Ярость богов - Елена Чалова 6 стр.


Трудно было поверить, что такое возможно, но казначей стал относиться к заезжему ювелиру еще хуже, чем прежде, и порой Тавернье казалось, что он видит огонек ненависти в глазах цвета застывшей воды. "Наверное, этот урод спит там же, в подвале, прижавшись к холодным камням и обхватив руками сундуки с драгоценностями", – думал Тавернье.

В башне немилосердно дуло, но он готов был на что угодно, лишь бы не спускаться обратно в страшное, душное и сырое подземелье. Он делал вид, что не замечает холодности казначея, и каждый раз приветствовал его улыбкой и теплыми словами, словно они были лучшими друзьями. Вот и сегодня, когда бледный и, как всегда, одетый во все черное человек показался на пороге, француз заулыбался, потер руки и всем своим видом показал, что готов к работе.

– Я так благодарен вам, друг мой, что наместник и вы разрешили мне работать здесь! Потому что только так я смогу выполнить свои обязанности как подобает, и меня не будет мучить совесть за возможные ошибки! Свет и воздух – вот две вещи, незаменимые для любого из сынов Франции. Ну, тепло тоже, конечно, не помешало бы… ха-ха… – Он придвинул к столу полную горячих углей жаровню – от нее шло хоть какое-то тепло. – И еще хочу сказать, что с этой башни открывается чудесный вид… Очень красивые места. А Башней Королевы она, наверное, зовется в честь какой-нибудь влюбленной красавицы, которую запер здесь отец или ревнивый муж?

Он говорил все это, не слишком рассчитывая на ответ. Просто тянул время, заполняя тягостное молчание и ожидая, пока казначей поставит на стол ларец и уйдет. Но к его вящему удивлению, казначей разлепил бледные губы и сказал:

– Нет. Башня названа в честь жены одного из влашских господарей… Валахия тут неподалеку, наши соседи, так сказать. Это очень известная в наших краях личность. Его звали Владислав Дракула.

– Сын Дракона?

– О да, его отец был членом ордена Дракона и оба они мечтали видеть свою страну независимой от турок и жизни ради этого не жалели… но Влад был известен не только своей ненавистью к туркам, но и своей жестокостью. Его любимым наказанием было сажать людей на кол. Говорят, он был подвержен странным вспышкам гнева, которые могла сдержать только любимая жена, кроткая и набожная женщина, родом из наших мест. Влашские господари вели тогда почти непрерывные войны. Однажды, во время осады, королеве принесли известие, что муж ее убит, замок захвачен, и она вот-вот станет пленницей турок. Не желая позора, она бросилась вниз вот точно с такой же башни, да. И умерла, да…

Голос казначея наполнял помещение башни, и Тавернье казалось, что он умножается, отражаясь от стен. Жан-Батист Тавернье не был трусом. Имей он слабые нервы – остался бы дома, а не пустился бы странствовать, мечтая не только разбогатеть, но и повидать мир. И все же он был человеком склада авантюрного, но отнюдь не склонным к жестокости. И ему неприятно было слушать рассказ казначея, который все говорил и говорил, живописуя горе влашского господаря и его жестокость, которую некому стало сдерживать после смерти любимой жены, и некому было отмаливать его грехи.

– … И однажды он без боя победил турецкую армию, да… Потому что велел казнить несколько тысяч человек, среди которых были и пленные турки и свои же, местные, в чем-то провинившиеся. Когда турецкий военачальник увидел поле, уставленное кольями, на которых вот уже несколько дней висели люди, и некоторые были еще живы, он повернул назад… А господаря Влада прозвали Цепеш, что значит Сажатель на кол. А в другой раз…

– Прошу вас, господин казначей! – Тавернье, борясь с дурнотой, решился прервать увлекшегося рассказчика. – Утро дарит нам свет, но сумерки подкрадутся быстро, и мне хотелось бы выполнить сегодня намеченную работу.

Казначей помолчал, потом подошел к шкатулке, стоявшей на столе. Его тонкая рука скользнула под крышку, и он извлек на свет божий мешочек из плотной кожи. Растянул завязки и на его ладони оказался кроваво-красный камень. Несколько долгих секунд мужчины стояли молча и неподвижно. Казначей – словно не в силах выпустить из рук драгоценность, а ювелир – восхищенно разглядывая темно-красное пламя камня, которое оживило даже мертвенно бледную кожу держащей его руки.

Словно нехотя, казначей положил рубин на стол и сказал, с недоброй улыбкой глядя на француза:

– Начните с этого камня, мастер. Это рубин господаря Цепеша. Он никогда не расставался с ним и порой, как говорят, купал его в крови своих жертв.

Несколько мгновений казначей любовался тем, как на глазах бледнел Тавернье. А потом ушел, оставив ювелира заниматься делом.

Жан Батист Тавернье выполнил свою работу: составил подробную опись всех камней и драгоценностей, находившихся в сундуках. Проверил чистоту золотых и серебряных монет и слитков. Изготовил к свадьбе дочери наместника драгоценную диадему. Получил щедрую плату за свои услуги и покинул двор наместника. Но уезжал он, неся на душе тяжкий грех. В предсвадебной суете в замке царила неразбериха, а казначею приходилось труднее всех. Он был болен, очень болен. Тавернье однажды увидел, как похожий на призрака человек кашляет, прижимая к губам платок, и платок этот краснеет от крови. Казначею недолго оставалось жить, и подсчет все увеличивавшихся расходов давался ему с трудом. И, пользуясь удачно сложившимися обстоятельствами, ювелир подменил один камень на другой. Он забрал с собой рубин господаря Цепеша и оставил взамен красивый, но ничем особо не примечательный камень, чуть меньшей каратности, и с пузырьками внутри. Но кто, кроме профессионала, заметит подмену?

Дело в том, что Тавернье узнал этот камень. Дома, в Париже, едва обучившись грамоте, он читал все, что только мог найти о других народах и странах. И мечтал, мечтал увидеть все своими глазами. Его идеалом стал знаменитый венецианский купец по имени Марко Поло. Он написал несколько книг. Впрочем, многие поговаривали, что он порядочно в них приврал, но разве это было важно? Когда юный Жан Батист склонялся над "Книгой о разнообразии мира", он переносился из родного Парижа в мир неизведанный. Он чувствовал горячий ветер, который терзал шедший по пустыне караван. На зубах скрипел песок, а под увешанными драгоценностями шелками прятались личики восточных красавиц. Фантастические животные и птица Рух, сокровища Востока и чудеса Индии – он грезил ими и ради них покинул отчий дом. Венгрия – не Индия, но это было началом долгого пути на Восток.

В одной из книг Тавернье прочел о приключениях монгольской принцессы, которая завладела рубином с пугающим названием "Ярость богов". Марко Поло писал, что своими глазами видел граненый камень, который хан Хубилай унаследовал от своего великого предка – Чингисхана, наводившего ужас на половину мира. Будучи венецианцем, Поло разбирался в камнях и подробно описал кроваво-красный цвет – цвет крови, которая вот-вот свернется. А еще он писал, что если смотреть внутрь камня, то можно увидеть лик смерти – распахнутый в крике рот и слепые глаза. И что лик этот может привести человека к безумию, внушая ему жажду убийства. Поговаривали, что по приказу Чингисхана камень этот выкрали из одного индийского храма, посвященного древнему и кровожадному божеству. Рубин полнился яростью богов, и из-за него происходило немало войн.

Тавернье взял рубин в руки с неохотой, но потом не мог не ощутить силу камня. Ночами его мучили кошмары, он думал о крови, которая омывала блеск самоцвета, о тех безумных властителях, которые уже попадали и еще подпадут под его влияние и тогда развяжут новые войны.

Жан Батист Тавернье был человеком для своего времени исключительно порядочным и очень любознательным. Ему хотелось повидать мир. И он уже пустился в путь, он вышел на дорогу к своей мечте, он на пути в волшебную Индию. И вот – как проклятие, как призрак войны и смерти – встал на его пути этот кроваво-красный самоцвет. Войны – горе для путешественников. А Тавернье чертовски хотелось повидать мир. И тогда он решился на кражу. Он не властитель и не герой. Он просто ювелир и бродяга. Нужно спрятать камень, утопить его в глубоком море – и тогда есть шанс, что его собственные пути станут чуть более безопасными.

В период между 1631 и 1660 годами Тавернье совершил одно за другим три грандиозных путешествия в Персию и Индию. В Индии он нашел покровителя в лице правителя Ауренгзеба, который показал гостю свои сокровища. Среди них были крупнейший алмаз "Кохинор" ("Гора света") размером в половину куриного яйца, многочисленные рубины и изумруды. Увидел там Тавернье и сказочно прекрасный Павлиний трон – гордость династии Великих Моголов. Изготовленный из золота и драгоценных пород дерева и инкрустированный тысячами небольших бриллиантов, рубинов и других камней, трон имел балдахин, но не из бархата или парчи, а из редчайшего огненно-красного карнеола (редкая разновидность агата). До сих пор неизвестно, получил ли Жан-Батист в дар от Ауренгзеба крупный синий бриллиант весом в 110 каратов или он приобрел его у кого-либо из торговцев. Так или иначе, но в Париж путешественник вернулся со многими драгоценностями, включая и уникальный синий бриллиант.

Он объездил полмира и повидал больше чудес и диковинок, чем все его соотечественники вместе взятые.

Тавернье получил богатство и рыцарский титул. Но счастье его всегда было в дороге. Не перечесть, скольких опасностей и смертей он избежал. Иной раз он думал, что странным образом его бережет грех – украденный камень. Он изъял его из обращения, не продал ни королю Людовику, ни правителю из рода Великих Моголов. Проезжая через Италию, Тавернье остановился в монастыре Святого Франциска Асизского. Место было сказочное, от белокаменного здания словно шел свет. Тавернье молился, молился истово. А потом решил исповедаться и спросить совета у известного своей святостью слепого старца. Он нашел старика в саду за монастырем и тот, услышав просьбу, кивнул.

– Только давай не пойдем в исповедальню, сын мой, – попросил старик. – Может, оно и грех, но я все равно тебя не вижу… Солнышко сегодня такое теплое, что даже мои старые кости согрелись. Расскажи мне… не все, но то, что пугает тебя и не дает покоя.

И Тавернье рассказал старику о камне. Вынул из кармана шелковый лоскут, развернул и вложил рубин в руки слепого старца, смутно понадеявшись, что тот заберет его, и тогда он, Тавернье, станет свободным. Но старец разжал ладони, и камень покатился на траву.

– Я не могу помочь тебе, сын мой, – печально сказал старик. – Если сможешь, избавься от него. Выброси в море, да поглубже. Хотя такие вещи всегда возвращаются. И все же если мир отдохнет от него хоть несколько сотен лет, и то будет благо.

– Дух мой слаб, отец, – прошептал Тавернье.

– О нет, не наговаривай на себя. И вот что… ты ведь ювелир?

– Да.

– Значит, глаз твой точен и память хорошая. Видел ли ты розу на нашей церкви?

– Да, и она прекрасна!

– Это божественная красота, а она всегда помогает одолеть тьму, которая порой норовит смутить даже самые сильные души. Иди и взгляни на розу еще раз. И потом, в минуты слабости, вспоминай ее и скользи мыслью по ее каменному узору. Ибо это молитва, сотворенная в камне ради света.

Старик ушел, прихрамывая и тяжко опираясь на кривой посох. Тавернье посидел еще на солнышке, глядя в подернутую дымкой даль, потом собрал немного земли, по которой прошел старик. Позже он смешал ее с клейким составом и обмазал камень, чтобы спрятать его блеск. Положил его в кожаный мешочек, на котором монахиня– кармелитка вышила слова молитвы и знак святого креста. И этот мешочек он всегда носил на шее, никому не рассказывая о том, что внутри.

Мири сняла обруч с лупой и зажмурилась. Потом просто посидела несколько минут с закрытыми глазами. Нужно какое-то время, чтобы все пришло в норму. Она протянула руку и коснулась лежащих перед ней сапфиров – тех трех, что еще не убрала в пронумерованные пакетики. С ними не хотелось расставаться.

– Вы закончили?

Стеклянные двери за спиной разъехались, и на пороге возник заказчик: эффектный мужчина лет пятидесяти, он двигался стремительно, а за ним в хвосте вились присные, то бишь, подчиненные. Мири нередко работала с Павлом Генриховичем, хозяином крупной ювелирной компании, и сотрудничество это было весьма выгодным в материальном плане, однако всякий раз девушка пребывала в напряжении. Каждый раз Павел Генрихович словно сомневался в ней, хмурился, и она была уверена, что несколько раз он перепроверял ее заключения. Вот и теперь, недовольно оттопырив полную нижнюю губу, ювелир смотрел, как она убирает камни в пакетики и подписывает отпечатанные бланки экспертизы. Его заместитель, Семен Исаевич, круглый дядька с блестящей лысиной в обрамлении одуванчикового пуха волос, подмигнул девушке. Мира бледно улыбнулась в ответ. Больше всего ей хотелось на воздух, на живой солнечный свет. Спина и шея болели от долгого сиденья, жгло глаза, надо бы закапать лекарство, но не здесь и не сейчас.

Она поднялась со стула и нетерпеливо ждала, пока Павел Генрихович просматривал бумаги. Вот губы его сжались, и Мири знает, что это значит: он опять недоволен, характеристики некоторых камней оказались хуже, чем он предполагал. Он оторвал взгляд от бумаг и уставился на стоящую перед ним девушку. Невысокая, худенькая, с резкими чертами лица и темными волосами, которые всегда выбиваются из любой прически, она выглядит еще моложе своих лет. "Чертовка, – зло думал ювелир, – маленькая ведьма"… Но Павел Генрихович уже усвоил, что спорить бесполезно; за предыдущие два года совместной работы они пару раз повздорили, а один раз по-настоящему поругались. Он вышел из себя и орал, что она специально занижает характеристики его камней, что она глупа и ничего не понимает.

Мири лишь пожала плечами. Когда Павел Генрихович замолчал и в комнате повисла тишина, где отчетливо было слышно его надсадное дыхание и тихое гудение ламп и приборов, она спокойно ответила:

– Моя квалификация подтверждена документами. Я работаю на крупные компании и на хороших мастеров. Если вас не устраивает моя экспертиза, найдите себе другого специалиста.

– И найду! – он развернулся и ушел, хлопнув дверью.

Полгода она не получала от него заказов. А потом на дом приехал курьер, привез корзину цветов и письмо с датой и условиями новой экспертизы. Само собой, можно было отказаться. Тем более, что у Мири имелись подозрения: цветы додумался послать не сам Павел Генрихович, а либо его секретарь, либо Семен Исаевич. Но деньги ей упускать не хотелось, да и на камни взглянуть лишний раз не помешает: вдруг попадется что-то действительно достойное?

И вот теперь она стоит подле стола и жалеет о том, что не отказалась тогда от заказа, потому что этот хмырь болотный оттопырил свою габсбургскую губу и явно налаживается опять скандалить.

Павел Генрихович бросил на стол отчеты и хмуро уставился на девицу. Вот ведь, зараза! Сколько раз он проверял и перепроверял за ней, но ни разу не ошиблась она, ни разу не проглядела дефект. А уж синтетик от природного камня вообще отличала на ощупь. Он не верил в это, пока не увидел собственными глазами. В кабинете, где сидела Мири, все время работали камеры наблюдения. Одна нацелена была на руки и стол, а другая давала более широкий обзор. Они с Семеном как-то наблюдали, как эта пигалица взяла лоток, где натуральные камни были смешаны с синтетическими, покопалась в нем, пошевелила турмалины указательным пальцем, потом хмыкнула и покачала головой. Поудобнее устроилась на стуле, прикрыла глаза и начала сортировать камни. Так и просидела все время, не поднимая век. Наугад брала камень, терла его между пальцами, ощупывала и клала в правую или в левую сторону.

Семен прав, сто раз прав, кроме нее, никто не справится… хотя как-то все же боязно посылать такую безответственную гордячку на серьезное мероприятие. Впрочем, не одна же она поедет. Присмотрят за ней верные люди. И явно и тайно станут следить, день и ночь. Да и воля заказчика многое значит…

– Я просил бы вас уделить мне несколько минут для важного разговора, – сказал Павел Генрихович, решившись, и пошел к двери.

Мири, приоткрыв рот, смотрела ему вслед. Каков козел, а? Понятно, что "просил бы" – это просто оборот речи, но он и не думал ни о чем просить – приказал, как обычно. А она-то мечтала, что сейчас выйдет на улицу, вдохнет свежий воздух…

Семен Исаевич подкатился к ней, приветливо улыбаясь и посверкивая лысиной, подхватил под локоток и потянул за собой, приговаривая:

– Идемте, радость моя, идемте. Я знаю, что вы устали, но сейчас речь не об экспертизе… Кстати, вы, как всегда, безупречны, просто душа радуется. И гонорар сегодня же переведут на ваш счет.

Они шли по коридору, отделанному безликими серыми панелями. Вот впереди замаячил лифт. Подле – охранники. Втроем: Павел Генрихович, Семен и Мири – загрузились в кабину, и Павел вставил ключ в замочную скважину на панели лифта. Заложило уши – кабина взмыла в пентхаус.

– Не понимаю, – Мири пожала плечами и поерзала в кресле. Кресло оказалось сказочно удобным, чего, впрочем, можно было ожидать, так как вся обстановка кабинета поражала сдержанной роскошью. Однако тепло, шедшее от камина, и мягкие подушки кресла лишь усугубили усталость девушки. Глаза слезились, и Павел Генрихович немножко расплывался по краям. – Вы хотите, чтобы я поехала на аукцион в Женеву и купила для вас камень? Один?

– Это не просто камень! Это совершенно уникальный экземпляр, – подчеркнул Павел Генрихович. – И вы должны удостоверить его подлинность. Вы, наверное, единственный эксперт, кто может и без оборудования определить подлинность камня. А денежные средства будут находиться в руках другого человека.

Из-за спины Павла Генриховича выдвинулся мужчина. Мири несколько раз моргнула, чтобы лучше видеть, и внимательно уставилась на него. Кажется, она видела его раньше.

– Николай Салтыков, – негромко произнес мужчина, чуть склонив голову, и Мири растерянно кивнула.

Тут же сообразила, что на нее вешают поручение, на выполнение которого в ее плотном рабочем графике нет времени, да и нет желания особого лишний раз связываться с Павлом Генриховичем. Она собралась с мыслями и решительно заявила:

– Я не понимаю вашего настойчивого желания привлечь именно меня к этому мероприятию. Как правило, международные аукционы имеют своих оценщиков. Эти эксперты и весь аукционный дом несут ответственность и своей репутацией гарантируют подлинность лотов. Что, опять же, подтверждается соответствующими сертификатами. И мне, знаете ли, совершенно не хочется ссориться с коллегами по цеху, влезая на их территорию.

– Вы не понимаете! – Павел Генрихович швырнул в камин сигару. Ему очень трудно было сдерживаться. Он не привык кого-то о чем-то просить, давно прошли те времена… Но Семен тысячу раз прав – лучше этой маленькой еврейки в камнях не разбирается никто. И потому, сделав над собой усилие, он продолжал уговаривать девчонку.

Назад Дальше