– Итак, люди полагают, что достаточно всего лишь надеть костюм. Большинство же вообще понятия не имеет о том, как его носить. Нет смысла брать костюм напрокат за миллион лир, если боишься пустить за собой по полу бархатный шлейф.
Журналист кивнул и записал.
– Кроме того, например, так любимые венецианцами костюмы восемнадцатого века идут только таким, как я, голубоглазым. На человеке с карими глазами белый напудренный парик выглядит смешно.
– Конечно, – согласился журналист.
– Поэтому восемнадцатый век ничего не значит для итальянцев. Ренессанс – вот их эпоха. Особенно это касается итальянок. Вся красота того времени скрывается в женской груди.
– А, – произнес журналист.
Радомир помешал эспрессо, подняв мизинец.
– Венеция, по большому счету, это город всего трех эпох: Ренессанса, восточного господства и восемнадцатого столетия. Последний, как я уже сказал, касается только голубоглазых. Все остальное здесь лишнее.
– Конечно, – вновь согласился журналист.
Он постарался нахмурить свой гладкий лоб, и Ванда поняла – он формулировал про себя вопрос, который тут же и задал.
– Вам не докучает постоянное позирование перед объективом?
Радомир ласково взглянул на него.
– Я знал, что вы зададите такой вопрос! Но нет, мсье, нет, это мне не докучает. Для этого приходится выходить из дома, а я люблю гулять по здешним закоулкам и прислушиваться к тому, что говорят люди. Тягостно только отсутствие манер у некоторых из них. У южноамериканцев, к примеру. Бывало, что люди совершенно серьезно просили меня продать им мою шляпу.
Почувствовав одобрение Радомира, журналист доверительно сказал:
– Я приехал в Венецию со своей приятельницей, и сегодня вечером мы собираемся на бал в Палаццо Альбрицци, посвященный эпохе французского модерна.
Радомир скривился. Его интерес к молодому человеку начал угасать на глазах.
– Модерн! – вырвалось у него. – Как это не по-венециански! Как тривиально! Балы в стиле модерн хороши только на Лазурном берегу!
Он отвернулся и посмотрел в окно. Интервью было окончено. Ванда могла приберечь роль пресс-секретаря до следующего раза. Ее дядя поднял голову так, чтобы светотень на его лице играла эффектнее. За окном перед ним эстеты с видео– и фотокамерами нагибались к земле и тянулись вверх, загадочно двигаясь из стороны в сторону, как танцоры ритуала вуду. Радомир, казалось, всем своим существом старался притянуть фотовспышки. Будто подчиняясь указанию режиссера, он поворачивал голову то вправо, то влево. Потом он поприветствовал знакомых, которые проследовали в кафе "Флориан".
Журналист спрятал свой блокнот. Он все понял. Аудиенция завершилась. Он покинул ориентальный салон, пятясь по-крабьи полубоком.
– Господи, какой зануда, – сказал Радомир. – Он так и не придумал ни одного умного вопроса.
Его внимание привлекли костюмированные персонажи, сидевшие неподалеку: фрейлина эпохи Ренессанса в высоком декольтированном зашнурованном корсете, гречанка, одетая в пеплум, и набеленная фигура в рубашке с летящими рукавами и розой в руке.
– А, сегодня мы – Пьерро! – оценивающе проговорил Радомир, обращаясь к крылатому белому существу. – Как оригинально! Действительно, очень оригинально!
Пришла пора покинуть кафе. Радомир поднялся, направился к двери, но, не пройдя и двух шагов, вдруг обернулся со смущенной улыбкой на лице.
– Ой… Ванда… еще одно: пожалуйста, не обижайся, но мне не хотелось бы, чтобы меня сопровождал человек без костюма. Это разрушает мой образ… понимаешь, о чем я…
Ванда кивнула. Что тут поделаешь? Ему восемьдесят два. Будь он помоложе, она бы свернула ему шею.
Наслаждаясь взглядами окружающих, Радомир пошел дальше уже не оборачиваясь, прокладывая себе дорогу в толпе. Однако он отправился не прямо к остановке вапоретто через Калле Валларессо, а прогулочным шагом пошел вдоль виа XXIl Марцо, благосклонно кивая всем, кто, оторопев, останавливался рассмотреть его. Ванда пожала плечами, не понимая его маневра, и пошла следом, держа дистанцию, как он просил. Правда, ей хотелось взять гондолу трачетто на Кампо Санта Мариа дель Джильо. Если нужно было перебраться с одного берега всемирно известного Большого канала на другой, не тратя сил и времени на переход по мосту Академии, можно было сесть на паром. Он курсировал от Палаццо Дарио между СанГрегорио и Кампо Санта Мариа дель Джильо. Трачетто – немного неуклюжая большая гондола с двумя гондольерами на носу и корме, которая дешевле, чем обычная гондола, перевозит пассажиров через всемирно известный Большой канал.
Радомир уверенно шагал через площадь. Ванда шла в двух шагах от него. Два гондольера в трачетто, скрестив руки, ждали своих пассажиров. Один был маленький и толстый, другой – поразительно высокий и худой с губами, так показалось Ванде, как у Брижит Бардо. Излишняя роскошь для мужчины иметь такой рот. Его светлые волосы были коротко острижены, а подбородок словно высечен мастером.
– О, Примо, – сказал Радомир, и Ванда сразу поняла, что эти губы Брижит Бардо и были причиной его необычного маршрута.
И еще она отметила, что Радомир собирал вокруг себя эдаких молодых людей-амфибий, облику которых явно не хватало ну хоть чуть-чуть одухотворенности. Но таким красивым, как этот, не был еще ни один, и Ванда поймала себя на том, что залюбовалась им. Он сдержанно улыбнулся, что очень нравилось ей в мужчинах. Тут она представила, как он поет серенады под аплодисменты японских туристок, и красота его чуть померкла.
Примо галантно подал ее дяде руку, помогая сесть в лодку. Радомир чуть было не свалился за борт и оттого всем телом повис у парня на руке. Примо помог ему выпрямиться, и Радомир нервно одернул свой костюм.
– Садитесь, синьор Радомир, – сказал гондольер.
Радомир отказался. В конце концов, он – не турист. Только туристы не способны удержаться в гондоле на ногах. Ванда незаметно заняла позицию сзади, чтобы в любую минуту удержать его. Маленький толстый гондольер остался на корме, а Примо работал веслом на носу. Было очень ветрено, и ему пришлось изо всей силы работать веслом, чтобы пересечь канал перед вапоретто. Его фигура излучала силу, а лицо – женственное обаяние.
– Bellissimo, – сказал Радомир и сжал руку Ванды. – Bellissimo.
Выбираясь из лодки, он ухватился за руку Примо и заглянул ему прямо в глаза, слегка споткнувшись.
– Завтра вы тоже будете, Примо? – спросил он таким голосом, будто от этого зависела его жизнь.
– Разумеется, синьор Радомир, завтра, и послезавтра, и всю неделю.
– Bellissimo, – выдохнул Радомир.
Ванду глубоко тронула эта сцена.
– Боже мой, Радомир, – сказала она, – ты так восхищаешься простолюдином, это поразительно.
Радомир мечтательно улыбнулся.
– Это же моя страсть – цивилизовывать простой народ.
5
Первый рабочий день Ванды в Восточном музее. О том, как Ванда познакомилась с человеком в шапочке, и о том, что значат для Венеции пятьдесят баварцев
Как и в каждое утро со дня ее приезда в Венецию, в этот день Ванда проснулась со смешанными чувствами. Ее удивило, что палаццо стоит на том же месте, что и вчера. Венеция дрейфует, и, находясь в ней, невозможно быть уверенным, что не проснешься на другом берегу Адриатики или где-нибудь посередине Атлантического океана! Ванда плохо спала, голуби, свившие гнездо на стропилах под крышей, всю ночь хлопали крыльями над ее головой. Полусонная, она пошла выпила стакан воды и попыталась унять кашель.
Мария сидела на кухне и курила, склонившись над своим любимым чтивом – "Загадки на неделю". Разгадыванием кроссвордов и вписыванием в клеточки угаданных слов она занималась только тогда, когда была в плохом настроении. В обычное время она с наслаждением читала этот сборник загадок и вопросов викторин. Там были загадки-перевертыши, загадки с ключами-подсказками, загадки, в которых из отдельных слогов нужно было составить пословицу или поговорку, загадки с числами, математические и ботанические загадки. Она изучала каждую страницу так напряженно внимательно, будто это было послание, доступное только посвященным. Время от времени она посмеивалась, цокала языком, когда читала что-то особенно захватывающее, или делала губами "пф-пф", если не соглашалась с формулировкой вопроса.
По утрам Ванда жаждала новостей, с Марией же всякое общение было утомительным. И не только по утрам. На кухне всегда было слышно, как она курит. Ванде еще не приходилось встречать другого человека, который курил бы так же шумно, как Мария. Она выдыхала дым с таким грудным хрипом, будто бежала марафон.
– Мария, ты ведь знаешь историю Палаццо Дарио, – заискивающе сказала Ванда в надежде узнать хоть что-то, что подтвердило бы или опровергло рассказ ее попутчика. Мария ничего не ответила.
– Что там было на самом деле с этим проклятием? – добавила Ванда.
– Предшественники Радомира умирали здесь своей смертью или нет? – не отставала Ванда.
Мария затянулась сигаретой.
– Корабль, утонувший в 1912 году. Семь букв.
– "Титаник", – сказала Ванда.
– Не вареное, не печеное, не жареное. Пять букв.
– Сырье, – ответила Ванда.
– Сырье? – переспросила Мария.
– Да, сырье, – нетерпеливо проговорила Ванда. – Так что тут происходит с владельцами Палаццо Дарио?
– Опасная хищная рыба. Пять букв. Пятая буква "а".
– Акула? – ответила Ванда.
– Акула? – задумчиво переспросила Мария и сердито затянулась сигаретой. – Всего-то! Я всегда говорила, кроссворды придумали не для того, чтобы их по-настоящему решать.
Ванда встала. К черту проклятие. И махнула на это рукой.
Чуть позже она уже шла через Кампиелло Барбаро, направляясь к Академии, и еще через несколько минут села в переполненный вапаретто, который следовал на другой берег к Сан Стае. Она чувствовала себя, словно это был ее первый день в новой школе. Ее сжигало любопытство по поводу того, что принесет ей новая работа. Тот, кто хотел посетить Восточный музей, должен был зарегистрироваться у привратника Ка Пезаро.
– Chiuso per restauro, – сказал он, прежде чем Ванда успела что-либо вымолвить.
– У меня назначена встреча с доктором Морозини.
– Ах вот что, – кивнул привратник и смиренно вздохнул, взяв лежащее рядом переговорное устройство.
– О-хой! Просыпайся, Марио, к тебе гости.
Его "о-хой" прозвучало будто он был гондольером, оповещавшим своим криком приближение к перекрестку.
"Должно быть, в этом музее не так уж много посетителей", – подумала Ванда. Ожидая, когда ее примут, она прохаживалась по залу, чтобы согреть ноги. Наконец за колоннами что-то зашуршало, и в коридор вышла женщина, укутанная, как в кокон, в шерсть неоново-желтого цвета. Свои обязанности она выполняла с явным неудовольствием: нехотя подошла к лифту, со вздохом нажала кнопку вызова и, пока он спускался, рассматривала носы своих туфель. Кивком головы она пригласила Ванду войти в кабину и нажала кнопку четвертого этажа. Молча, уставившись в потолок, они поднялись наверх.
В окошке кассы сидел человечек в пуховике. На его голове была шерстяная шапочка, а нос на его лице казался вообще посторонним, будто он подобрал его по дороге на работу и надел, чтобы примерить, – греческий профиль на лице дворника. Руки он прятал в перчатки со срезанными кончиками пальцев. Из приемника, который был не больше пачки сигарет, слышалась трансляция футбольного матча.
– Добрый день! – сказала Ванда.
Человечек отреагировал, правда, не торопясь. Он медленно сложил "Gazzetta dello Sport" и оборвал кончик нитки с пальца своей перчатки. Затем подтянулся к овальному окошку в большом пластиковом окне, через которое он общался с посетителями.
– Что нужно? – величественно спросил он.
– Извините, у меня назначена встреча с доктором Морозини. Меня зовут Ванда Виарелли.
– О, – человечек приглушил радио, – синьорина, еще раз ваше имя? Момент, я отмечу вас. Подождите, пожалуйста.
Он закрыл окно и зашагал прочь. Здесь наверху было так холодно, что от дыхания шел пар. Через несколько минут человечек вернулся с озабоченным видом.
– Мне жаль, но доктор Морозини уехал на переговоры с руководством.
Ванда сглотнула.
– И долго его не будет?
– Синьорина! – В голосе человечка звучал упрек. – Синьорина, я не знаю планов господина доктора. Если вы наберетесь терпения, то можете подождать здесь или осмотрите музей, чтобы не терять времени. Возьмете билет?
Пачка билетов была непочатой. Ванда кивнула. Ради твоего великолепного носа, так и быть. Пять тысяч лир за вход. С церемонностью первосвященника человечек оторвал билет от пачки и нежно проштемпелевал его. Затем он снова приник ухом к своему радио. Поднимаясь по ступеням, она слышала, что был забит ничейный гол в матче между сборной Милана и туринским "Ювентусом".
Первый зал. Оружейная палата. Роскошное оружие. Ванда встала спиной к окну, пытаясь проникнуться духом Восточного музея. Ровные, плоские, геометрические пространства и прорезные орнаментальные полы и стены своеобразных террас. Если отвлечься от видов Венеции за окном, можно почувствовать себя в узбекском музее. Двадцать три самурая и нечитабельная картонная табличка. Такое в Неаполе не встретишь. В эти стеклянные стенды никто не заглядывал в течение десятилетий.
Второй зал. Длинные японские мечи, мечи храмовников, боевые клинки. Неудивительно, почему этот музей пустовал. Люди поедут в Венецию смотреть не на рыбные шкуры, кимоно, японскую лаковую живопись, а ради мужчины с вывернутой ступней с картины Джорджоне "Гроза". Те, кого интересует искусство, изучают его по программе в Академии: Тициан, Тинторетто, Карпаччо. И получают достаточную информацию, чтобы уметь рассказать в кругу близких о драпировках в алтаре Лоренцо Венецианского.
Пятый зал. Нецке и резьба по слоновой кости. Здесь Ванда увидела фотографию основателя музея. Под нею было написано: "Его королевское высочество Энрико Карло Луиджи Джорджио Абрамо Паоло Мария ди Борбон, граф Барда". Пенсне, окладистая борода и гладкий, как колено, череп. Он был похож на секретаря парламента. И одет был, как Марко Поло времен fin de siecle. Японский фотограф убрал пенсне, затушевал его неприличного вида лысину и наложил румяна. Подвыпивший граф в японском кимоно взирал на Ванду сверху вниз. Рядом – карта с маршрутом главного пути благородных закупщиков: Триест, Александрия, Суэцкий канал, Красное море, Индийский океан, Суматра, Ява, Малайзия, Бирма, Вьетнам, Камбоджа, Китай, Япония. Закупка, упаковка, отправка, закупка, упаковка, отправка. Шлемы с крылатыми драконами и львиными головами. Фригийские колпаки. Граф с женой – среди торговой суеты. Двадцать восемь месяцев voyage de plaisir и тридцать тысяч сувениров. Их список, составленный в алфавитном порядке: аптечные пузырьки, козьи шкуры, куртки воинов, наконечники для стрел, рыболовные снасти, сахарницы, упряжь для лошади, футляры для книг, обезьяний череп, чашечки для саке и шкатулки.
Ванда ощутила прилив сочувствия. Бедный граф Барди. Если бы он знал, передавая свою коллекцию в дар городу, что она никому не будет нужна, кроме одного музея, в котором не будет посетителей. Законсервированная консервативность – здесь нет живого тепла, здесь не дышат, здесь даже не кашляют. И так холодно, что она уже не чувствовала закоченевших пальцев ног.
Ванда вошла в седьмой зал китайских портретов какемоно, когда по резному полу зашуршали мягкие подошвы.
– Синьорина Виарелли! Тысячу раз прошу прощения. Это ужасно, – сказал Морозини. – Я сам ненавижу опаздывать. Но по переулкам не проедешь.
Потеряв дар речи от изумления, Ванда узнала в директоре музея своего попутчика из поезда: те же впалые щеки, тестообразная физиономия, нос баклажаном, в котором сосредоточился весь цвет его лица. То же флегматичное "р", не раскатанное, а нежно раздавленное в гортани, как виноградинка. В пылу монолога он вряд ли узнал ее.
– Подумать только, сейчас всего лишь февраль! Февраль! Время, когда в Венеции не хватает мусорщиков! Ее бы вычистить как следует! Этот карнавал – изобретение дьявола! Кроме того, туристы представления не имеют, что значит разумно бродить по Венеции. Венецианца можно легко узнать по походке. Он идет быстро, но не несется, а перед каждым мостом замедляет шаг. В том, как он переходит мост, есть своя философия: для него мост – не препятствие, а связь. Турист, или точнее сказать, не венецианец никогда не идет по прямой. Он лавирует по проулкам, как парусник, то влево, то вправо, куда ветер подует или куда красивая витрина поманит. Они задерживают движение, за что венецианцы их ненавидят. Стоит им набрести на мост, они видят в нем препятствие – грудь колесом и пошли на приступ. А посередине моста им приходит в голову остановиться, всем сразу – гид, вся группа, желающая фотографироваться, да еще собаки, которые на мостах занимаются своими делами; там для них свой микроклимат, всегда продувает ветер. Людей я понять не могу. Неужели так трудно хоть чуточку вести себя иначе!
– Я тоже так считаю, – сказала Ванда, надеясь тем самым прервать его нескончаемый монолог, чтобы представиться и напомнить об их первой встрече.
Но он уже говорил о проблемах с заместителем. Предыдущий – специалист по древности и искусству, доктор Риккиарди, сицилиец, покинул Венецию, и уже якобы нашелся его преемник.
– Наконец-то кто-то с севера, слава Богу! Может быть, теперь мне удастся спокойно пожить перед пенсией.
Не замолкая ни на минуту, он провел ее в свой кабинет, битком набитый предметами венецианской символики. Здесь были львы Св.Марка из пластика и металла, венецианские флаги и шляпы дожей, а на письменном столе лежала знакомая папка с золотым тиснением.
– Как вы сказали, где вы живете? – переспросил он.
– В Палаццо Дарио, – ответила Ванда, и ей стало любопытно, всплывет ли что-нибудь в его памяти.
О да! И даже сильнее, чем она ожидала от своего будущего патрона. Морозини вспыхнул, его впалые щеки налились краской и он, заикаясь, бросился извиняться.
– Да… о… Боже… Синьорина… нет мне прощения! Простите меня!.. Палаццо Дарио! Да!.. Конечно!.. Мы же виделись с вами в поезде! Как со мною такое могло произойти? Надеюсь, это не оставит у вас неприятного впечатления. Вы ведь понимаете – работа! Эти вечно сменяющие друг друга заместители вконец сведут меня с ума.
Только сейчас он впервые прямо посмотрел на нее, скользнул взглядом по ее фигуре и протянул ей обе руки. Ванда тоже подала ему руку. Он не пожал ее, а, притянув к себе, слегка повернул и хотел было поцеловать. Ванда опередила его и, коротко сжав его ладонь, отдернула руку перед самым его лицом.