Иностранец, говорит с британским акцентом, однако голос неожиданно знакомый. Ник совершил прыжок в темноту.
- Вы работаете у Стивенса Матисона? В аукционном доме?
- Да.
- Меня зовут Ник Эш. Я - друг Джиллиан Локхарт. Кажется, я с вами говорил несколько дней назад.
Еще одна пауза.
- Вы здесь - в Париже?
Номер телефона-автомата, видимо, высветился на трубке Ательдина.
- Да.
- Тогда нам нужно встретиться.
Ник и Эмили прибыли в восемь. Нику, не бывавшему в Париже, "Оберж Николя Фламель" показался воплощением французского ресторана. Каменные колонны подпирали толстенные дубовые балки. Каменная кладка была и вокруг освинцованных окон, а высоко над огромным камином со стены на зал взирала бычья голова. Большинство столиков были заняты, и в помещении стоял ровный гул голосов. Ник вдруг почувствовал волчий голод.
Найти Саймона Ательдина не составило труда: он был здесь единственным человеком в двубортном костюме. Он сидел в одиночестве в дальнем углу зала, перед ним стояла открытая бутылка вина. Увидев Ника и Эмили, он поднялся и пожал им руки.
- Милое местечко, - сказал Ник.
Ательдин налил им вина в бокалы.
- Это старейший ресторан в Париже. Построен в тысяча четыреста седьмом году Николя Фламелем, знаменитым алхимиком.
- Я думал, это вымышленное лицо, - выпалил Ник и сразу пожалел, что сказал это.
Ательдин, к его облегчению, рассмеялся.
- Гарри Поттера давно пора призвать к ответу. - Увидев удивленное выражение на лице Ника, он скромно улыбнулся. - У меня две дочери… когда их мать позволяет мне их видеть. Только благодаря им я не полностью завяз в Средневековье.
Эмили расправила салфетку у себя на коленях.
- Фламель - реальное лицо. Его могила сохраняется здесь в Музее средневекового искусства.
Ательдин кивнул.
- Он был первым алхимиком, который сумел превратить цветной металл в золото. Научился по семи древним аллегорическим рисункам, которые скопировал на арке кладбища Святого Иннокентия. Предположительно.
- Рисунки были настоящие, - сказала Эмили. - Их подлинность подтверждена.
- И их все еще можно увидеть?
- Кладбище Святого Иннокентия было уничтожено в восемнадцатом веке. От этих картин остались только копии.
- Хотя я никогда и не слышал, чтобы кто-то с успехом воспользовался ими для преобразования свинца в золото, - заметил Ательдин.
Ник оглянулся.
- Он определенно мог себе позволить хороший дом.
Подошел официант и спросил что-то по-французски. Ательдин с извиняющейся улыбкой попросил его подойти попозже.
- Заказывайте что хотите. Я плачу… вернее, Стивенс Матисон.
Они молча изучали меню. Вступительные слова были произнесены, и даже Ательдин, казалось, не знал, что делать дальше. Они с облегчением восприняли возвращение официанта, который разрушил возникшую неловкость.
Ник сделал заказ, не будучи уверен, какой еде порадуется его организм, страдающий от перемены часовых поясов. Любое блюдо в меню, казалось, включало рыбу, сливки или макароны, а иногда все вместе. Когда официант унес меню, на лице Ательдина появилось серьезное выражение.
- Я полагаю, вы хотите узнать про Джилл.
Ник никогда не слышал, чтобы кто-то так называл ее. Ему это не понравилось.
Ательдин раскрутил вино в бокале и теперь разглядывал его.
- Джилл появилась у нас месяца четыре назад - прилетела из Нью-Йорка. Вы, вероятно, знаете, что она работала в Метрополитен-музее. Очень острый ум и великолепный глаз. Она знала, какие вещи имеют цену, и еще она знала, какие будут продаваться. Вы удивитесь, узнав, сколько людей в нашем бизнесе не могут связать одно с другим. Мы с ней работали вместе на нескольких распродажах. И она произвела на меня сильное впечатление. Месяц назад, недели за две до Рождества, нам поручили новую работу. Большое имение неподалеку от Рамбуйе. - Он произнес это на английский манер - с ударением на предпоследнем слоге. - Необыкновенное место. Великолепный большущий разрушающийся замок в лесу. Возможно, его не ремонтировали со времен Революции. На стенах гобелены, картина, подозрительно похожая на не самую удачную работу Ван Эйка, мебель такая старая, что ее, может, изготовил Иисус. Даже всамделишные рыцарские доспехи в холле. Но ничто из этого к нам не имело отношения - у нас были эксперты, разбирающиеся во всем этом. Нам с Джилл была поручена библиотека.
- И когда это было? - спросила Эмили.
- Двенадцатого декабря. Это день рождения моей младшей дочери, и мне хотелось пораньше добраться до дому, чтобы успеть ей позвонить.
Ательдин замолчал - официант принес закуски, - потом густо намазал тост паштетом из гусиной печенки, а сверху - луковой приправой.
- Мы отправились туда вместе, ни о чем не догадываясь. Мы имели дело с дочерью покойного хозяина, дочь эта живет на Мартинике. Она просто нам сказала, что там есть библиотека и, как ей думается, некоторые книги могут представлять какую-то ценность. И это дело обычное - вы удивитесь, узнав, сколько детей понятия не имеют, чем владеют их родители. По большей части они думают, будто на полках стоит несколько книг в твердых переплетах или будто там есть несколько бесплатных книжиц в красивых обложках, которые их старик получил, когда вступал в книжный клуб. И обычно те, кто думает, что там ничего нет, сидят на мешке с золотом.
Ну, в общем, мы с Джилл пробрались через руины в библиотеку. Распахнули двери - а они, кстати, были бронзовые, высотой в десять футов, возможно снятые с какой-нибудь церкви эпохи Возрождения. Потом открыли несколько шкафов - и глазам своим не поверили. Манускрипты. Фолианты. Инкунабулы.
- Что такое "инкунабула"? - спросил Ник.
Вопрос он обратил к Эмили, но ответил ему Ательдин.
- В буквальном переводе с латыни "инкунабула" означает "колыбель", "начало". Мы этим термином обозначаем первые печатные книги - все, что вышло в свет до тысяча пятисотого года. Сами понимаете, они на деревьях не растут. В тех редких случаях, когда они поступают в продажу, то уходят за сотни тысяч, а то и за миллионы. При первом знакомстве мы обнаружили тридцать таких изданий. А к ним еще и множество иллюстрированных манускриптов. Мы с Джилл чувствовали себя как Картер и Карнарвон в усыпальнице Тутанхамона.
Он вгрызся в свой тост.
- Мы, конечно, готовились, прежде чем туда поехать, просмотрели списки книг, выставлявшихся на продажу, аукционные архивы и все такое, чтобы легче было идентифицировать издания из библиотеки старика. Ничто из найденного нами на продажу не выставлялось.
Он посмотрел на Ника и Эмили, подчеркивая важность сказанного.
- Ничто. Значит, все это находилось там не менее пятидесяти лет. А может, несколько веков. Потерянное потеряно для мира. Я уж не говорю о финансовой стороне - с точки зрения науки это было золото высшей пробы.
Потом мы подняли головы. Типичный итальянский потолок, голубое небо с херувимами. Только вот с этого безоблачного неба капал дождь. Крыша отсутствовала. Старик умирал несколько месяцев. Не поднимался с кровати. Я уже сказал, что дочь его живет за границей, а горничной входить в библиотеку не разрешалось. Поэтому никто ничего не заметил. Вы помните, какая была жуткая, дождливая осень? Так вот, дождь протекал сквозь крышу прямехонько в библиотеку.
- И что вы сделали?
- Вызвали службу экстренной помощи. Бригада специалистов по консервации и реставрации увезла книги. А два дня спустя Джилл исчезла. Я больше ничего о ней не слышал. Пока она не связалась с вами по электронной почте.
Ательдин положил нож и вилку на тарелку, сплел пальцы и посмотрел в глаза Нику, который несколько последних ложек бульона поглощал в тишине. Как только он положил ложку, появился официант и принялся убирать тарелки со стола. Может быть, он подслушивал? Он долил их бокалы с вином, хотя Ник к своему едва прикоснулся.
- А какие-нибудь книги с нею пропали?
Ательдин издал добродушный вздох.
- Сожалею, но именно такой и была наша первая мысль. Honi soit qui mal у pense, но компании совсем не нравится, если начинает попахивать скандалом. Это плохо для бизнеса. Старик к концу, вероятно, выжил из ума. Но он вовсе не был дураком. У него имелся каталог всей коллекции. Ничего не пропало.
- И тогда вы сообщили в полицию?
- Вы же знаете Джилл. - Ательдин откинулся к спинке стула, чтобы официанту было удобнее подать главное блюдо. Кость ягнячьей ножки торчала, словно башня замка, окруженная рвом подливы и равелинами вареной картошки. - Она из таких… свободных натур. Поначалу мы решили, что она через некоторое время появится с какой-нибудь авантюрной историей - мол, убежала с цыганами или участвовала в двухсуточном кутеже с шайкой анархистов. Но конечно же, я беспокоился. Когда она не появилась и три дня спустя, я пошел в полицию. Там меня стали уверять, что это, скорее всего, какая-нибудь любовная история. Я сказал, что это маловероятно, но они смотрели на меня на этот свой французский всепонимающий манер.
- А вам не удалось обыскать ее кабинет, ее квартиру?
- Там ничего не обнаружилось, - быстро ответил Ательдин. Он отер подбородок, на который попала капелька подливы, потом поднял взгляд. - Джилл остановилась у меня. Пока не найдет какой-нибудь квартиры. Ее прислали сюда, не предупредив заранее, а искать квартиру в Париже - сумасшедшее дело.
Он сказал это, словно оправдываясь. Ник ковырял рыбу в тарелке. Голова у него вспухла, словно ее накачали новокаином.
- После вашего звонка я снова просмотрел каталог. Искал, не найдется ли чего-нибудь, связанного с Мастером игральных карт. Ничего не обнаружилось.
Он положил руки на стол и вперился в Ника выжидательным взглядом. Ник уставился в тарелку, не желая поднимать глаза.
Ательдин вздохнул.
- Слушайте, если вы серьезно настроены искать Джилл, то позвольте мне помочь вам. Вы сказали, что она упомянула в письме карты.
- Она прислала зов о помощи, - сказала Эмили. Это были ее первые слова с того момента, как они вошли в ресторан. - А в приложении сканированное изображение одной из карт. Восьмерки зверей.
- Парижская копия или дрезденская?
- Парижская, - сказал Ник. - Вы явно с ними знакомы.
- Ваш телефонный звонок меня заинтриговал. Я отправился в библиотеку и прочитал про них… даже упросил хранителя показать мне некоторые из них в Национальной библиотеке. Выдающиеся произведения. Но насколько я понимаю, это не имеет никакого отношения к тому, над чем работали мы с Джилл. Больше она ничего не сказала?
Ник отрицательно покачал головой.
Ательдин откинулся к спинке стула.
- Джилл - необыкновенная девушка. Я много бы отдал, чтобы узнать, что она в безопасности… или найти ее, если она, упаси бог, попала в какую-то беду.
XXXII
Штрасбург
- Тут слишком темно.
- Зато нас никто не увидит.
Драх соскреб паутину с одной из балок. Бедолага паук повис на нити в руке Драха, его ножки прямо в воздухе пряли нить.
Я оглядел пыльный подвал. В окне на высоте головы я увидел колеса телег, подковы и ноги проходивших мимо людей. Придется установить здесь матовое стекло, которое пропускало бы свет с улицы и в то же время защищало нас от чужих глаз. Я бы не выбрал это место для тонкой работы, но Драху оно вроде бы понравилось.
Вообще-то говоря, содержание моего дома у реки обходилось мне дороже, чем я рассчитывал, - большую часть моих поступлений от наследства. А пока основная часть процентов уже ушла на покупку составляющих для чернил, инструментов для мастерской, медных листов, угля, бумаги… Нагрузка на мой кошелек была неподъемной. А теперь еще Драх настоял на том, чтобы мы обзавелись второй мастерской для пресса, которого у нас пока не было.
- Где дубильщики дубят кожи? - спросил Драх.
- В дубильном поле за городской стеной.
- Поэтому вонь не проникает в город. Но где кожевники и седельщики изготовляют свой товар?
- Здесь, в Штрасбурге.
- Чтобы быть поближе к своим клиентам. Мы должны сделать то же самое. - Он показал налево и вверх - приблизительно в направлении, где располагался собор. - И нам отсюда до центра рукой подать. А там, где центр, там и наше с тобой богатство.
На лестнице скрипнула ступенька. Это был домовладелец - крупный человек по имени Андреас Дритцен, он вошел, пригнув голову, чтобы не удариться о балки. Его положение в обществе и телосложение были таковы, что при первой встрече люди обычно побаивались его, но позднее обнаруживали, что он превыше всего ценил хорошее мнение о себе и старался никого не обидеть. Хотя, судя по размерам и основательности его дома, он при всей своей покладистости не забывал и о выгоде.
- Вас все устраивает? - У него был нарост на горле, отчего говорил он всегда с хрипотцой.
- Идеально, - ответил Драх, прежде чем я успел сказать хоть слово. - Будто специально для нашего ремесла построено.
"Помещение слишком темное, слишком дорогое и слишком большое по площади для наших потребностей", - вот что было у меня на языке.
Таким образом мы могли добиться хотя бы некоторой скидки за аренду. Но я не мог противоречить Драху, поэтому стоял с неловким видом и помалкивал.
Дритцен уставился на нас.
- А чем, вы сказали, вы занимаетесь?
- Копированием.
Дритцен ждал, думая, что последуют разъяснения. Я взглядом приказал Драху молчать и сам ничего больше не сказал.
- Вы не должны разводить здесь огонь или делать что-то сильно пахнущее. - Дритцен помахал рукой у себя перед носом. - Предыдущие арендаторы у меня были кожевенниками. Они не просушивали толком свои кожи, и отсюда воняло, как от покойника.
На улице проходившая мимо лошадь подняла хвост и испражнилась. Один из шариков попал в сточный желоб, прокатился сквозь открытое окно и плюхнулся к нам на пол.
Мы пересекли площадь, направляясь к ювелирной мастерской Ганса Дюнне. Я посмотрел на собор, поднимающийся из лесов, словно женщина, сбрасывающая платье, и подивился. Мне эти замысловатые леса, их совершенство, при всем их скромном назначении, казались не менее прекрасными, чем сам собор. Когда я сказал об этом Каспару, он усмехнулся.
- Веревки, шесты и лестницы? Красота происходит из жизни - из сладострастия, глупости, смеха, несчастья.
- Как может быть прекрасным несчастье?
Каспар показал на нищего, выпрашивающего милостыню у дверей собора. Ног у него не было, правая рука по локоть отсутствовала. Он сидел в низенькой тележке, которую толкал с помощью раздвоенной деревяшки, прилаженной к обрубку руки. Удар обезобразил половину его лица, которая превратилась в дряблую маску, а другая половина была исцарапана - следствие его попыток побриться.
- Он карикатурен. Вызывает жалость. Но при чем тут красота?
Каспар ухватил меня за плечо.
- Но ты чувствуешь себя живым. Разве его вид не заставляет все члены твоего тела петь в благодарность просто за то, что они существуют? Разве это не прекрасно?
Каспар время от времени высказывал такие странные, вызывающие тревогу мысли, если ему хотелось удивить меня чем-нибудь парадоксальным. Я научился не обращать на это внимания и по мере сил скрывать свое беспокойство.
Когда мы добрались до мастерской, Каспар обошел прилавок и открыл для нас боковую дверь. Замки и щеколды для него мало что значили. У него не было почти ничего, кроме его таланта, но он относился к миру так, будто тот весь принадлежал ему. Пока мы ждали, когда Ганс закончит свой разговор с клиентом, Каспар разглядывал перстень с сапфиром.
- Я нашел человека, который может сделать вам пресс, - сказал Дюнне, разобравшись с клиентом. - Это Саспах - он делает сундуки. Он говорит, это будет стоить шесть гульденов с деревянным винтом или восемь с железным.
- Нам непременно нужен железный, - сказал Каспар.
- Непременно? - спросил я с тяжелым сердцем, думая о еще больше полегчавшем кошельке.
- Ты же сам знаешь. Чем больше давление, тем четче отпечаток. Деревянный винт расхлябается или вообще сломается.
Прежде чем я успел еще что-либо возразить, Дюнне залез в свой шкаф и вытащил оттуда предмет, завернутый в материю. Вещица была размером с небольшую книгу, но, когда я взял ее в руки, оказалось, что она довольно-таки тяжелая.
- Это первая порция.
Я развернул материю. Внутри была дюжина ровнейших медных листов толщиной с лезвие меча.
Дюнне откашлялся - вежливый звук, который становился мне все более знакомым. Я вздохнул.
- Конечно, я должен заплатить тебе за услугу.
XXXIII
Париж
Когда Ник проснулся, вокруг было темно, хотя часы показывали половину десятого. Смена часовых поясов изнурила его. Он полежал на полу десять минут, но уснуть снова ему не удалось, мозг был перегружен. Наконец он поднялся и тут же чуть не упал от слабости.
Из крохотной ванной появилась Эмили, уже одетая и накрашенная. В том, как она в таком тесном пространстве умудрялась скрывать интимные подробности своей жизни, для Ника было что-то кошачье, невообразимое. Он всю ночь провел в одной с ней комнате, но даже не мог сказать, какого цвета у нее пижама. Теперь на ней был плотный, кремового цвета свитер, шоколадно-коричневая юбка и черные чулки.
Ник стащил с себя футболку, бросил ее на стул. Эмили встревоженно посмотрела на него.
- За углом есть кафе. Я буду ждать вас там.
После душа, бритья и в чистой рубашке Ник снова почувствовал себя человеком. Он вышел на холод и направился в кафе. Эмили сидела в теплом пространстве с чашечкой черного кофе и читала "Ле монд". В отличие от Джиллиан, которая вертела бы головой во все стороны, разговаривала с официантами, каждые десять секунд поглядывала на дверь, Эмили, казалось, была погружена только в себя самое.
Ник заказал американский завтрак и мысленно торопил официанта поскорее принести кофе. Эмили отложила газету.
- Вы не объявлены.
Ник не улыбнулся. Он не забыл, что является беглецом. Каждый звук полицейской сирены вдалеке, каждый регулировщик движения, каждый прохожий, задерживавший на нем взгляд, каждая туристическая камера, мимо которой он проходил, были для него как пытка водой.
Эмили попыталась вывести его ступора.
- И что будем делать сегодня?
- Не знаю.
Он чувствовал себя выпотрошенным. Мимо окна промчалась стайка мопедов, их водители, обгоняя друг друга, закладывали виражи и петляли. Ника грызло сожаление. С его стороны было безумием лететь сюда. Лучше уж остался бы в Нью-Йорке, и пусть бы Сет его защищал.
- Джиллиан оставила нам три наводки: игральную карту, симку мобильного телефона и читательский билет.