– А если он скажет – нос или ухо, то все равно член откусят, – уточнил Григорий, – любят они это дело.
Девушку перспектива с откусыванием "конечностей" изрядно напугала, и, если бы не приветливые улыбки своих спасителей, она бросилась бы бежать снова. И тут ей повезло: микроавтобус, мчавшийся по шоссе, резко затормозил.
В окошке показалось лицо военного.
– Что тут у вас, девушка?
– Может, подвезете меня?
– Куда?
– Вперед, километров пять.
– Они чего? – спросил военный с двумя звездами на погонах.
– Они сами разберутся.
Военному не хотелось вмешиваться в разборки.
– Садись, – он открыл дверцу. Девушка юркнула в микроавтобус, прижимая руку к сердцу. Григорий поднял руку и помахал.
– Телефон оставила бы хоть, как-никак спасли тебя от насильников.
Микроавтобус уже мчался по шоссе.
– А может, ей этого и хотелось? – Григорий подмигнул. – Илья, по-моему, она напоследок что-то сказала насчет члена.
– Мне тоже показалось.
– Ничего, ничего она не говорила! – в один голос закричали мужики, распростертые на асфальте.
– Пошли домой, прогулка окончена.
Братья, а за ними и псы растворились в темноте.
Глава 3
Прошлое всегда настигает человека неожиданно. Казалось бы, вычеркнул из жизни какие-то годы, дни, спрятал их в тайники памяти за толстые стены, за крепкие двери с мудреными замками и даже смотреть в ту сторону не желаешь, а оно вдруг возникнет, причем в самый неожиданный момент – тогда, когда его не ждешь, когда настроение веселое, радужное, спокойное. Так случилось и с Сергеем Дорогиным, человеком, в силу обстоятельств получившим кличку Муму.
Он приехал в гости к своей старой знакомой, собственному корреспонденту небезызвестной бульварной газеты "Свободные новости плюс" Варваре Белкиной. Та встретила Сергея с распростертыми объятиями. Да и приехал он не с пустыми руками, а с огромным букетом цветов, дорогих, пьяно пахнущих роз на длинных колючих стеблях. На бутонах роз еще поблескивали капельки воды, сверкали и осыпались, а иногда скатывались между бархатистыми лепестками, туда, в пьянящую темноту.
– Ба, какие люди! – Варвара обняла мужчину, крепко прижала к своей высокой упругой груди, заглянула в глаза и по-дружески чмокнула в щеку влажными, ненакрашенными губами.
Варвара вся сияла, словно бы у нее случился внеплановый день рождения. И в квартире было убрано, словно Варвара ждала гостей.
– Что это у тебя? – оглядываясь по сторонам, улыбнувшись, пробурчал Дорогин.
– Как что, не видишь, это я с понедельника начала новую жизнь.
– Надеюсь, пить не бросила, курить тоже, а тем более писать?
– Сергей, разве я могу отказаться от прелестей жизни? Проходи, садись.
– Ты на этот раз никуда не спешишь?
– Нет, времени у меня хоть отбавляй. Хотя, если быть откровенной, его-то как раз в обрез.
– Ты намекаешь на то, чтобы я покинул твои убранные апартаменты?
– Нет, это я так, цену себе набиваю. Времени у меня никогда нет.
Варвара подошла к компьютеру, за которым сидела, прежде, чем появился Дорогин. В пепельнице рядом с клавиатурой дымился окурок сигареты. Она его раздавила, аккуратно сгребла окурком серо-серебристый пепел, построив холмик.
– Представляешь, Сергей, не могу одного человека найти. Пропал – и все, на связь не выходит. А я ему, бродяге, деньги посулила, я уже с главным договорилась о материале на разворот.
Сергей Дорогин удобно сидел в мягком кресле, забросив ногу на ногу, смотрел на Варвару, слушал белкинскую болтовню.
– Сейчас все газеты, телевидение, радио, все эти многочисленные маленькие FM станции, словно сбесились, только и делают, что цитируют, цитируют Пушкина. Актеры с цепи сорвались, каждый норовит прочесть отрывок из какого-нибудь произведения классика. Даже реклама в ящике и та на Пушкине завернулась.
– Все-таки светоч русской поэзии, – саркастично произнес Дорогин.
– Светоч-то он светоч, – рассмеялась Белкина. – Я к чему клоню.., все газеты к юбилею всерьез отнеслись, а я придумала сенсационный материал.
– Уж в чем, в чем, а вот в этом я ни одной секунды, Варвара, не сомневался: уж если ты что-нибудь придумываешь, то это обязательно будет скандал.
– Ну, на этот раз не скандал, – скромно замялась Белкина, – а так, шум, да и все. Но любопытная идейка. Знаешь памятник Пушкину?
– Конечно, – улыбнулся Дорогин.
– Так вот, возле этого памятника…
– Ну-ну, давай говори, не тяни, – Сергей понял, что сейчас Варвара начнет делиться своими творческими планами, и это будет любопытно.
– Так вот, там иногда появляется человек, негр. Вернее, не негр, а эфиоп, настоящее его имя Абеба. Сам он – вылитый Александр Сергеевич!
– Как, ты говоришь, его зовут? – подался вперед Дорогин.
– Эфиоп Абеба. На самом деле он бомж, ходит в тряпье, вонючий, возле него стоять невозможно. Так вот, этот Абеба, или, так сказать, Александр Сергеевич Пушкин, как он себя называет и на которого он чертовски смахивает, читает стихи типа: "Я памятник себе воздвиг нерукотворный…" – Варвара выспренне взмахнула рукой. – Или: "Я помню чудное мгновенье…". Короче, всю попсу из Александра Сергеевича выучил, этот чертов эфиоп. А жизнь у него, я тебе скажу, не подарок.
– Знаю я его, – тихо, почти шепотом выдавил из себя Дорогин.
– Знаешь? – Варвара подалась вперед, почти столкнувшись с Дорогиным нос в нос.
– Знаю, Варвара. Я с ним в лагере сидел, – произнеся слово "лагерь", Дорогин помрачнел. – Он со мной, твой Абеба, полгода на соседних нарах спал.
– Я это знаю, – произнесла Белкина.
– Что ты знаешь. Варвара?
– Знаю, что он в тюрьме сидел, но не знала, что и ты там был.
– От тюрьмы и от сумы не следует зарекаться даже эфиопу, похожему на Пушкина, – изрек банальную истину Дорогин.
– Да-да, я это знаю, но к себе никогда не примеряю народную мудрость, – Белкина вытащила сигарету. Разговор начинал принимать любопытный оборот. – Так вот, я хотела о нем сделать материал, о его мытарствах, о том, как мальчишечка дошел до жизни такой, запустить, как бы, в параллель с жизнью настоящего Александра Сергеевича. Мол, вот как сложилась жизнь эфиопа в России в восемнадцатом веке и как складывается теперь.
– Классический вариант сравнения современности с 1913 годом.
– Не ерничай. Представляешь, какой занятный материал? С фотографиями, с портретами, бомж в виде Пушкина и сам Александр Сергеевич?
– Представляю, – грустно сказал Дорогин. – Неплохой мужик – Абеба, только в голове у него тараканы. Я думал, он уже исчез, пропал, а, оказывается жив пока что курилка.
– Пушкин бессмертен, – воскликнула Белкина, – и ты, Дорогин, должен это знать.
– Я знаю, Пушкин действительно бессмертен. А вот эфиоп Абеба даже при моей памяти мог раз пятьдесят сдохнуть или быть убитым.
– Ну-ну, рассказывай о нем, рассказывай, Дорогин, не тяни.
– Что рассказывать, Варвара? Я об этом даже не хочу вспоминать. Абебу я бы и сам с удовольствием увидел, как-никак столько лет прошло. Есть о чем вспомнить. Есть о чем поговорить.
Варвара уже самодовольно потирала ладонь о ладонь, складывала замком пальцы, с хрустом вытягивала вперед ладони и, улыбаясь, смотрела на Дорогина.
– Значит, есть еще живой свидетель жизни Александра Сергеевича Пушкина. Мнимого, правда, но для газетной статьи – это то, что надо. Неприятно вспоминать? – глядя на Сергея, спросила Белкина.
– Да уж, приятного мало. Хотелось бы эти годы из жизни вычеркнуть напрочь.
– Мне ничего вычеркивать не хочется. О тюрьмах писала часто, но дальше ворот в остроги не заходила. И знаешь, Сергей, честно говоря, не хочется.
– Я тебе, Варвара, пожалуй, помогу. Мне и самому хотелось бы эфиопа повидать.
– Он что-нибудь тебе должен? – насторожилась Белкина.
– Нет, не должен, если, конечно, не считать того, что его схожесть с Пушкиным первым заметил надзиратель в тюрьме, а потом я Абебу убедил, что он действительно смахивает на Александра Сергеевича. Он тогда еще по-русски с трудом говорил. А сейчас, видишь, даже стихи цитирует.
– Как ты думаешь, Сергей, где он может сейчас быть?
– Где угодно. Мужик он забавный, я же тебе говорю, тараканы у него в голове бегают. Сегодня одно на уме, завтра другое…
– За что сидел Абеба? – задала вопрос Белкина, нервно гася сигарету в пепельнице.
– За причинение тяжелых телесных повреждений.
– Не может быть! – удивилась Белкина. – Он же совсем щупленький, да и негры, насколько я знаю, никогда первыми в драку не лезут.
– Он не негр, он эфиоп. К тому же нервный, горячий, реакция у него хорошая. Противник только хотел его ударить, а Абеба успел нож из кармана вытащить и сунуть тому в ляжку – попал в артерию. Вот и получилось, что он первый драку начал. Были конечно же свидетели, но ты же знаешь, Варвара, кавказцев и негров русский народ не жалует.
– Можно подумать, русский народ сам себя жалует! – мудро заметила Белкина.
– Вот и оказался он вначале в Матросской тишине, а затем на зоне. Там мы с ним и познакомились. Там много сидело людей занятных: и вьетнамцы, и китайцы. Даже француз затесался.
– Француз-то за что?
– Он не совсем чтобы француз, он на нашей женщине был женат, французом себя только называл, а сам был из Алжира – наполовину араб, наполовину немец.
– Понятно.., и все-таки, Сергей, где он может быть?
– Надо по вокзалам поездить… Человек он приметный, его всюду запомнят. Можешь у милиции поинтересоваться, связи-то у тебя там хорошие?
– Я уже пробовала через милицию. Видели его неделю назад на Белорусском вокзале, а потом как сквозь землю провалился. Я ему свой телефон дала и еще сто рублей, на купюре и телефон написала. Обещал позвонить.
– Долго у него деньги не задерживаются, так что скорее всего по твоему телефону какой-нибудь лотошник может звякнуть. Ради интереса, от нечего делать.
– Ты мне поможешь, Сергей? Мне очень надо, а я в долгу не останусь. Хочешь, возьму в соавторы?
– Вот этого как раз делать и не надо.
– Я понимаю, что отнимаю у тебя время.
– У меня, в отличие от тебя, свободного времени больше, чем хотелось бы. Не знаю, куда его деть. Тамара уходит с утра на работу, а возвращается поздно вечером, так что я полностью предоставлен сам себе.
– Как она?
– Нормально, если не считать, что на работу устроилась. Не сиделось ей дома. Говорит, мол, квалификацию потеряю.
– Я бы тоже без работы не смогла.
– И я не могу. Так что попробую отыскать Абебу, хоть какая-то от меня польза будет.
– Что-то ты, Сергей, совсем погасший.
– Какой?
– Как в воду опущенный, словно из тебя весь воздух выкачали, а вместо крови минералка течет. Дорогин усмехнулся.
– Хорошо, что не водопроводная вода. – Давай пить кофе?
– Вот это всегда пожалуйста!
Белкина принялась хлопотать, время от времени выкрикивая ругательства и насылая проклятия то на газовую плиту, то на ложечку, то на кофеварку.
Сергей сидел и грустно улыбался. Ему нравилась Белкина, он любил людей, одержимых бредовыми идеями. И ради дурацких идей люди готовы на все, голодают и бедствуют, ночами не спят, напрягают полгорода. А ради чего? Ради того, чтобы отыскать в десятимиллионном городе сорокалетнего эфиопа, который присвоил себе звание прямого наследника Александра Сергеевича, классика и светоча русской поэзии.
– Попробую тебя отыскать, Абеба, – глядя на погасший экран монитора, пробурчал Сергей. Варвара появилась неожиданно.
– У меня есть его фотография.
– С автографом? – съязвил Сергей.
– Нет, в фотоаппарате оставался последний кадр, я его и запечатлела. Сейчас покажу, – и Варвара принялась нажимать клавиши компьютера.
На экране появилось изображение потрепанного бомжа с ужасающе нечесаными бакенбардами. Бомж стоял на ступеньке памятника в картинной позе. Чем-то его фигура напоминала чайник: одна рука уперта в бок, а другая вскинута, словно носик. Единственное, чего не хватало, так это голубей на плечах, на голове или на руке.
– Ему бы цилиндр не помешал, – сказал Дорогин.
– Цилиндр у него, кстати, был, но он сказал, что менты забрали, потому что, когда он в цилиндре, ему иностранцы много денег жертвуют.
– Он, наверное, был единственным, кто в Москве носил цилиндр.
– Нет, – сказала Белкина, – я еще одного знаю чудака из кукольного театра, тот тоже в цилиндре щеголяет. Правда, на Пушкина совсем не похож, этакий русский парень с рыжей пушистой бородой, веснушчатый, голубоглазый и в черном цилиндре. Представляешь, Дорогин?
– Не представляю.
– Я тебе его когда-нибудь покажу. Актер он никудышный, но это в театре, на сцене. А в жизни настоящий артист.
Немного помолчали. Дорогин попытался представить себе странного субъекта, за которым, наверное, бежит пол-улицы любопытного народу, да еще три-четыре шавки норовят цапнуть за ляжки, а актер отбивается от них тростью с набалдашником из слоновой кости.
Белкина, по редакционной привычке, быстро выпила кофе, а Сергей все еще смаковал.
– Не умею я этого делать медленно, – сказала журналистка.
– Ты, вообще, умеешь что-нибудь делать не спеша? – реплика прозвучала двусмысленно, и Белкина, как человек, имеющий отношение к литературе, сразу же уловила двусмысленность.
– Если ты имеешь в виду "это самое", то тут я не спешу, в постели я черепаха, к удовольствию подбираюсь медленно-медленно.
"А в самом деле? – задумался Дорогин, – черепахи быстро "это" делают или медленно?"
– Ты не о том думаешь, – напомнила журналистка, – ты лучше представь себе, где мы можем отыскать Александра Сергеевича Пушкина.
– Ты с тачкой?
– Моя машина, – Белкина презрительно скривила губы, – совсем перестала меня слушаться.
– За ней ухаживать надо.
– У меня, думаешь, время на это есть? Я езжу, пока колеса не отвалятся, вот неделю назад это и случилось.
Дорогин вздохнул. Его машина стояла под окном, и скрыть это было никак невозможно. Ему порядком надоело в последние дни мотаться за рулем. Он уже практически не замечал дороги от Клина до Москвы, что называется, отключался на шоссе. Вроде только выехал с проселка на шоссе – и вот, на тебе, вокруг дома, светофоры, нетерпеливые сигналы лихачей.
– Любишь ты брать быка за рога.
– Женщина всегда мужчину уговорит.
– Собирайся, поехали.
– Я готова, только сумку возьму, и фотографию Абебы прихватим. Будем, как частные детективы, шнырять по барам, закусочным, вокзалам, показывать людям, не видели ли они негра в цилиндре.
– По каким барам, по каким закусочным? Ты видела когда-нибудь бомжа в баре? Его на помойке искать надо, а самая лучшая приманка – поставить пустую бутылку. Это как мотыль на рыбалке…
Белкина удивленно приподняла брови.
– Захватить пустые бутылки?
– Ты что, с ума сошла? Поехали, есть и другие способы.
До Белорусского вокзала добрались быстро, зато искали, где бы поставить машину, долго. Припарковались со стороны Грузинской возле киосков, торгующих цветами.
– Почему пахнет такой гадостью? – произнесла Белкина, нюхая городской воздух. – Когда один цветок, то от него исходит аромат, а когда их много, вонь стоит, словно канализацию прорвало.
– Один из парадоксов природы, – шепнул ей Дорогин, взяв под руку. Вместе они перебежали улицу.
– Нет, я знаю другое объяснение. У продавцов не цветы в вазах, а трупы цветов. Тут царят запахи тлена и разложения.
– Прибереги красноречие для статьи.
И Дорогин, и Белкина были людьми видными, но тем не менее рядом не смотрелись. Сразу было видно, что это не муж и жена, не любовник и любовница и даже не брат и сестра. Они словно пришли в Москву из разных миров и случайно встретились на привокзальной площади, где может встретиться кто угодно – араб с евреем, русский с кавказцем, цыган с американцем. И эта национальная мешанина существует там довольно мирно – во всяком случае, на первый поверхностный взгляд. Внутри же самой вокзальной тусовки, поглубже, всегда существуют подводные течения, свои трения. Просто постояльцы привокзального здания и прилегающих территорий стараются не выносить их на всеобщее обозрение: того и гляди, людей распугаешь и внимание милиции привлечешь.
И у Белкиной, и у Дорогина глаз был наметан. Они без колебаний определяли, случайный человек на вокзале попался им на дороге или постоялец, которого держат здесь судьба или деньги. И тут неважно, как человек одет, есть при нем сумка или нет.
Сергей остановил свой взгляд на лысом татарине в майке-борцовке и белых джинсах. В пальцах татарин перебирал янтарные четки. Толстая золотая цепь на шее, такой же толстый золотой браслет на запястье руки и массивный перстень-печатка с полумесяцем говорили о том, что он человек состоятельный и состояния своего не стыдится.
– Как тебе он? – спросил Сергей шепотом, глазами указывая на татарина.
– Сейчас, – Белкина приложила указательный палец к губам и с минуту разглядывала татарина. – Наверное, носильщик. А цепь, браслет и перстень – это три четверти его состояния, "все свое ношу с собой".
– Если он и носильщик, то лишь потому, что носит с вокзала деньги.
– Ты ошибаешься, Сергей, люди, переносящие деньги чемоданами, не демонстрируют золото на шее, запястье и на пальцах.
– Может, я и ошибаюсь, но для нашего дела он вполне подойдет.
– Я с тобой, – Белкина рванулась было за Дорогиным, но тот остановил ее взглядом и покачал головой.
– Мусульманин, женщина для разговора с ним не годится. На женщин они смотрят только под одним углом зрения.
Белкина ухмыльнулась, потому что татарин и впрямь рассматривал ее с желанием, то и дело облизывая тонкие губы пухлым белесоватым языком. Дорогина он не замечал в упор или, скорее, старался делать вид, что того не существует в природе. Ведь женщина, заинтересовавшая татарина, должна быть одна, без провожатого.
– Салям алейкум, – сказал Дорогин, становясь рядом с татарином.
Тот, даже не поворачивая головы, продолжая созерцать пышногрудую Белкину, недовольно ответил:
– Чего тебе?
– Прежде чем женщину так разглядывать, нужно разрешение спросить, – уже более строго, но в то же время еще шутя, посоветовал Муму.
– Она твоя, что ли?
– А то ты этого не заметил!
– Смотреть – не трогать, – неторопливо рассуждал татарин, внешне оставаясь спокойным. Но Дорогин уже заметил, как вздулись вены на голове, как пульсирует жилка над левым ухом. – Некогда мне разговоры разговаривать. Есть дело – выкладывай. Нет – проваливай.
– Я понимаю, ты тут не гуляешь, не отдыхать тебя на вокзал поставили.
– За порядком смотрю, – не стал скрывать род своих занятий татарин, – а ты мне мешаешь. Отвлекаешь.
Дорогин широко улыбнулся и подвинулся ближе к татарину. Запустил руку в сумку и вытащил сложенную вдвое фотографию Абебы, отпечатанную на принтере Белкиной.
– Человека одного ищу, говорили, он тут обитает. Татарин, не поворачивая головы, скосил глаза и посмотрел на снимок. По выражению глаз Дорогин понял, тот его видел, возможно, даже знает, где сейчас эфиоп находится.