- Не я! Он сукой был. Закладывал милиции нас. Вот и попух. А ты бы как разделался с теми, кто донос навалял? Не дал бы дышать! В тайге припутал бы. И шкуру лентами снимать стал бы, кайфовал? А? То-то и оно, у каждого свои счеты с фраерами. Этого хоть и не мои клешни размазали, но, доведись накрыть его, не слинял бы, козел!
Федька не верил Власу, не хотел отдавать финку. Крутилось в душе подозрение, что, получив ее обратно, вор постарается убить его. Сзади ударить без промаха. Он понимал, что Влас не верит ему и обязательно постарается убрать, чтобы самому жить спокойно. Хотя бы на всякий случай, даже из мнимых опасений.
- Дай перо! - снова потребовал Влас. И, увидев колебание Федьки, сказал: - Тебе оно ни к чему. В ход не пустишь. Выкинешь. А мне она - талисман. Память, выходит. В деле удачу приносит. Хоть и другие есть, эта - файней.
Федька молчал.
- Отдай за магарыч! Выкупаю! - положил на стол пачку десяток. У Федьки в груди заныло. Он не мог спокойно смотреть на деньги. Он любил их, сам того не сознавая.
Федька швырнул финку под ноги Власу. Пока тот поднял ее и разогнулся, Федька уже обогнул дом и, прижимая к себе деньги, бежал в Сосновку.
Пока было темно, шел напрямик, а чуть светать начало, свернул на обочину, чтоб незаметней остаться.
В Сосновку он пришел ранним утром. И, пробравшись огородами к дому, нырнул на чердак, боясь, как бы на эту минуту не оказалось в доме чужих глаз.
Прислушавшись с чердака, что творится в доме, решил дождаться, пока кто-нибудь из своих выйдет в сарай.
"Хорошо бы, если маманя! Не то Катька сдуру на всю деревню от радости заголосит. Пока поймет, что не о всякой радости кричать надо. Об иной и помолчать стоит".
Федька ждал, пока мать придет доить корову. И слушал, о чем говорят в доме:
- Катька! Мишку глянь, хнычет малец! Небось, мокрый! Да холодными руками не бери, чтоб не застудила! Я пойду корову доить! - громыхнула мать подойником и вышла в сарай.
Федька смотрел на нее сверху. Он только теперь понял, как соскучился, как исстрадался по своим.
- Мама, - позвал тихо.
Женщина подняла голову, встретилась глаза в глаза с сыном, выронила подойник, закрыла рот рукой. Слезы градом побежали по лицу:
- Живой, Феденька, головушка моя горькая! Как же тебе повезло! - прижалась к груди сына.
- Тихо, мама. Тихо. Не реви. Сдержись, родимая! И никому ни слова про меня. Молчок. Если хочешь, чтоб я живой остался. Меня теперь одним звуком убить можно.
- Мальчонка мой! С чего ж это ты навовсе седым стал? - приметила некстати.
- О чем ты? Слава Богу, жив, - усмехнулся Федька.
- Иди в избу. Чего тут стоишь? - всплеснула руками.
- Не стоит в дом. Опасно. Чекисты прознают. И тогда - все! На чердаке пока буду. Потом что-нибудь придумаем, - предложил Федька.
Мать села доить корову, а он рассказывал, что случилось с ним. Женщина слушала молча, лишь иногда всхлипывала, смахивала слезы со щек.
- Ох, лихо-лишенько, зачем тебе кровь сына моего понадобилась? Иль мало по земле гадов ходит? - вырвалось у нее невольно. - Оно и Сосновку не обошло. Из тех, кого увезли, семеро домой не воротились. Бабы ихние весь райцентр исходили, исплакали, а все без толку. Себе внаклад. Кто что им говорил. Одни: что убиты, другие: мол, в тюрьме. Третьи про милицию, будто там их держат. Правду скрывали. Да и кто ее скажет теперь?
Федька сказал матери, кто донес на него: Ольга и свои сосновцы, назвал имена.
- Брехня это, сынок! Тех мужиков на другой день повезли в Омск. Родственники видели. В тюрьму их отправили. А коль так, на что им тебя поганить?
- Тюрьма - не расстрел. Чтоб выжить и получить срок, мне предлагали чекисты на наших донести. Я отказался.
- О, горе! Кому это надо? А этой, твари поселковой, зачем нужно тебя сгубить?
- Ты женщина, умней меня. Сама поймешь…
- Будь она трижды проклята! - процедила мать сквозь зубы. И, подоив корову, вытерла руки, поцеловала сына. Попросила подождать: - Ты тут погоди. Чтоб Катька, увидев тебя, не рехнулась на радости. Пойду подготовлю ее и приведу. Уж наревелась она! Чего только не наслышалась. Ночами не спала. А ныне покою нет. Все снился ты ей, все жалел да уговаривал дуреху свою не выть, не хоронить загодя. Этим она и жила. Все ждала тебя, снам верила, как сказке. Если б не они, свихнулась бы баба-
Катька не враз поверила в услышанное. Осторожно вошла в сарай. Без крика, тихо шагнула к Федьке, обняла крепко, молча, лишь тихий стон вырвался.
- Вернулся. Целехонек. Уберег тебя Господь! Благодарствую Создателю!
Поздним вечером, закрыв окна ставнями, а все двери на засовы, сидели на кухне, разговаривали вполголоса.
- Как дальше жить станем? Нешто все время на чердаке иль в подвале мучиться? - вздыхала Катька.
- Могу в тайгу уйти!
- Зачем? Ить не бездомный! - обиделась жена.
- В доме опасно. Подсмотреть, подслушать могут. Свои же, сосновские. Им после всего не верю. Они ничуть не лучше той, поселковой. За свою шкуру родную мать не пожалеют. А потому в тайгу мне уходить придется. Но не насовсем. Навещать стану. Да и вы знать будете, где я приютился. Чуть что - нагрянете. Оставаться мне в избе опасно. Ладно б сам. Но из-за меня и вас чекисты не пощадят. Всех сгребут. Потому сторожко будем, - предложил Федька.
Он рассказал матери, как попал к ворам, как вместе с ними был в деле. И получил свою долю.
- Грех это, Федя! У тебя малыш в доме растет. Зачем грязь принес? - укорила мать.
- Когда власти все у нас отняли, это не грех? Семью извели! Меня в яму закопали, как собаку! Это правильно? Я не их, я свое вернул. Отнятое! Да и то лишь малую его часть! За что ж меня коришь? Почему мы бедствовать должны, а власти жиреть? Не мне, так ворам досталось бы! Они все пропьют. Им всегда мало. И властям! Сколько с нас шкуру дерут? Все не нажрутся! Я лишь сдачу взял. За свое. Не все, конечно. Так, мелочь…
- Всяк за свой грех сам ответит. И они, и мы, - сказала мать. Но, увидев пачки сотенных, осеклась, умолкла.
Федька предупредил, что тратить эти деньги сейчас нельзя. Сказал и почему. Мать усмехнулась:
- А на что мне магазины? Да я их на базаре потихоньку поменяю. Никто и не придерется. Все равно каждую неделю сметану да яйца вожу продавать. Так потихоньку по одной, по две бумажки за раз. Чуть полегче будет.
Федька едва отговорил мать. Ей так хотелось купить кое-что невестке в подарок. Но Федька запретил и отдал ей все, что у него было. И пачку десяток - выкуп за финку.
Ночами он еще спал дома. А чуть рассвет - уходил на чердак. Чтобы никто не приметил ненароком.
Но однажды забыл папиросы на столе, на кухне. Сосед старик и приметил, спросил прищурясь:
- Давно ли Федя домой воротился?
- С чего ты взял? - побелела мать.
Сосед указал на папиросы.
- Да кто-то из сосновцев забыл их. Мало ль заходят на огонек? - всплеснула баба.
- Да кто ж чужой закурит в избе, коль малое дите тут имеется? Окромя, как своему, никому чужому не дозволите, - запереживался дед. И, согнувшись пополам, вышел из избы.
У калитки он остановился. Оглядел дом. Федька наблюдал за ним с чердака. Старик, дождавшись первого прохожего - кузнеца, остановил его. Завел разговор:
- Твой Иван где ныне? Не узнал еще? А вот Федька Бобров вернулся. В доме своем прячется. С добра ль такое от своих отрешиться? Знамо, рыло в пуху, коль на люди не показывается. Видать, виноват, антихрист, что другие не воротились в дома.
- Ты его видел? - спросил кузнец старика.
- Самого - нет. Прячут его бабы. Да только концы со всех сторон лезут. Папироски позабыли спрятать. Так и остались на столе. Говорят, кто-то с сосновцев забыл. Да где там! У нас в деревне таких не продают. Мужики махру больше курят. Ребята - "Прибой". А тут - дорогие лежат. Длинней пальца. В коробке. А на ей - конь нарисован на горе. Таких у нас не бывало. Да и кто купил бы? Мы? Не-е! Что проще да подешевле! - закашлял дед.
- Федька на такие тоже на разорится. Он - скупой, гад. Как и Пелагея. Она б его за такие траты живьем бы сгрызла. А папироски мог кто хочешь забыть. К ним с района приезжали. Помнишь? Двое холеных. Все Пелагею спрашивали про ту, поселковую. Приходила ли она в гости, собирались ли они с Федькой ожениться? Верно, теперь под нее копают? Так вот, они могли забыть. Если б Федька воротился, давно бы мы прознали, что вживе он и в здравии, - не поверил кузнец и, отмахнувшись от деда, пошел своей дорогой.
Старик, покряхтев, домой поплелся, оглядываясь на дом Бобровых.
Федька, поняв оплошку, слез с чердака и, не предупредив своих, вскоре ушел в тайгу.
Он и предположить не мог, что старик-сосед, чей сын в числе других оклеветал Боброва, не успокоился. И пошел будоражить деревню: всех и каждого, кого встречал на пути.
К вечеру возле Федькиного дома все село собралось, подогретое любопытством одних и злобой других.
- Как это он живой воротился? Один со всех?!
- Запродал наших чекистам!
- Тащи его с избы! Пусть ответствует люду, где другие! Пошто их повязали, а ен на воле?
- Всех надо выволочь! Ишь, гадючье семя! Попрятались по углам! Из-за них все мужики за- гинули!
- Бей Бобров! - крикнул кто-то.
И толпа сосновцев ворвалась в дом, круша все на своем пути.
Пелагея с Катькой, занятые малышом и хозяйством, так и не поняли, что произошло, с чего сельчане озверели. А те, открыв дверь дома настежь, требовали Федьку.
- Да где ж мы его вам возьмем? Как увезли его, с тех пор не видели. Сами хотели бы узнать, где он, - пыталась остановить сосновцев Пелагея.
- Ты, Пашка, не бреши! Коль прячется, есть на то причина! - оттеснили ее с пути и пошли искать по комнатам, грохоча сапогами.
- Где мужик? - прихватили Катерину за косу чьи-то сильные, грубые руки. И, запрокинув голову на спину, дышал в лицо перегаром:
- Где спрятала его, сучье племя? А ну, выкладай!
Катька визжала от боли и страха. Глаза ее округлились, налились слезами.
- Не знаю! - хрипела она.
- Где Федька, сказывай! - подошел к Пелагее громоздкий Прохор, славившийся большой силой и малым умом.
- Нет его и не было! С чего взяли?!
Кто-то отвесил Катьке оплеуху за то, что руку укусила. Баба взвилась. Вырвалась, вцепилась в глаза ударившему. Коленом в пах поддела изо всех сил. Мужик взвыл от боли. С окровавленным лицом упал на пол, катаясь под ногами заведенных сосновцев. Его втаптывали в половицы.
- Она - сука, на мужиков руки поднимать вздумала! Бей ее! - заорали со всех сторон.
Катьку свалили на пол. Изорвав на ней одежду в клочья, били не щадя. Кто-то наступил ей на лицо сапогом. Второй ногой - на грудь. Баба орала не своим - звериным голосом. Пелагее, кинувшейся невестке на выручку, кулаком в висок двинули. Старуха и осела.
- Чердак надо проверить. Там он! Или в подвале! - перекрыл голоса старик-сосед.
- На кой проверять! Красного петуха пустить. Сам выскочит, вражина!
Толпа сосновцев, даже не оглянувшись на орущего испуганного Мишку, вывалила из дома, окружила его, облила бензином и подожгла со всех сторон.
Никто не выскочил, не просил помощи. И сосновцы, уже под утро, разошлись по домам, уверенные, что в огне сгорела вся семья.
На утро в деревню приехала милиция. Оглядев пожарище, узнали, кто был зачинщиком, кто поджег дом. Забрали старика, с ним двоих поджигателей и увезли с собою…
Всем остальным запретили покидать деревню. Но через неделю всех троих вернули в Сосновку.
Старик, бывший сосед Бобровых, вернувшись из райцентра, почти не выходил из дома. Боялся смотреть в сторону пепелища. И не заговаривал с сельчанами.
Лишь иногда в потемках подходил к забору, отделявшему его дом от соседей, и вздыхал тяжко.
Так-то и не услышал он тихих шагов за спиной, не увидел коренастой фигуры человека.
Влас узнал о случившемся от воров, задержанных милицией. Они попали в одну камеру с поджигателями. Те и рассказали, за что попали сюда. Воры быстро поняли, о ком идет речь.
Влас обрадовался случившемуся. Теперь Федьке возвращаться некуда.
"Уж он не сгорел. Успел сбежать в тайгу. Это как два пальца… Вот только где его надыбать? Может, к пожарищу прихиляет? Вдруг не знает ничего? Там и увидимся. Верну в "малину". Теперь уж навсегда. Нет худа без добра", - думал вор, появившись в Сосновке затемно.
Старик-сосед, опершись на забор, вздыхал, прося прощения у Бога, как вдруг чья-то тяжелая рука легла на плечо булыжником, придавила к забору, словно припечатала.
- Каешься, старый хрен, облезлый мудило? За что семью извел, на тот свет отправил? - впились пальцы клещами.
Старик сырость в портки пустил. Пытался определить по голосу, кто это с ним говорит.
- Заткнулся, гнилушка плесневелая? Усрался? А когда семью разносили в клочья, кайфовал, гад? - придавили руки голову к штакетнику. - Кой понт тебе, падла, вышел за семью Федькину? Колись, сука! - поприжал шею. Когда ослабил пальцы, старик упал замертво.
- Слабак в яйцах! А еще кулаком звался, пропадлина! Хмырь мокрожопый! - переступил Влас через старика и скрылся в темноте.
На Федьку он наткнулся под утро. Совсем случайно. Тот решил своих навестить, из тайги вышел.
Влас его и перехватил. Рассказал о случившемся. Федька не поверил. Решил сам взглянуть.
Увидев пепелище издалека, он почернел лицом. Впервые в жизни сорвалось с его губ проклятье всем сосновцам. Он дал себе слово отплатить им самой черной мерой за все свое.
- Всех сожгли! Чем же они лучше этой раздолбанной власти, какую кляли день и ночь, умывались слезами и кровью! Чтоб вы жизнями своими подавились, зверье поганое! - лились горькие слезы в землю. Мужик не чувствовал их.
- Срываемся, кент! Завязывай с деревней! Нет ее больше для тебя! И положи на всех! Сам целый. Не достали тебя! Не надыбали! А и я за тобой прихилял! Хватай в охапку душу и сматываемся! - не просил, потребовал Влас.
Федька был не в силах перечить. Плохо соображал. И шел за Власом, шатаясь из стороны в сторону.
- Дело есть клевое. Надо провернуть. В поселке магазин тряхнем. Смотаемся шустро. Там рыжуху привезли. Слышь? Накроем и ходу в Ростов. Ты ж дальше района нигде не был. Хоть свет увидишь. Встряхнешься! Чего прокис?.. Да у тебя этих баб будет больше, чем башлей в банке! - тормошил Влас Федьку. Тот не слышал.
Лишь вечером до него дошло, что от него нужно. И, оказавшись в поселке, вспомнил об Ольге, молча обложил ее самым злым, опасным матом, посчитав, что именно она - виновница всех его бед.
Ближе к полуночи воры легко влезли в магазин через склад. Сторожа на посту не было. Пошел домой поужинать, да задержался. Спокоен был. Да оно и верно. Кого бояться? В местах этих, глухих и таежных, воров не водилось. Магазин не обкрадывали никогда. Потому не спешил на пост.
"Малина", забрав все золото подчистую, уже выходила из склада, когда Федька увидел сторожа.
Не сразу его приметил. Припоздал. А сторож, заметив неладное, выстрелил из своей берданки вверх, поднял шум. Из домов люди выскочили, кричать стали.
Воры бросились врассыпную. Федька только и успел сказать Власу впопыхах:
- К Ульяне приду! - и побежал по дороге, уводя толпу от воров.
В него полетели камни, угрозы, мат, свист. Но Федька хорошо знал поселок и свернул к недостроенной школе, к громадным штабелям бревен. Быстро взобрался, выдернул клин, удерживающий штабель, и бревна с грохотом покатились вниз, на толпу поселковых, рискнувших на погоню.
Крики, стоны взвились столбом. Федька воспользовался суматохой, исчез из вида, скрылся в темноте, словно никого и не было.
Он осторожно пробрался к дому Ольги. Подождал, пока шум на улице утихнет, и заглянул в окно. Увидел всех, кроме Ольги. Ее в поселке не было.
Федька прождал до зари. Понял, что в районе искать надо. И поспешил уйти из поселка.
Он не мог и предположить, что в Сосновке его уже ищут с собаками.
- Кто ж, как не он, деда придавил ночью в огороде? - шамкала старуха, указывая на обезображенное удушьем лицо старика.
Сосновцы не хотели ей верить. И тогда решилась старая на хитрость.
Погодите! Нынче дед, а завтра кого придавит? Ить не мой старик убивал и поджигал. Всех Федька сыщет, до каждого доберется! Отсиживайтесь до ночи! А там погляжу, кто с вас до утра доживет.
И вмиг охотники привели своих собак к дому старика.
- След! Бери след! - требовали хозяева. Собаки, взяв след, понеслись к тайге, охотники едва успевали за ними.
- А вот, видите! Верно надоумила. Живой он! Черти не взяли! Вот словят собаки в тайге! Тогда будете знать, кому верить! - орала бабка.
Вскоре охотники вернулись раздраженные:
- Нет никого в тайге! И не мути людей, старая! Найди себе дело. Если б дед не подглядывал ни за кем, может, жив остался. А и ты, коль лишнее трепать станешь, вслед за стариком скоро уйдешь, - говорили сосновцы, косясь на старуху зло.
Та обиженно губы поджала. И сказала, уходя:
- Мне уже терять нечего. Пожила на свете. Но коль вас прихватит ночью Федька, тогда поймете, что не призрак он, а живой, сущим бандюгой сделался. Убивцем.
Федька пришел к Ульяне под вечер. Старуха узнала его по голосу и очень обрадовалась возвращению. Обняла, как родного. И, закрыв двери, попросила затопить печь, рассказывала о новостях, какие от соседки слышала.
- Говорят, в нашем городе бандиты завелись. Не воры, эти всюду имеются, а разбойные! Те, кто по ночам не кошельки, а души людей вытряхивают. Не веришь? Ну и зря! Вот у нас на окраине дом заброшенный стоял. Хозяева уехали и заколотили его. Не продался дом. Никто не хотел идти туда, потому что на отшибе он стоит. Сам по себе. Далеко от других. Страшно в нем. Вот и не сыскалось смелых купить его. Так чтоб ты думал? Его разбойники приглядели и прижились там.
- Кто их видел? - усмехнулся Федька.
- А че глядеть? Милиция вошла, а в доме ни пылинки, ни паутинки. Все подметено. И мертвец в подвале. Весь избитый, измученный. Язык себе прокусил от пыток. Все ногти с мясом вырваны из пальцев. Всю спину ножами изрезали. Так и убили. А за что? Никто не знает. И деньги при нем целые. Выходит, не воры. Бандиты завелись.
- Тебе бояться нечего. Ни воров, ни бандитов. Только есть на свете люди, каких и я своими бы руками в куски пустил. Не только их деньги, сам бы заплатил, чтоб негодяев прикончить. Они - не воры! Они - в сотни раз хуже! Хотя с виду от других не отличишь.
- И то правда твоя! Кто моих сынов сгубил? Всех до единого! Сам, небось, живет. А мои мальчики? Поди сыщи, кто их со свету сжил. Тот людоед! Уж лучше б я… - отвернулась бабка, вы- терев невидящие глаза. - А я ждала тебя. Скоро уж помру. Так хоть схоронишь меня. Уйду к своим. Кажется, недолго осталось мучиться, - улыбалась бабка Уля, радуясь, что каждый день приближает встречу с сыновьями и мужем. - У нас здесь тоже не без лиха жилось. Все годы спокой был. Друг к другу ходили, двери не закрывая. И я только с двумя соседками дружила. Одна с них - Клавдя, одиночкой жила. Все про тебя интересовалась. Обижалась, что не замечаешь ее, в гости не набиваешься. Так вот через день после твоего ухода померла она. Навроде как расшиблась, зацепилась ногой за порог и упала на ступени. Вся голова в лепешку. Аж мозги в стороны. И это около своего дома. Это ж надо так!