Янис не зря избрал путь до славы, используя советы дедушки, роман которого газеты не могли печатать хотя бы потому, что он был толстым. Зато стихи – совсем другое дело. Они мало того, что короткие, так в неслыханно расплодившихся многотиражных и районных газетах только рады, когда до них приходит шаровая продукция. Такое там положение: пара литсотрудников потеют с утра до вечера над статьями, попутно сочиняя письма трудящихся самим себе, статьи командиров производства и рассуждения за подписями нештатных корреспондентов, которых в редакциях никто никогда в упор не видел. А тут сваливаются, как облегчение, шаровые строки, занимающие свое место в рубрике "Творчество наших читателей" и здорово срезающие объем редакционной работы. Кого волнует качество стихов, если партком понимает в этом деле не хуже, чем во всем остальном производстве? Зато, благодаря янисам, пухнет редакционный портфель вместо голов корреспондентов – чем бы еще заполнить пустоту между постановлением партийного комитета, сообщением о ремонте фермы и прогнозом погоды.
Редакции, в которые, до счастья творческих коллективов, Сосисомиди не мог прийти лично, он бомбил через почту. Каждый шедевр поэта был отпечатан на машинке через десять копирок, и многие газетчики стали задавать вопрос автору: вам не кажется, что эти стихи мы печатали год назад? Чтобы снять с себя такие подозрения, Янис делал от руки приписки даже на восьмом экземпляре произведения "Новые стихи!" и разгонял их по тем направлениям, где работала почта. При этом Янис немножко недоумевал: какого хрена редакциям задавать дурные вопросы? Можно подумать, год назад. А что, в этом году Первое мая отменили?
В таких рассуждениях легко откопать здравый смысл и понять метод работы свихнувшегося на самом себе поэта. Он гнал не просто стихотворения, а непременно привязывал их к какому-то событию, обозначенному в календаре красным цветом, и даже если эти стихи, по мнению редакции, не дотягивали до вершины поэзии аж областного уровня, их все равно печатали. А где, к примеру, еще набраться свежей стихотворной продукции, посвященной Дню железнодорожников, ведомственной многотиражке "Паровозный свисток"?
На железнодорожниках Янис не зацикливался; он давным-давно понял: главным локомотивом его творчества на страницы газет должен стать даже не бронепоезд, а образ вождя. Зато дальше всё пойдет, как по маслу, на качество которого явно повлияли стихи "Мелодия труда", опубликованные в районной газете "Червоне дышло", находящейся за двести километров от ближайшего театра.
Сосисомиди сделал точный вывод и таранил Ильичом все газеты, начиная от "Гудка пастуха" Надднипрянского района и заканчивая такими крутыми изданиями как овидиопольская городская газета "Маяк коммунизма".
От стихов Сосисомиди в редакциях уже стояли на ушах, но попереть против залепленного им образа мало кто рисковал. А когда Сосисомиди лично заявлялся до редакции, так у него были готовы даже взять интервью, лишь бы поэт поскорее потерялся за дверью.
Союз писателей стонал от Сосисомиди не хуже других, но стойко не пускал его в свои ряды, скорее всего, опасаясь сильной конкуренции. Сам поэт не останавливался на достигнутом и продолжал ловить кайф от своих подписей, распечатанных тысячными тиражами. Дело дошло до того, что, на зависть профессиональным поэтам городского пошиба, один стих, посвященный великому Ленину, опубликовали аж в черкасской области, а спустя два дня – в винницкой:
Опять читаю Ленина тома,
Как будто строю новые дома –
Растет порыв светлеющей души.
Опять читаю Ленина в тиши.
В просторном зале, где сидят со мной
Моряк, учитель, токарь, звеньевой,
Художник, электроник, два врача –
Всех освещают мысли Ильича,(Здесь и далее стихи А.Яни (прим. автора))
– накатал Сосисомиди в десяти экземплярах к очередной годовщине вождя и сразу врубился за верность своего метода, разослав эти замечательные стихи в "Моряк", "Учительскую газету", "Токарный станок", "Широкий лан", "Советский художник", "Медицинскую газету", а также в журнал "Советское кино", приписав рядом: стихи написаны автором под влиянием Ленина и кино "Приключения Электроника". Хотя в своем произведении Янис писал слово "электроник" с маленькой буквы, его стих редакция не напечатала, скорее всего, из черной зависти к провинциальному супергению. Тем не менее Сосисомиди понял – им найден верный путь размножения подписи под стихами, а потому между созданием мелких произведений сочинял громадную поэму. Он описывал, как под влиянием Ленина работают представители еще десяти тысяч профессий, имеющие многотиражные рупоры парткомов их предприятий.
Вы думаете, его творчество не печатали? А художники, врачи и особенно токари завыли – не хер нам больше делать, чем читать тома Ильича и подзаряжаться от его мыслей в просторном зале рядом с бездельником Янисом? Ничего подобного, ни разу не завыли. Может, потому у нас такая медицина, если, вместо повышать квалификацию, врачи заняты столь замечательным самообразованием?
Из года в год Сосисомиди повышал уровень творчества и значимость его автора в собственных глазах. Зато при виде Яниса глаза многих журналистов так перли из орбит, что их можно было вставлять на место молотком. Те, до кого поэт вламывался в кабинеты, чувствовали себя не хуже, чем их предшественники во время встреч с дедушкой Сосисомиди. Однако времена и чужие ошибки делают людей мудрее. Редакции понимали: легче печатать Яниса, чем что-то ему доказывать. Но при том намекали за общение по переписке, чем дали поэту еще один козырь.
Сосисомиди догнал – он принадлежит до редкой мужской породы, о которой девушки говорят: ему легче дать, чем объяснить, почему я не хочу. Тем более, что стихоплетство всё чаще заменяло Янису секс в любом виде. А потому он начал тратить на конверты для стихов больше половины зарплаты, чем сделал жену еще недовольнее.
Жена была единственным человеком, которого Янис боялся, в отличие от слабохарактерных газетчиков. Он старался не нарываться на ее характер и еще глубже зарывался в свое творчество.
Со временем люди стали догонять: всю глубину этого творчества может понять исключительно психиатр. И вовсе не потому, что в году уже не оставалось дня, в честь которого Сосисомиди не накатал криков своей души, явно мятущейся по поводу любого события: от прихода весны до рождения тройни у кошки соседа.
Кто же придумал сентябрьские трели?
И для чего нужно в школу стремиться?
Это заботится дедушка Ленин,
Вас приглашая расти и учиться.
Хотя кое-кто понимал: дети учились в школах еще до появления на свете этого заботливого дедушки, отказать Янису в публикации было себе дороже. Воодушевленный Сосисомиди продолжал заменяющие секс упражнения на бумаге и втягивал в это дело редакторов, сношая им мозги рифмованными извращениями. Некоторые журналисты проявляли характер, не разделяли таких взглядов и хотели другой интимной жизни. Поэтому робко отписывались Сосисомиди стандартным советом за учиться у классиков. Однако, Янис, помня жизненные уроки своего настоящего дедушки, а не того, на котором въезжал на газетную полосу, запасся на всякий случай индульгенцией. И тут же довел ее до сведения колхозников через районную газету "Заря Октября".
Мне Луконин сказал,
что перо мое крепче стихий,
Что, пером, обладающий,
стал я подобен магу,
Что могу я писать
семицветные чудо-стихи…
Что, значит могу, когда надо, а особенно – хочется? Редакции заваливались стихами с проникновенными строками: "Но тише! Замирает сердце: Ленин о мире говорит с броневика" – это, понятно, создано ко Дню танкиста; "Я думаю, что может только солнце сравниться с Конституцией моей" – козе ясно, когда надо печатать, ну а творческие удачи, вроде "Пересматривается многое заново – работать ударно, ритмично, планово. Такая теперь у нас привилегия. И в этом Партии нашей стратегия", публиковались в те будние дни, когда Янис не знал о каком-то выходящем из ряда вон событии, вроде пуска станка после капремонта на "Центролите".
Янис, как хороший внук, постарался протащить вслед за собой в творческое бессмертие не только образ вождя, но и родного дедушки, опубликовав юбилейное стихотворение по поводу создания герба Страны Советов.
Был герб царей разбит, как трон,
Заржавел, разломался.
Дед говорил мне: в луже он,
Герб царский тот валялся.
Со временем поэт Сосисомиди врубился за необходимость подъема на следующие высоты. Перед тем, как опустить в ящик порцию конвертов с поэзией, он начал катать сам себе рекламную сопроводиловку, предваряющую свежезалепленные шедевры, посвященные разнообразным событиям на планете. Не успели Карпов и Каспаров ударить по часам в первой севильской партии, как Сосисомиди уже стихотворно откликнулся на шахматную баталию. Очень быстро и, как всегда, почти в рифму. Точно так, как за увиденное по телевизору озеро Лох-Несс, начало очередного партийного съезда, визит Саманты Смит в пионерлагерь "Артек", а также прочих событиях из жизни стахановцев, пограничников и статуи в Трептов-парке.
Янис имел полное право на саморекламу перед стихами. Сосисомиди доказал: он способен на требуемое раньше других поэтов. Редакции еще не дочитали постановление ЦК КПСС о борьбе с пьянством, а Сосисомиди уже засыпал их своими антиалкогольными шедеврами. Если бы алкашей заставили выбирать: или бросайте бухать, или читайте стихи Сосисомиди, они бы поголовно вступили в общество "Трезвость".
Бороться против янисовского стихопотока теперь могли только явные сторонники водки и противники линии партии. Тем более, в сопроводиловках Сосисомиди указывал: "Мне кажется, что многие мои стихи, о чем бы я ни писал, озарены и пронизаны светом Октября, его животворными лучами". Эта продукция иногда находила места на газетных полосах рядом с рифмованным творчеством Сосисомиди, даже когда оно заканчивалось, несколько своеобразно толкуя последствия животворных октябрьских лучей.
Мой стих, хоть я – его умелец,
Болезни рубят, как мечи.
Лежу в больнице пятый месяц:
Меня обследуют врачи.
Хотя литсотрудники прекрасно догоняли: такие строки поэт пишет, что называется, кровью своего сердца, а за Яниса давно шла устная реклама, полностью подтверждаемая творчеством, имя Сосисомиди мелькало среди газетных полос, пускай не так часто, как он мечтал.
Печет он их, что ли, с ужасом думали газетчики, извлекая из пухлых конвертов размерами с кислородные подушки очередные дозы поэзии Сосисомиди. И тут же убеждались, как были недалеки от истины в своих подозрениях, читая откровения Яниса: "Стихотворенья, как котлеты, я жарю на огне души".
Зато в самолично сочиненной сопроводиловке Янис именовал себя вовсе не поваром, а "судном, ищущим в море поэзии правильный курс" и кидал намеки на знак равенства между собой и Маяковским.
Сосисомиди письменно гарантировал всем редакторам подряд: "Я смог бы с Вашей помощью опубликовать 96 стихотворений в газете (столько, подсчитано, напечатал наш лучший поэт-трибун за три с половиной года (1926-1930гг) в "Комсомольской правде". Потому высылаю вам свои стихи и благодарю за то, что Вы возродите почему-то не очень интенсивно пока развивающийся в практике нашей печати жанр стихотворной передовицы".
Тем не менее 95 из 96 стихов заняли из-за несознательности газетчика место не на полосе, а в самой драгоценной редакционной реликвии. Это была папка с поэзией читателей, которую газетчики открывали и зачитывали вслух, когда им было не хрен делать во время обвала официоза. Или при поганом донельзя настроении. Опусы Сосисомиди пользовались у журналистов не меньшим спросом, чем творчество других поэтов из этого источника веселья, вроде стихов за целебность лиманской грязи: "Мажут всю морду, и зад весь чернеет, мажут то место, чем люди болеют".
Сам Янис не догадывался, что у него есть такие крутые конкуренты. Он продолжал бомбить письмами редакции, по сложившейся привычке именуя себя "судном, ищущим в море поэзии правильный курс".
Индульгенция Луконина перестала устраивать Сосисомиди в тот самый год, когда это судно в море поэзии в городе стали именовать не рифмоплетом, а исключительно Судном. Только с ударением на последнем слоге.
Из всех одесских изданий Судно, с вытекающей из него поэзией, не сумел истерроризировать многотиражку "Одесский портовик", хотя пытался достать ее письмами. Но, в отличие от "Радянського джута" или "Одесского политехника", портовая газета находилась на режимной территории, куда, до счастья редакции, у Сосисомиди не было пропуска. Исключительно по такой причине "Одесский портовик" успешно противостоял агрессии поэта. Если бы Судно сумел проникнуть через проходную, так это издание малодушно бы капитулировало. Но раз такого не случилось, пользуясь защитой бдительного ВОХРа, корреспондент Павлов иногда по телефону говорил Янису вслух то, что думали за его умственные способности и поэзию многие профессионалы пера. Павлов был отважным человеком, хотя бы потому, что, несмотря на страшные телефонные угрозы Сосисомиди, находил его стихам достойное место в корзине для мусора.
У Судна не хватало времени приводить в исполнение свой страшный приговор строптивому корреспонденту. Он не отвлекался на личные амбиции ради развития мировой литературы, а другие издания не всегда отваживались идти поперек желаний Сосисомиди увидеть свою подпись в газете и вдобавок иногда слупить пусть тощий, но всё-таки гонорар. Сосисомиди приносил жене плату за титанические труды, на что она замечала: за такие бабки не купишь даже мозгов в твою малохольную голову. Судно делал правильные выводы и пер прежним курсом, увеличивая объемы строчкогонства, озаренные светом Октября даже майской ночью.
Так в один дурацкий день рухнуло то, что казалось незыблемым. И газеты начали отказывать Сосисомиди в публикациях пускай таких замечательных стихов, которые могли бы проканать при сильном отсутствии партийных постановлений. Но что такое партийное постановление, когда перестройка стала отбрасывать копыта? Тоже еще событие. Зато, получив свежее послание в стихах, все поняли: сегодня бывший инженер Сосисомиди увидел компьютер и тут же разразился за свое открытие. Гомер бы прозрел от зависти, услышав такую поэзию:
Хватит в тачках возить бетон!
Пусть компьютер задает тон!
Чтоб трудовой ускорить процесс,
Хлам на свалку! Даешь прогресс!
На свалку улетали не только хлам, но и прежние представления о жизни. Правда, компьютеры вместо тачек пока не использовали, зато издания переставали печатать поэзию Яниса, посвященную рабочему классу с непременными советами стихотворца: "Времени даром, друг, не теряй – технику новую дерзко внедряй! По халтуре и браку ударь! На старт! Качеству изделий – золотой стандарт!" Представляете, такое почему-то перестали печатать, и больше того, из газет куда-то исчезли даже очерки за рабочий класс. У всех на уме стали директора банков и менеджеры.
К тому же многотиражки предприятий и вузов закрывались, сокращая поле деятельности неутомимого Судна. Зато другие газеты стали плодиться еще чаще, чем разные насекомые в общественном транспорте постсоветского периода. Масс-медиа не обращали внимания на поэтическую бомбардировку соратника Маяковского и внука ученика Горького. Больше того, конверты подорожали до такой степени, что Сосисомиди уже не решался загружать почту в районе села Дальник. Янису не помогали более сильные доводы в пользу собственной гениальности, хотя в сопроводиловках местного пошиба он сравнивал себя уже не с судном, а целым морем. "Море велико оттого, что не брезгует ручейками. Так я отвечаю, когда меня спрашивают, почему я люблю публиковать свои стихи в небольших газетах", – подчеркивал внук автора "Моей жизни".
Тем не менее, гонорарные ручейки, стекающиеся в судновские карманы, пересыхали один за другим. Сосисомиди снова выручил дедовский опыт. Поэт делал жизненные выводы при сильном голоде в желудке из-за хронического отсутствия гонораров и фамилии в газетной полосе. Тем более, жена резко стала гонять Сосисомиди сковородкой по жилплощади, постоянно намекая – теперь на огне души с поэтических доходов можно жарить не столько котлеты, как чересчур расплодившихся на кухне тараканов. Если, конечно, ее благоверный со своими заскоками по части поэзии еще способен на что-то, кроме как доводить окружающий его мир до полной прострации с помощью пишущей машинки.
Янис никогда не помышлял спорить с женой. Это не редактора, начнешь возбухать – тут же выпишет гонорар сковородкой по морде. Сосисомиди упал на четыре кости и давал страшные клятвы именем Конституции: он возьмется за ум в свете повального одурения общества дешевыми ценностями в виде творчества совсем не янисовского производства.
Супруга была не такой припаренной, как ее вторая половина, а потому сходу не поверила клятвам и принялась воспитывать поэта разными словами. Сосисомиди был готов их слушать чуть ли не с радостью на лице. Янис когда-то прочитал: человека можно убить словом, но тем не менее предпочитал, чтобы его словесно грохали наповал, чем пинали ногами без летальных исходов.
– Попробуй только не поумнеть! – гремела жена, наступая на свернувшегося в клубок умельца поэтических передовиц. – Тебя убить легче, чем прокормить, хотя сам напоминаешь мужчину только на фотографии. Сейчас я одна семью не вытяну… Да и раньше на твои стихи кило колбасы можно было…
– Как, – попытался защититься Янис, – а помнишь, я купил тебе коробку конфет?
В ответ за это напоминание жена достала с подвесной полки пыльную коробку и от души врезала ею по голове проявившего непокорность мужа. Хотя коробка из-под конфет была совсем пустой, Сосисомиди тут же заткнулся.
– Я на всю жизнь эти конфеты запомнила! И твои бредни, как их за гонорар купил. А потом от дождя в подворотне спрятался… И сожрал все конфеты, а мне принес эту пустую коробку!
– Не пустую… – попробовал восстановить историческую справедливость поэт, но тут же заткнулся под добрым взглядом жены.
– Ну да, не пустую. Конфеты выел и стал на коробке стихи карябать. Что тут начеркано? "Желание перерастает в злость: хватает шарф и оставляет булку. Когда ты прекратишься, вредный дождь…" Ага, так ты еще и булку лопал вместе с конфетами?
– Нет, дорогая, это у меня образы такие…
– Зато у меня, образина, желание точно в злость переросло. Господи, с кем я живу? Вспомни, что ты вытворял, когда ребенок родился! Все нормальные мужья тащут в роддом деликатесы, а ты? Скачешь под окном козлом с пустыми руками, зато кричишь, чтобы я читала двухдневному ребенку твои стихи и какого-то Тютчева… Значит, так. Или ты берешься за ум, пусть даже с большим трудом, или…
Судно вылетел но улицу, получив на прощание пинок ниже ватерлинии. Он начинал сильно понимать: с поэзией пора завязывать, раз всё равно нет возможности увидеть свою фамилию в напечатанном типографией виде. Тем более, что когда-то за стихи платили, копейки, конечно, но всё-таки. "Поэзию сравню с пошивом платья: и тут, и там тебе за строчку платят", – процитировал сам себя Янис. Да, были времена. Не то, что сейчас, только успевай строчить шедевры.