Офицер "Кара-Дага" пытался что-то возразить, однако Райчев уже демонстративно не обращал на него внимания. Выслушав доклад Лапинского о потерях личного состава, он все тем же бодрым взором осмотрел рассредоточившийся по прибрежным каменистым холмам экипаж и только во время этого осмотра обратил внимание на отошедшего чуть в сторонку, к спасательной шлюпке Юраша командира батареи.
– Потери могли быть значительно большими, – тут же нашелся капитан "Кара-Дага", если бы артиллеристы комбата Гродова не поддержали нас пальбой из всех орудийных стволов, благодаря которой один самолет уничтожили, остальных штурмовиков отогнали. Они же послали навстречу нашему судну спасательную шлюпку, благодаря которой спаслось еще около десяти человек.
– О, да это вы, капитан Гродов?! – тут же направился Райчев к комбату. – Совершенно упустил из виду, други мои походные, что командуете этой береговой батареей именно вы.
Офицеры отдали друг другу честь и тут же придирчиво осмотрели друг друга:
– Вот уж не ожидал увидеть вас в морской форме, товарищ майор.
– Ничего странного, в контрразведку я пришел после срочной службы на флоте. Понятно, что, когда встал вопрос о замене убитого начальника безопасности порта, прежде всего вспомнили обо мне. А вот ты о себе забыть не позволял, капитан. Твой дунайский десант, а тем более "румынский плацдарм", на котором при всеобщем отступлении сухопутных сил твои бойцы сумели продержаться почти месяц… Это уже классика всемирной теории десантов и плацдармов. Поверь мне, как человеку, мечтающему подготовить после войны кандидатскую диссертацию по взаимодействию в военной обстановке судов Черноморского флота и морской пехоты, а также прочих сухопутных частей.
– Любопытно будет взглянуть на этот труд.
– …Одним из героев которого станет твой десантный батальон "Дельта". Так что при случае нам с тобой еще предстоит посидеть за кружкой пива и основательно вспомнить кое-какие подробности.
– За этим дело не станет.
– Кстати, знаешь, кто навел меня на мысль о теме исследования?
– Уж не командующий ли Дунайской флотилией контр-адмирал Абрамов?
– Почти угадал. Начальник штаба флотилии.
– Капитан второго ранга Григорьев?
– Точно. Пока суда флотилии приводили себя в Одесском порту в порядок после перехода с Дуная, он в портовой библиотеке за подшивки газетные засел, интересовался, что о действиях их флотилии писала пресса. Но ты же знаешь, что контрразведка всегда усиленно интересуется каждым, кто хоть чем-либо усиленно интересуется.
– Иначе, чего она стоила бы, такая контрразведка?
– Вот тогда я узнал, что у него мечта – написать после войны документальную книгу о фронтовой судьбе своей флотилии. Кому, если не начальнику штаба, знать, что там, на Дунае, происходило на самом деле? Кстати, о тебе, комбат, он вообще отзывался как о боге войны.
– Наверное, как всегда, преувеличивал. Не зря же в писатели подается.
– Да нет, непохоже, чтобы преувеличивал; на факты опирался. Узнав, что совсем недавно я окончил военную аспирантуру и завершаю работу над диссертацией, Григорьев отрубил: "О чем бы ты на военную тему ни писал, после нынешней войны все твои данные и постулаты неминуемо устареют и будут неактуальными. Поэтому мой тебе совет: изучай боевое взаимодействие флота с частями морской пехоты. Вот это действительно может заинтересовать командование на предмет грамотной организации этого самого взаимодействия, его практической отдачи". Словом, вот так вот, други мои походные…
– Отдельным разделом вашего исследования может стать взаимодействие судов флота с береговыми батареями, поскольку мы, артиллеристы береговой службы, тоже своего рода подразделение морской пехоты и находимся в подчинении военно-морской базы.
Райчев удивленно взглянул на комбата, и тут же лицо его эвристически просветлело:
– Послушай, комбат, а ведь это же мысль!
– И не сомневаюсь, что "мысль". На примере одной только нашей батареи сколько всего нарыть можно будет. Кстати, у меня есть еще одно, не менее интересное предложение. Точнее, сразу два…
– Уже покупаю. Не торгуйся, выкладывай…
– Первое: нужно оставить команду "Кара-Дага" в моем подчинении, в виде роты прикрытия береговой батареи. Второе: нужно вернуть батарее хоть какое-то прикрытие. Понятно, орудия пусть остаются в порту, но верните хотя бы две четырехствольные пулеметные "спарки". Зенитные, имею в виду.
Только теперь, да и то не сразу, капитан третьего ранга вспомнил, ради чего прибыл сюда. Сначала он удивленно взглянул на комбата, затем перевел взгляд на моряков, сгрудившихся вокруг Лапинского, и своих, перенесенных с судна погибших товарищей, и удивленно произнес:
– А вы чего все ждете, други мои походные?! Капитан Лапинский, вы что это за митинг здесь устроили?! Ждете, когда налетит новая волна штурмовиков и начнет топить мои катера?! Быстро погружаться на сторожевик! Вместе с погибшими, естественно; где-нибудь на рейде предадим их морю, как велит обычай.
– Но мы ведь… изъявили желание остаться здесь, – молвил Лапинский, удивленно глядя на Гродова: дескать, что ж ты не сообщил прибывшему командиру о нашей воле? Чтобы стать ротой морской пехоты и мстить за судно.
– А у меня приказ, други мои походные, всех вас доставить в порт! Всех уцелевших! И точно такой же приказ вы получаете сейчас от меня. А уж превратят вас в подразделение морской пехоты или же посадят сменным экипажем на затонувшую подводную лодку – это будет решать командование флота. Так что на всю погрузку вам – десять минут!
Райчев оглянулся на комбата, вспомнил, что тот тоже просил оставить этих гражданских моряков у себя на батарее, и красноречиво развел руками:
– Понимаю: приказ, – коротко и без обиды признал его правоту капитан.
– Но там, – указал Райчев перстом в направлении Одессы, – я обязательно доложу, что такое желание команды "Кара-Дага" – сражаться на виду у остова своего погибшего корабля – проявилось. И что ты, капитан, категорически "за". Ну и, понятное дело, похлопочу относительно зенитных "спарок".
– Не сомневаюсь, что доложите и будете хлопотать.
Уже поднимаясь последним на сторожевик, капитан третьего ранга осмотрел остающихся на берегу бойцов батареи и, обращаясь к Гродову, прокричал:
– К слову, сам готов возглавить батальон морской пехоты и даже желание такое высказывал. Однако там, наверху, сказали: "Твоя очередь "отсиживаться" в окопах еще придет. Причем вместе с нами". Вот так-то, други мои походные!
2
Прошло каких-нибудь пять минут, как встреча "нежданной гостьи" Елизаветы Волковой с баронессой была прервана самой "гостьей". Она появилась на крыльце, нервно осмотрелась и, раздраженно бросив Терезии: "Пошли, нам здесь больше делать нечего", по едва приметной тропинке направилась к ближайшему переулку.
– Что там между вами произошло? – негромко поинтересовалась Терезия, медленно ступая вслед за ней. – Из-за кого поссорились?
– Какое там "из-за кого"? – с ненавистью прошипела Волчица, оглядываясь на дом. Баронесса на крыльце не появлялась, хотя входная дверь оставалась открытой. – Я-то считала, что на советскую разведку она работала только потому, что выполняла задание румынской и германской. На самом же деле эта стерва была и остается энкавэдисткой.
– Не может этого быть.
– Что значит "не может"? Если уж я сказала, то переспрашивать не стоит.
– А как же быть с каютой на борту штабной фюрер-яхты "Дакия" и покровительством генерала СС фон Гравса? Там ведь без проверки не обошлось.
– Просто на подступах к бригадефюреру СС ее "не там и не тем образом проверяли", – со скабрезной, хищной ухмылкой заметила Елизавета.
– А не торопитесь ли с выводами? – остановилась Терезия за первым же изгибом тропинки, отделявшейся от дворика молодой порослью акации. – Не торопитесь уходить, давайте постоим, поговорим за жизнь.
– Что еще вы хотите услышать от меня, милочка?
– Пытаюсь понять, что такого баронесса успела сообщить вам в течение каких-нибудь пяти минут разговора, что расстались вы врагами?
– Прежде всего отчитала за то, что я, видите ли, осмелилась ссылаться на нее в разговорах с контрразведчиками, добиваясь заступничества и протекции. Она не знает, кто я такая на самом деле и с какой целью перешла линию фронта. На основании этого она отказывается от какого-либо покровительства надо мной и категорически запрещает где-либо упоминать ее имя или имя генерала фон Гравса.
– Решительная нам попалась аристократка, – задумчиво признала Терезия.
– Особенно ее возмутило то, что я настаиваю на личной встрече с генералом, который возглавляет службу СД в Румынии, а значит, будет возглавлять ее и на территории Транснистрии. Я так и сказала баронессе: "Ты хоть понимаешь, что, в отличие от тебя, я знаю лично, в лицо и по именам, сотни одесских энкавэдистов, контрразведчиков, партийных и комсомольских активистов и просто штатных и нештатных стукачей? Что благодаря моим показаниям сигуранца, гестапо и абвер хоть сейчас могут составить такую картотеку "лиц, претендующих на первоочередную ликвидацию", какую им не составить без меня и в течение года".
– Это в самом деле так?! Вы обладаете подобным списком?
– Что вас так удивляет, милочка?! Тоже не верите? Тоже сомневаетесь в том, кто я и с какой целью оказалась в столице Транснистрии? – подозрительно прищурилась Волчица. – Вскоре меня заметят не только здесь, но и в Бухаресте. Поскольку точно такую же картотеку с моих слов сигуранца могла бы составить в отношении лиц, которые всегда оставались во внутренней оппозиции к коммунистическому режиму, всегда ненавидели Сталина, Берию и всю окружавшую их жидореволюционную масонщину. Кстати, об этом самозваной, как полагаю, баронессе я тоже объявила. И после всех этих аргументов – столь наглая реакция с ее стороны!
– Может, мне стоит вернуться и самой поговорить с ней?
– Да о чем ты собираешься с ней говорить?! И станет ли наша "баро-нес-са", – саркастически произнесла ее титул Волчица, – выслушивать тебя?
– Попытаюсь усовестить, – молвила Терезия первое, что пришло ей на ум.
Волчица взглянула на нее как на юродивую, въедливо рассмеялась и сочувственно покачала головой: дескать, "что с тебя, блаженной, возьмешь?!"
– О чем только они здесь думают – в своей сигуранце и в своем идиотском гестапо?! – Волчица намеревалась двинуться дальше, но в последнее мгновение передумала. Ярость все еще переполняла ее и требовала хоть какого-то выхода. – Эта энкавэдистка Лозовская уже забралась и в штаб, и в постель к самому генералу СС фон Гравсу, а они тут губами шлепают, по городским задворкам местную шпану комсомольскую, видите ли, вылавливают.
– Но ведь все эти сведения о смертельных врагах Великой Румынии, а также о ее возможных друзьях вы можете выложить в любом отделении сигуранцы, жандармерии или абвера – то ли Тирасполя, то ли в уже взятой румынскими войсками Одессе.
– Конечно, могу! – подперла кулаками бока Елизавета Волкова. В эти мгновения она вела себя так, словно спорила с соседкой по одесской коммунальной квартире. – Но тогда все мои труды будут слишком дешево проданы. Эти сведения, милочка, стоят денег и положения в обществе. То и другое я как раз и желаю заполучить. Только для этого мне и понадобилась протекция этой вшивой "баронессы".
Гнев и презрение Елизаветы были настолько велики и естественны, что она даже не опасалась близости дома, из которого только что вышла. Она совершенно не обращала внимания на то, что входная дверь все еще оставалась открытой и за порогом ее – казачка в этом не сомневалась – стояла в эти минуты баронесса, внимательно наблюдая за тем, что происходит между ней и Волчицей, которая просто потеряла страх.
В какое-то мгновение Терезии даже показалось, что Волчица всего лишь повторяет то, что уже успела высказать самой баронессе. Салонная львица настолько увлеклась своим артистическим гневом, что, когда "крестьянка Мария", делая вид, что поправляет чулок, извлекла из него миниатюрный швейцарский, еще именуемый в разведке "дамским", пистолетик, она не то что не ужаснулась, а в гневе своем благородном даже не успела удивиться. Этим пистолетиком Терезия вооружилась лишь накануне, в Тирасполе, на явочной квартире, и сейчас он пришелся как нельзя кстати.
В каких-нибудь пяти шагах от них, по пересекающей тропинку полевой дороге, неспешно отпылили две машины с эмблемами СС на дверцах кабинок. Сидевшие в кузовах солдаты – молодые парни с загорелыми лицами и закатанными рукавами – заметили женщин и тут же принялись изощряться в похабных остротах, призывая присоединиться к их компании. Терезия на их призывы не реагировала; она демонстративно отвернулась, спрятав руку с пистолетом под мышкой, а Волчица даже в этой ситуации не удержалась и кокетливо "сделала им ручкой".
– Так, может, мне все-таки стоит вернуться? – еще тише и доверительнее проворковала Терезия, как только машины скрылись за углом двухэтажного дома, и при этом почти вплотную приблизилась к Елизавете.
– Да спрячь ты свой пистолет, дура! Если ты собираешься пристрелить эту стерву, то вот тебе мое благословение, – едва уловимо осенила казачку крестоподобным движением руки. – Но за пистолет возьмешься уже в доме. И поторопись, пока, сидя в кресле, эта развенчанная энкавэдистка приходит в себя.
– Не волнуйтесь, госпожа Волкова, я все делаю вовремя и основательно, – мягко, загадочно улыбнулась казачка, и эти слова, эта улыбка стали теми последними вспышками земной реальности, с которыми Елизавете предстояло отойти в мир иной.
Пистолетик, который, попридержав Волчицу за плечо, казачка почти прижала к ее груди, стрелял бесшумно, не громче хлопка пробки от шампанского, а двое подпольщиков тут же подхватили оседающее тело убитой и потащили в глубину щедро поросшей кустарником лесополосы.
3
В третьем часу ночи комбата разбудил политрук Лукаш. Его голос вторгся в один из тех сладостных предутренних снов, которые переносят спящего в иной мир, в иные времена и в совершенно иную реальность.
– Ну и что такого могло произойти в этом мире, политрук, – миролюбиво поинтересовался Гродов, все еще лежа с закрытыми глазами, – что ты решился отнять у своего фронтового командира лучшие минуты его несостоявшейся мирной жизни?
– Мы только что вернулись из разведки. Докладываю, что в районе деревни Старые Беляры противник окапывает батарею тяжелых орудий. Сам видел. Эти мощные дальнобойные орудия явно предназначены для борьбы с нашей батареей. Причем с огневых позиций доносится не только румынская, но и немецкая речь.
– Ничего странного, – уселся Дмитрий на своей казематной лежанке. – Еще на дунайских рубежах мы знали, что в тяжелой артиллерии немцы то ли полностью заменяют румынские артиллерийские расчеты, то ли укрепляют их своими наводчиками и командирами орудий.
– В таком случае, предстоит серьезная схватка.
– Схватка так схватка.
– Все же надо бы первый выстрел оставить за собой.
– Вот в этом ты, политрук, прав. Немцы явно рассчитывают, что, вместо того чтобы помогать своей пехоте, мы станем забавляться артиллерийскими дуэлями, – встряхивал с себя остатки сна капитан. – Основательный замысел. И сколько же у них стволов?
– Шесть.
– Точно шесть или всего лишь предполагаешь?
– Точно. Посчитано.
– Шестиствольная батарея? По фронтовым понятиям для полевой батареи вроде бы маловато.
– Но факт. Расположены вот в этом квадрате, – поднес комиссар к еще не до конца прозревшим глазам Дмитрия карту Восточного сектора обороны. – То есть в непосредственной близости к нам. Предчувствую, что вот-вот начнут пристрелку. Но, если помните, здесь у нас тоже есть два хорошо пристрелянных ориентира.
– Шесть вражеских орудий против трех наших – это, конечно, уже не в нашу пользу, но… многое значат ориентиры. У них пока что не только нет каких-либо пристрелянных ориентиров, но и четкой ясности по поводу того, где именно располагается каждое из наших орудий.
– Неподалеку от села я оставил трех наших бойцов: радиста и двух наблюдателей-корректировщиков. Но боюсь, что долго в своем укрытии они не продержатся. Да и вообще надо бы ударить прямо сейчас, на рассвете, пока эти румынские дуэлянты не зарылись в землю и не осмотрелись.
– Тогда чего ждем? Поднимай батарею по тревоге, и сразу же: "орудия – к бою!"
Ориентиры действительно оказались хорошо пристрелянными, поскольку сориентированная относительно них береговая батарея уже тремя первыми, пристрелочными снарядами накрыла расположение машин, которые доставили вражеские орудия к лиману. Слегка откорректировав огонь каждого орудия, сержант Жодин прокричал в эфир:
– А теперь предлагаю беглым, по четыре снаряда на орудие, пока они окончательно не пришли в себя. Тем более что рядом расположилось какое-то подразделение с несколькими подводами, а на окраине села появились три палатки.
– В таком случае внимательно подсчитывай вражеские потери, комендор, – ответил Гродов. – Смотри не сбейся. Понимай, что это уже не снаряды, а медали ваши под небесами пролетают.
После беглого артналета корректировщики осмотрели в бинокли то, что оставалось от некогда грозной батареи, и, вновь подкорректировав огонь, попросили еще по снаряду на орудие.
– Ты что это, комбат, флотским парням моим, по ту сторону лимана окопавшимся, спать не даешь? – послышался в трубке озабоченный голос полковника Осипова.
– Потому что нечего передовую в приморский курорт превращать.
– Побойся бога, им завтра целый день румын остепенять, а ты…
– Тогда извиняюсь, ошибочка вышла. На самом же деле эта ранняя побудка была рассчитана только на румын. Прикажите своей разведке выяснить, что там осталось от батареи тяжелых орудий, которую враг пытался расположить на северо-западной окраине Старых Беляров. Пусть моих корректировщиков подстрахует.
– От тяжелой батареи на окраине? – озадаченно переспросил командир полка морских пехотинцев. – Странно. Почему не слышал о таковой? Сейчас я этим бездельникам от разведки сам побудку устрою.
Утром, когда группа Жодина благополучно вернулась в расположение батареи и Гродов уже был занят другими хлопотами, вновь позвонил Осипов.
– Отсыпаешься, комбат?
– Жду обещанного вами звонка. Что там сообщают ваши "бездельники от разведки"?