.
Ему принадлежал огромный нефтеперерабатывающий комбинат и целая сеть бензоколонок, крупная строительная компания и несколько грузовых кораблей, десятки грузовиков-рефрижераторов и несколько супермаркетов в обеих столицах, популярная ежедневная газета и футбольная команда… Это был не просто богатый человек, это был очень и очень богатый человек.
Да, пожалуй, наследника этой империи вряд ли могут заинтересовать жалкие миллионы Дашкиного отца!
- Неужели тот самый Руденко! - изумленно повторила я. - Ну, подруга, ты даешь! Где это тебе удалось подцепить такое сокровище?
- Ну, Катюша, - Дашка наконец перестала веселиться и заговорила нормальным тоном. - Ты же знаешь, где я учусь. У нас можно встретить чуть ли не принцев крови.
Действительно, факультет международных отношений Санкт-Петербургского университета - место весьма специфическое. Поступить на него достаточно трудно, точнее - дорого, но дети, особенно девочки из очень обеспеченных семей, летят туда, как мухи на мед, по одной-единственной причине: там они будут несколько лет спокойно тусоваться среди себе подобных и имеют большой шанс найти, как раньше выражались, приличную партию, то есть удачно выйти замуж или жениться.
Конечно, на этот факультет иногда поступают и дети простых родителей… на свое несчастье. Если какая-нибудь мамаша с большими претензиями и весьма средними финансовыми возможностями вдруг вобьет себе в голову, что, выучившись на этом факультете, можно сделать карьеру дипломата, разобьется в лепешку, раздобудет требуемую сумму и впихнет свое чадо в вожделенный вуз - несчастного студента ждет несколько лет самых настоящих страданий, когда он будет ловить на себе презрительные взгляды богатых однокурсников, щеголяющих в одежде от знаменитых модельеров и приезжающих на занятия в самых шикарных машинах. В итоге же, закончив престижный факультет, он с изумлением узнает, что единственная работа, на которую он может рассчитывать без мощной родительской поддержки, - это продавец обувного магазина…
- Честно тебе скажу, - я села напротив подруги и подперла подбородок кулаками, - меня немножко пугает такое обилие достоинств в одном человеке… Так просто не бывает…
Дашка отмахнулась:
- Что же мне, расстаться с ним по этой причине? Так ему и сказать: "Знаешь, дорогой, ты для меня слишком хорош! Вот если тебе как следует изуродуют физиономию или переломают ноги или если твой папочка неожиданно разорится - тогда приходи…"
- Короче, - прервала я подругу. - Ты небось хочешь продемонстрировать мне свое сокровище?
- Неинтересно с тобой, - Дашка потупилась. - Ты обо всем догадываешься раньше, чем я успеваю подумать! Ну, вообще-то, да, я действительно хочу тебя с ним познакомить.
В общем, плакал мой курсовик. Дашка отличалась удивительными способностями к убеждению, да я особенно и не сопротивлялась - мне самой интересно было взглянуть на ее новое увлечение.
Этим же вечером мы с ней и с этим самым Стасом Руденко отправились в ночной клуб "Пьяцца".
Конечно, по Дашкиному настоянию Стас привел специально для меня своего приятеля, Филиппа Разумова.
Разумов был сыном достаточно богатых родителей, но как их богатство терялось на фоне состояния Михаила Николаевича Руденко, так и сам Филипп тускнел на фоне Стаса.
Филипп был довольно красив, но рядом с ярким белозубым Стасом казался каким-то нервным и болезненным. Кроме того, он был гораздо меньше его ростом, что в тот первый вечер доставило мне массу неприятностей: я девушка высокая, да еще и надела туфли на обалденном каблуке, и мы составили очень забавную пару.
Зато Дашка со своим Стасом просто блистали. Я смотрела на них и не могла наглядеться. Красивее пары не было не только в этом зале, но, пожалуй, во всем городе. А может быть, даже во всей стране. Оба высокие, белозубые, влюбленные. Что Стас также влюблен в Дашку, как и она в него, видно было сразу. Он глядел только на нее одну, старался коснуться ее рукой, нежно прижимал к себе, ласково шептал что-то ей на ушко…
Они были заняты друг другом, и мы с Филиппом остались предоставлены сами себе. Я редко теряюсь в компании незнакомых людей, всегда могу найти тему для разговора, но с Филиппом это оказалось трудновато. Похоже, он здорово обиделся на мой рост. Но я-то при чем? Нужно было предупреждать. Хотя какой сейчас с Дашки спрос?
Он мне тоже не слишком нравился, но ведь я пришла сюда ради Дашки. Неплохо было бы еще совместить приятное с полезным, то есть заодно и развлечься, но в компании Филиппа это не очень-то получалось. Тем не менее я старалась не портить подруге вечер. Как уже говорилось, выдержки мне не занимать, Филипп не хамил открыто, под конец оживился, и мы совсем неплохо провели время.
На этом я сочла свой долг близкой подруги выполненным и с головой ушла в курсовик. В самом деле, я высказала Дашке все, что думаю о ее Стасе, и мне даже не понадобилось кривить душой. Действительно, влюбленный, красивый и богатый, что есть, то есть. К Дашке относится трепетно. На первый взгляд вроде бы не дурак, а это уже неплохо. Еще общительный, и у него вполне приличные манеры - чего, спрашивается, еще?