ГЛАВА 5
Следователь тянул из нее жилы. Разговаривал с Аней, как со слабоумной, сочувственно, чуть презрительно, водил по кругу, по десять раз задавал одни и те же вопросы, и в конце концов она окончательно запуталась. Не понимала, чего он от нее хочет.
- Значит, вы утверждаете, что расстались с мистером Смайлзом около восьми?
- Да, без двадцати восемь.
- Откуда такая точность?
- Посмотрела на часы.
- Почему? Вы куда-то спешили?
- Нет… Собственно… Я привыкла следить за временем.
- Хорошая привычка… Что вы делали вечером, после того как проводили мистера Смайлза?
- Поехала домой.
- На чем?
- На машине. Костя Бакатин довез.
- Из дома никуда, разумеется, не выходили?
- Нет.
- Кто может это подтвердить?
- Никто. Я была дома одна.
- И чем занимались?
- Как чем? Обычные домашние дела. Поужинала, смотрела телевизор. Потом легла спать.
- От кого вы узнали о случившемся?
- Я же Говорила. Ночью позвонил директор, господин Стрепетов.
- Он был взволнован? Подавлен? Как он себя вел?
- Как можно вести себя по телефону? Сказал, что произошла ужасная трагедия, вот и все.
- Упоминал о каких-то подробностях?
- Извините, не помню. Я была слишком поражена. Испытала что-то вроде шока. Ведь мы расстались с господином Смайлзом всего несколько часов назад. Все это не укладывалось в голове.
Следователь, которого звали Дмитрий Антонович Гурамов, кивнул с пониманием. У него были короткие рыжие усики и кошачьи глаза - расфокусированные, отстраненные.
- Хорошо, расскажите, что вы делали в рыбхозе "Аскольдова могила"?
- Но я же рассказывала.
- Ничего, вдруг припомните какие-то детали. Вы заявили, что были знакомы с мистером Смайлзом. Он ухаживал за вами во время поездки? Делал какие-нибудь лестные предложения?
- Не понимаю, какое это имеет отношение?.. Господин Смайлз пожилой человек, хорошо воспитанный, корректный. Он не позволял себе вольностей. Истинный джентльмен.
- Кажется, собирался прибрать к рукам этот самый рыбхоз?
- Не уверена. Они действительно вели какие-то переговоры с Митятиным, но обсуждались лишь предварительные условия.
- Условия - чего? Купли-продажи?
- Дмитрий Антонович, - Аня закурила, старательно избегая цепкого кошачьего взгляда, - об этом, наверное, лучше поговорить с нашим директором, господином Стрепетовым. Я не имею полномочий…
- Конечно, конечно… - оживился следователь. - Поговорим и с ним, и еще со многими. Но пока… - оборвал себя на середине фразы, задумался - и вдруг лицо его озарилось ясной проникновенной улыбкой, как у лунатика. - Анна Григорьевна, я вот подумал, зачем нам столько времени тратить впустую? Почему бы вам не признаться? Уверяю, это только в ваших интересах. Вопрос такой: по каким причинам вы укокошили бедного старичка миллионера?
- Я?! - От изумления у Ани натурально отвисла челюсть.
- Ну не я же… Да не волнуйтесь так, Анна Григорьевна. Я же не утверждаю, что вы лично влепили в бедолагу четыре пульки. Полагаю, и ваш босс, многоуважаемый господин Стрепетов, вряд ли непосредственно участвовал в акции. Меня, собственно, интересует другое. Какова цель преступления? Оправдывает ли она столь жестокое убийство?
- Вы с ума сошли? - выдохнула Аня, ощутив такую слабость, будто чья-то рука сжала сердце и мешала ему биться в ритм. - Это наш самый лучший клиент!
- Лучшие всегда погибают первыми, - с приятной хитрецой заметил следователь, полез в стол и достал оттуда пластиковый пакет, но не спешил разворачивать.
- Признание, Анна Григорьевна, для нас мало что значит. Оно важнее для вас, ибо облегчит ваше положение. Для нас главное - улики. - Жестом фокусника он извлек из пакета зажигалку "Ронсон", очень дорогую, с двумя алмазными глазками и затейливой монограммой на серебряном корпусе. - Посмотрите внимательно. Вам знакома эта вещь?
Аня приняла зажигалку, повертела в пальцах.
- Да, кажется, похожая есть у Кости. Подарок босса.
- Именно так. И знаете, где ее нашли?
- Раз вы так говорите, то, наверное, около трупа?
- Вы очень сообразительная женщина, надеюсь, мы сумеем поладить.
- Что это все значит? Вы думаете, Костя убил англичанина?
- Давайте не будем торопиться. Костя или не Костя, но в любом случае кто-то хочет перевалить убийство на вас двоих. Как вы думаете, кто бы это мог быть? Открою маленькую тайну следствия: у нас есть показания свидетеля. Костю видели в отеле как раз в то время, когда, по вашим словам, он отвозил вас домой. Что с вами, Анна Григорьевна?
Ей стало худо: сердце оборвалось и в глазах потемнело. Не хватало еще опрокинуться в обморок. Они сидели в душном маленьком кабинете третий час, то и дело заглядывали любопытные. Обменивались со следователем непонятными фразами - и исчезали. Один - бандит бандитом, вдобавок с фиолетовым отеком под глазом, - весело поинтересовался: "Ну что, Антоныч, забирать?" Следователь отозвался с досадой: "Погоди, Семен, еще не окончили".
Она догадывалась, что у них тут все сговорено и это называется "психологическое давление". От каждого шороха за спиной зябко ежилась.
- Дмитрий Антонович! - Аня собралась с силами. - Неужели вы верите во все, что говорите?
- Во что именно?
- Вот во всю эту чепуху… Костя, я, господин Стрепетов… Чудовищный домысел! В нем нет никакой логики. Зачем нам это? Я не специалист в уголовных преступлениях, но ваша гипотеза, извините великодушно, шита белыми нитками.
- Спасибо, Анна Григорьевна. - Следователь широко, безмятежно улыбнулся, в кошачьих глазах сверкнули желтые искры. С опозданием она отметила, что как мужчина он очень привлекателен. - Просветили меня дурака. Возможно, это вообще самоубийство. Почему бы нет? Чем-то вы расстроили старичка. Он вернулся в отель и пустил в себя четыре пули. Еще и не такое бывает. Хотя, боюсь, никто не поверит.
- Разве, кроме нас, никто?..
- Представьте себе… Нам известны все его контакты. Англичанин приехал по приглашению "Токсинора". Чтобы заключить сделку. Больше ни с кем не встречался. Ни с одним человечком.
- Что же из этого следует?
- Из этого следует, - Гурамов больше не улыбался, - что лучше всего вам написать чистосердечное признание. Все равно придется это сделать. Зачем тянуть? Напишите все как есть. Допускаю, вы действовали вслепую, когда посылали доверчивого миллионера под пули злодея. В таком случае суд может ограничиться условным наказанием. Все зависит от вашей чистосердечности. Вам есть над чем подумать. Хорошенько подумать. Время работает против вас. С минуты на минуту мы получим неопровержимые доказательства.
- Вы меня арестуете?
- Не сегодня. Хотите совет?
Аня молчала.
- Поберегите себя. Такие люди, как Стрепетов, не очень-то жалуют свидетелей. Они умеют обрубать концы.
Он подписал пропуск, и Аня не помнила, как вышла из здания и как очутилась в машине. В прокуратуру она приехала одна, на офисном разгоночном "Меркуцио" с автоматическим управлением. Чувствовала себя в нем неуверенно, но сейчас было не до автомобильных переживаний. Рванула с места чуть ли не прыжком и, успев выкурить три сигареты, через полчаса примчалась на Каланчевку. Один раз пролетела на красный свет, но никто, слава Богу, не задержал.
В офисе сразу ринулась к Олегу, но секретарша, сучка Тамарка, невинно поджав перламутровые губки, злорадно объявила, что босс в отлучке.
- Где?
- Не доложил, Анюточка… Что-то на тебе лица нет. Задержка, да?
Из своей каморки-кабинета позвонила в гараж. Хотела поговорить с Костей Бакатиным, но он с утра по неизвестной причине не вышел на работу. Тревожную новость восприняла спокойно, словно ничего другого не ожидала. По домашнему телефону он не отвечал.
- Может, за ним кого-нибудь послать? - попросила Федю Смагина, начальника гаража.
- Чего дергаешься, Ань? - сипло прогудел пожилой бывший полковник, который, как ей было известно, держал своих водил в ежовых рукавицах. - Загулял с какой-нибудь бабенкой, не проспался. Ничего, явится, я его похмелю: надолго запомнит. Он тебе зачем, Ань? Если тачка нужна?..
- Да нет, мне по личному делу. Я подожду.
- По личному? - хмыкнул недоверчиво полковник, и Аня его поняла. Какое может быть личное дело у фаворитки с шоферней?!
Полдня прошло в каком-то нервном оцепенении. Разбирала бумаги, куда-то звонила. Выкурила полпачки сигарет и беспрерывно пила кофе. Казалось, время остановилось. Несколько раз набирала номер Олегова пейджера, он не отзванивался. К двум часам тревога накрыла ее с головой, как сгусток тумана, где в центре маячила кошачья морда следователя из прокуратуры. Наконец, около трех, позвонила сучка Тамара, елейно проворковала:
- Анюточка, скорее, босс ждет.
Олега не видела двое суток, и за это время он постарел лет на десять. Выглядел словно после недельного запоя: серый, с растрепанной прической, с ввалившимися глазами. Вместо того чтобы обнять, приласкать, лишь поморщился, когда ее увидел, махнул рукой на кресло, сам опустился напротив.
- Ну? Что? - Голос тоже какой-то не его, дребезжащий, неуверенный.
Аня, сбиваясь с пятого на десятое, начала рассказывать о вызове в прокуратуру и обо всех диковинных обвинениях. Олег слушал молча, не перебивая, но на середине рассказа вскочил на ноги, сходил к бару, налил себе коньяку. Ей даже не предложил. От веселой самоуверенности не осталось и следа.
Когда закончила грустную повесть, он с каким-то странным удовлетворением заметил:
- Это наезд, дорогая подружка.
- Чей, Олежек? Кому мы перешли дорогу?
- А ты не знаешь? Или скурвилась?
- Опомнись, Олег!
- Что ж, похоже, крепко влипли. Потревожили жирного борова. Господь свидетель, я этого не хотел.
- Какого борова?
- Тебе обязательно знать?
- Не хочешь, не говори… Мне действительно нет до этого дела. Но ведь обвиняют в убийстве… Так просто не отстанут.
Олег после коньяка немного расслабился, в глазах - зажегся обычный насмешливый огонек.
- Побарахтаемся еще… Как бы Микусу не подавиться таким куском. Главное, непонятно, из-за чего он взъелся. Второй день голову ломаю. Но чувствую: жарко… Ты вот что, девочка… Надо бы прямо на него выйти. Со мной он разговаривать не станет, бесполезняк. Я для него мелкая рыбка. А с тобой будет, если с умом обставить. У него тут прореха: падок, сучара, на дамский пол. И любит как раз образованных, холеных, с манерами. Таких, как ты, малышка. Хотя, конечно, ты для него старовата.
Впервые Олег говорил с ней, будто оценивая глазами другого, постороннего мужчины, но это ее ничуть не задело. Ну, может, самую малость покоробило. Любовное приключение ненадолго очеловечило супермена, но сейчас, когда припекло, он опять стал мутантом, мальчиком-переростком, каким и был на самом деле. Забавно другое: ее собственные чувства, которые питала к нему, пытаясь облагородить в сущности пошлейшую из интрижек, мгновенно испарились. Ясным взором она увидела перед собой молодого, красивого, сильного зверя, готового сразиться с другим зверем, вероятно, более грозным, а ей, как обычно, уготована роль разменной монеты. С этой минуты они стали каждый сам за себя, но их еще связывали общие интересы, вернее, всего лишь один интерес - ускользнуть из зубастой пасти, нацелившейся схрумкать обоих.
- Как скажешь, любимый, - ответила с беспечностью, поразившей ее саму. - Твое слово - закон.
Глянул на нее подозрительно.
- Не терпится перепрыгнуть из одной постели в другую?
- Говорю же, все в вашей власти, всемилостивейший господин.
- Выпить хочешь?
- Благодарствуйте, нет.
- Послушай, малышка, мне некогда копаться в твоих эмоциях, но будь, пожалуйста, посерьезнее. Этот человек шутить не любит.
- Жаль. Мне по душе веселые мужчины.
- Обычно Микус расправляется с недругами не мудрствуя. Шнурок, пуля, авария, яд - у него целая армия головорезов. Меня решил свалить публично, с помощью закона. Не пойму почему. Каприз гения. Нужно время, чтобы сориентироваться. Дня три, не больше.
- Ты меня заинтриговал. Что же это за чудовище в тебя вцепилось? Микус?
- Телик вчера смотрела?
- Я вообще его не смотрю, ты же знаешь.
- Напрасно. Вчера он как раз выступал в вечерних новостях. Грозил президенту. А что? Он в своем прав. Россию спасет не экономика, а национальная идея. Поняла?
- Нет.
- Ну и не надо понимать: молодая еще.
Олег глотнул коньяка, закурил. Потом рассказал ей кое-что о великом Илье Борисовиче Трихополове. Аня внимала с недоверием. По его словам выходило, что все наши абрамычи, чубайсики, япончики - пигмеи по сравнению с ним. Его сила имеет виртуальную природу. Он порождение технотропной цивилизации, воплощенной в Интернете. Рядом с ним можно поставить лишь Сороса и Гейтса, но те далеко, за океаном, а он поблизости и по какой-то загадочной прихоти ума положил глаз на "Токсинор". Олег грустно пошутил:
- Большая честь для нас, однако… Но я ему живым не дамся. И ты мне, деточка, поможешь.
- Чем, Олег? Устроишь встречу, и я на коленях буду умолять о помиловании? И этот вселенский, как ты говоришь, монстр, пораженный моей красотой, прослезится и тут же позвонит в прокуратуру, чтобы нас оставили в покое?
- Близко к этому, но не совсем так… Ладно, отправляйся домой и жди. Ближе к вечеру позвоню или заеду. Обсудим детали. Что-нибудь нащупаем. Не все коту масленица. И у Микуса не две головы.
По дороге домой на нее нахлынула тоска. Как быстро окончилась очередная сказка любви… И какая неожиданная наступила расплата… Если не мудрить и называть вещи своими именами, то ее, неумеху, втягивали в обыкновенную бандитскую разборку. Что ждет ее завтра - тюремная камера или черная тина на дне Москвы-реки? Не исключено. Типичный исход для заблудших, мечущихся в погоне за халявой московских овечек. Их списывают по сотне в день, никто о них не жалеет.
Ей захотелось услышать родные голоса, и прямо из машины она позвонила родителям. Трубку снял отец, к этому часу, как водится, уже изрядно пьяный. С тех пор как пять лет назад ликвидировали подчистую завод по изготовлению измерительной аппаратуры, Григорий Серафимович, мастер-механик высшей квалификации, жил по строгому режиму: пил бесперебойно, но без запойных страстей. В течение дня у него обязательно выпадало два-три часа просветления, когда он успевал настрогать деньжат на какой-нибудь механической халтурке. У него золотые руки, и ему все равно, за что браться: за автомобильный движок, бытовую технику, телевизоры и компьютеры или взрывные устройства. Клиентура у него постоянная, состоящая из жителей окрестных домов, среди которых попадались очень богатенькие. Разумеется, беспрерывное питье на почве, как он утверждал, хронического стресса вносило некоторые коррективы в его отношения с заказчиками, особенно из числа новых русских: за нарушение договорных сроков за год его дважды крепко поучили, один раз сломали четыре ребра, а второй раз отбили печень и почки, так что Григорию Серафимовичу пришлось неделю проваляться в больнице, откуда он вышел задумчивый, но неусмиренный. Он никогда не унывал и в будущее смотрел с надеждой. Происходящие в государстве перемены оценивал философски. Говорил так: "На Руси, доченька, всякое бывало. Без узды она не жила. То монголы брали дань, то француз с немцем шерстили, то коммуняки глумились над народишкой целых семьдесят лет. Теперь нагрянули эти, с долларом вместо души. Не грусти, Анюта, Русь-матушка опять воспрянет из тлена, и мы с тобой увидим небо в алмазах". Начитанный был человек, с беспокойным сердцем. Аня его любила нежно, с болезненным томлением.
Хоть и пьяный, но дочку сразу узнал.
- Анюта, приезжай немедленно!
- Что случилось, папочка?
- Мать пропала.
- Как пропала?
- Послал за пивом - и нету.
- Давно послал?
- Еще утром. А сейчас сколько? Двенадцать?
- Папочка, ложись, поспи. Когда проснешься, мама принесет пива.
- Говорю же, мать пропала… А ты где?
- Я неподалеку. У вас все в порядке? Вы здоровы?
- Как же в порядке? - ответил отец с раздражением. - Дал последний полтинник - и где она? Вот тварь, да? Опять с Лехой спуталась.
- С каким Лехой, папочка?
- А то ты не знаешь! Рожа срамная из первого подъезда. "Жигуль" купил за полторы штуки, а ему цена - триста баксов. Ну ничего, я их обоих прижучу… И ты, засранка, тоже дождешься. Вечно мать покрываешь.
Дальше разговаривать с ним было бесполезно: приступ ревности обозначал последнюю стадию опьянения - дальше сон.
До улицы Дмитрия Ульянова она еще успела погоревать о том, какую глупость совершила, что поддалась любовному ослеплению и пошла работать в "Токсинор". Да нет, надо быть честной самой с собой, любовное увлечение тут ни при чем. Легкие бабки поманили. Возмечтала, занеслась, будто забыла, у кого теперь деньги в кармане. Как хорошо, как спокойно было возиться с рукописями, с подстрочниками! Какое удивительное ощущение, когда из несвязного литературного полубреда, из небрежных лексических пассажей твоими усилиями выстраивалась стройная музыкальная фраза, возникал сюжет и из словесной мути проступали люди, события, судьбы! Это похоже на волхвование. Соучастие в творчестве. А еще это похоже на любимого папочку, который, повалившись ввечеру замертво, с невнятным мычанием открывает поутру туманные глаза, прочухивается, ворча и чертыхаясь, и постепенно, жест за жестом, заново обретает человеческие черты, милые, родные ее сочувствующему сердцу…
Переводчицей она стала случайно, институт выбрала наугад, но на старших курсах уверилась, что нашла свое призвание. Тексты, переливание одного языка в другой - в беседе ли, на бумаге ли, неважно, - вот ее стихия. И люди, которые посвятили свою жизнь текстам, вымыслу, были ей понятны и близки. Среди них попадались всякие - с дурным характером, вздорные, недалекие, завистливые, - но злодеев не было, убийц не было, во всяком случае, ей не попадались, зато на всех лежала печать житейской неустроенности и легкого, прекрасного умопомешательства.
Правда, незадолго перед тем, как перейти в "Токсинор", она познакомилась с модным молодым писателем, автором нашумевших бестселлеров, лауреатом Букера и еще каких-то присуждаемых в Европе престижных премий, который угрюмо на всех перекрестках долдонил о том, что гением можно стать, лишь продав душу дьяволу. Он и сам собирался это сделать при первой оказии. Очарованная его угрюмым ухаживанием, Аня согласилась отужинать с ним в Доме литераторов, и весь вечер писатель красочно расписывал, как сладко совершать преступления въяве, а не описывать их на бумаге: к примеру, наблюдать, как трепещет в петле изнасилованная девочка с перерезанным горлом, или следить за агонией какого-нибудь издателя-идиота из бывших совков, которому с небрежной улыбкой подлил в вино синильной кислоты. Слушая небывальщину, Аня млела от ужаса, трепетала, но когда писатель (у него был звучный псевдоним - Иохим Говнюков) пообещал сводить ее на черную мессу, решительно отказалась. Больше того, уклонилась от интимного контакта, и не потому, что поверила во всю эту чепуху, а потому, что почувствовала в нем чужого, не вписавшегося в тесный круг текстовиков, детей слова.