***
Мне нанес визит Роберт Гурский.
Видеть его мне было вдвойне, даже втройне приятно. Ну, во-первых, он просто мне симпатичен, а дружба наша насчитывала уже не один десяток лет. Во-вторых, учитывая его причастность к органам правопорядка, я могла рассчитывать на то, что узнаю кое-какие интересующие меня тайны. Ну и в-третьих, я могла послать к чертям собачьим осточертевшую работу, от которой меня уже дурнота одолевала: я приводила в порядок бумаги во всех ящиках стола, поскольку потерялась страховка, на которой был записан очень важный телефонный номер. Правда, в ходе поисков я забыла, для чего мне этот номер нужен, но твердо знала – нужен позарез. А теперь я могла с чистой совестью бросить бумаги и заняться гостем.
Тайны следствия инспектор Гурский сообщил мне прямо с порога, причем безо всякой моей просьбы.
– У голландцев поначалу неувязочка получилась. Но теперь они точно установили личность женщины, обнаруженной в багажнике "мерседеса". Никакая она не Эва Томпкинс.
– Так это для меня давно не секрет, – разочарованно пробурчала я.
– А некую Нелтье ван Эйк пани случайно не знает?
– Никогда о такой не слыхала. Голландка, судя по фамилии? В Голландии я вообще никого не знаю. Вот странно! У меня полно знакомых во Франции, в Англии, в Дании, в Швеции, в Австрии, в Италии, в Германии, в Канаде, даже в Австралии, в Голландии же – ни одного человека. Кто такая эта ван Эйк?
– Та самая дама из "мерседеса".
– Скажите пожалуйста! И что?
– И расследование уже идет вовсю. Инспектор Рейкееваген официально обратился в нашу полицию, а я, услышав о роли пани в этом деле, взял на себя смелость явиться непрошеным гостем. Согласитесь, это лучше, чем таскать вас в комендатуру. С пани всегда приятно поболтать, да и на чашечку кофе наверняка можно рассчитывать. Хотя какой кофе, пани ведь бесподобно заваривает чай! Можно попросить стакан чаю? Лучшего в мире.
– Может, он и был бы лучшим в мире, – без ложной скромности отозвалась я, – если бы я заваривала его по всем правилам, без спешки и без единой дурной мысли. Но в любом случае пан инспектор может быть уверен, что заварен чай будет на самой лучшей воде.
И вот мы уселись за стол и, попивая чаек, приступили к работе. Гурский демонстративно вытащил диктофон. И правильно сделал, зачем прятать, а мои показания лучше передать голландскому инспектору в самой полной версии. К тому же их придется переводить, и переводчику понадобится по нескольку раз прокручивать отдельные фразы, не заставлять же меня снова и снова талдычить одно и то же.
Я очень старалась, описывая тот памятный день, в деталях пересказать все, что тогда произошло, особое внимание уделив событиям на стоянке. Лапочка Гурский в долгу не остался и взамен рассказал мне, откуда появились удобные свободные места на автостоянке перед гостиницей, – ну, о том бугае, который всегда занимал два места, иначе не помещался. Какой милый человек, недаром у меня никогда не было предубеждений в отношении толстяков.
– Я сам хотел знать, откуда там появились свободные места, да сразу два, – признался Роберт Гурский, – и вообще при расследовании дела люблю сразу же выяснять все неясности и сомнения, пусть и мелочи.
Я сразу же ухватилась за возможность и свои мелочи выяснить.
– Тогда скажите мне, бога ради, кто же заметил меня, когда я под проливным дождем парковалась перед отелем? Я же огляделась – пусто всюду, страшно всюду. Что-то будет? Что-то будет?
А пани не может обойтись без поэзии? – улыбнулся полицейский. – Особенно без цитирования нашей национальной гордости. На меня эта привычка пани всегда действует угнетающе, сразу чувствую недостатки своего гуманитарного образования. Ребенок видел, такой шустрый мальчишка. Он, пожалуй, был единственным человеком, который в ту ночь не в телевизор пялился, а в окно. Правда, по его словам, в этом не было его заслуги, просто "по телику одну скукоту крутили".
– Должно быть, у парня отличное зрение, – похвалила я. – А толстяка, который поперек стоял, он не заметил?
– Нет, толстяк к тому времени уехал, иначе пани негде было бы поставить свою машину. И преступнику свою, а точнее, не свою… Впрочем, давайте не отвлекаться, мне надо закончить писать показания пани для инспектора Рейкеевагена. Он ведь сюда не приедет, не зная польского.
– Да, иностранные языки – великое дело. Хотя наш относится к одним из самых сложных. И из-за грамматики, и из-за произношения. Зато наша сложная грамматика дает польскому языку отличную эластичность. Слышали, в последнее время нашлись умники, хотят внести поправки в польский язык, всячески облегчая его. Зла не хватает! Эта вонючая чиновничья посредственность, эти балбесы пустоголовые! – с ходу завелась я.
– Пани, никак, собралась о политике рассуждать? – уколол меня инспектор.
– Нет-нет, давайте вернемся к нашим баранам.
– Давайте. К Гонсовским тоже кого-то из наших послали, должно быть, уже вернулись из Ломянок. О, по лицу вижу… пани тоже в курсе?
Я кивнула. В конце концов, ничего противозаконного я не сделала. Гонсовская мне не выдала никаких тайн, напротив, это я ей высказывала свои предположения. А Гурскому, опытному милицейскому работнику, должна быть хорошо известна разница между тем, что общественность расскажет во время допроса полиции и что – просто обычному гражданину. К полиции общественность относится настороженно и на всякий случай старается утаить от нее как можно больше сведений.
– О, пан желает поговорить о политике? – передразнила я его.
Инспектор Гурский хорошо знал о моей давней любви к органам правопорядка, знал и о том, что я неплохо умею общаться с общественностью, поскольку сама являюсь ее составной частью.
Помолчав, я начала:
– Я вам расскажу, а вы уж сами сравните мои сведения и то, что они узнали. И, хотите вы того или нет, я еще и свои соображения приложу, уж вы меня знаете. Итак, Ядя в Челси изо всех сил пытается оставаться лояльной, она любит миссис Томпкинс и недолюбливает ее супруга. Девушку перепугали неожиданные события, со страху она сбежала к подружке, но если ей удалось установить контакт с мамусей, то та ее немного успокоила и Ядя должна прийти в себя. Что отколола Эва, я не имею понятия, знаю твердо лишь одно – закрутила роман и, воспользовавшись отсутствием мужа, укатила с хахалем… отдохнуть, ха, ха… Дело житейское. Там, в Зволле, машина была ее?
– Ее.
– Представляю, как эта новость ее потрясла. Пусть, черт возьми, тщательно разберутся, где и когда могли у нее увести машину, потому что ни в жизнь не поверю, будто в любовном угаре она нашла время для участия в мокрухе. Не знаю, как часто уезжает ее супруг и ей выпадает случай насладиться жизнью, об этом тоже можно порасспросить домработницу. И еще, насколько мне известно, он у нее – прямо Аполлон или Дон Жуан во плоти, демонический тип…
– Любовник, насколько я понимаю? Не муж?
– Любовник, разумеется. А муж богатый.
Помолчав, инспектор Гурский удовлетворенно заметил:
– Не знаю, к каким выводам пришел инспектор Рейкееваген, но соображения пани переведу ему с особым удовольствием. Я лично тоже Эву исключил бы из подозреваемых.
– Как хорошо, что мы с вами, пан Роберт, можем себе позволить беседовать в какой-то степени частным образом…
– Сама пани много раз повторяла, что полицейский – тоже человек.
– В глубине души. Но совсем другое дело – снаружи. Что же касается Эвы, то я, кажется, догадалась, почему вы вдруг решили, что она проживает у моей Мартуси в Кракове. В дни Эвиной молодости на том месте не было никаких домов, обычная городская окраина, поля, луга, изредка халупки, и в этой хатенке мог проживать любой Эвин родственник, подруга, вообще кто угодно. А раз тут у нее такой роман наклюнулся… раз мужа надо с толку сбить, то она и сообщила несуществующий польский адрес. Муж мог разыскивать ее до посинения. А моя Мартуся чиста как слеза младенца.
– Как слеза, – повторил Гурский, явно думая о другом. – Провалиться мне на этом месте… пусть меня корова на мороженое пригласит, если пани действительно не единственный человек, который собственными глазами видел предполагаемого убийцу на стоянке в Зволле.
Корова малость сбила меня с толку. Проклятое воображение! Я так и видела ее на зеленом лугу у маленького столика с мороженым, как эта холера с ужимками пытается изящно присесть и грациозно обмахивается хвостом. С некоторым усилием отделавшись от. коровы, я без особого интереса спросила:
– Ну и что?
– А то, что на его месте я бы пани прикончил. Если на него не выйдут в ближайшее время, пани окажется в очень опасном положении.
Я заинтересовалась:
– А могут выйти?
– А леший ведает. Но я постараюсь узнать. Пока я не во всем уверен, скорее просто догадываюсь, слишком мало доказательств, но думается мне, там имеет место некий финансовый зигзаг…
– Мафия?
– Как раз нет…
Тут Гурский глянул на диктофон и махнул рукой:
– А, бог с ним, в случае чего сотру. Нет, не мафия. Один человек. Правда, я не исключаю наличия сообщника, даже двух или трех. Чтобы было кем жертвовать. Покойницу первую пристукнули.
– Тогда остальные должны встревожиться?
– Повторяю, это пока лишь мои домыслы… А волноваться им незачем, они согласовали между собой, что надо пустить ее в расход, может, излишне язык распускала. А может, денежки зажала и выдвигала условия… Как мне представляется, в деле крутятся миллионы евро. И только пани видела того типа и опознает в случае чего. Теперь понимаете?
Я разозлилась.
– Попрошу не запугивать! Откуда он узнает, что я – это я? Каким образом выйдет на меня? Он что, следил за мной? До куда? До Алиции? Нет, милый, когда утром я уезжала из гостиницы, рядом никого не было. По автостраде я ношусь быстро, терпеть не могу, если кто-то висит на хвосте. И вообще всякий сопровождающий бросается в глаза. А польские дороги? Ха-ха-ха! Представляю я этого несчастного иностранца на польских дорогах! Мы, поляки, знаем наизусть каждую яму, каждый ухаб, научились ездить по нашим теркам и даже ухитряемся развивать приличную скорость, оставаясь при этом в живых. Сама диву даюсь, как не бьются наши машины на каждом километре.
– Тут я с пани вполне согласен, – вежливо произнес Гурский. – Однако, полагаю, сразу после встречи с ним пани не бросилась снимать номера со своей машины? А ведь и дураку достаточно узнать номер автомобиля, чтобы…
– Ну уж не такая у него компьютерная память, раз взглянул – и навсегда запомнил… – не очень уверенно пробормотала я. – И что вы мне посоветуете? Повеситься? Или разбить ювелирную витрину, врезать по морде полицейскому чину, выстрелить из охотничьего ружья на главной улице столицы…
– Все равно пани не посадят, у нас катастрофически не хватает мест в камерах предварительного заключения.
– Так что мне делать?
– Пока ничего. Проявлять осторожность и помнить, что где-то ходит человек, который не прочь отправить вас на тот свет. И в случае чего сразу звонить мне. Я же, со своей стороны, постараюсь…
***
Французский консьерж Антуан Менье с возмущением отверг обвинение в том, что якобы недобросовестно относится к своим обязанностям. Как можно подозревать его в том, что он в отсутствие хозяев доверенных ему квартир передал ключи в чужие руки?! Да он над этими запасными ключами знаете, как дрожит? Вот они, тут, в комодике, видите? Занимают отдельный ящик, уложены аккуратно, к каждому пришпилена бумажка с номером квартиры. Проживает он с супругой, она тоже лицо доверенное, недаром ей жильцы поручают присматривать за квартирами, кормить кошечек и птичек, поливать цветочки. А уж в сезон отпусков они с супругой удваивают бдительность. Сигнализация – это, конечно, хорошо, но свои уши да глаза вернее. А что случилось? Кража со взломом? Что украли?
А, вы про гараж. Что касается гаражей, туда он без надобности не заглядывает, жена тоже, цветочков и животных в гаражах нет. Мсье Ляпуэн уехал на своей машине, он, Антуан, видел лично, гараж должен был остаться пустым. Впрочем, когда этот чокнутый пытался влезть в гараж мсье Ляпуэна, он сам был там, вместе с полицией, нет, не было необходимости его вызывать, он всегда бдительно охраняет доверенный ему дом, так что, как увидел полицию, оказался тут как тут. А этот чокнутый в гараж лез, прямо психопат какой-то, в гараж, а не в дом, потом выяснилось, что перепутал сдуру. Там рядом живет врач, так он к врачу хотел забраться, наркотики свистнуть, ну и перемешалось все в его пустой башке. Впрочем, к врачу он и вовсе бы не влез, там сигнализация еще похлеще будет, чем у мсье Ляпуэна.
Да, в самом деле, в гараже стояла машина. Нет, не мсье Ляпуэна, тот на своей укатил, а другая какая-то, темный "мерседес". Нет, консьержа это не касается, не его дело, может, кто из знакомых попросил свою машину на время поставить. О, может, та дама, с которой мсье Ляпуэн уехал? Он перед отъездом заранее вывел из гаража свой "ягуар", так когда машина стояла у ворот, женщина уже сидела внутри.
Тщательно проведенное расследование позволило инспектору Рейкеевагену сделать следующий вывод. Когда прибывшая полиция принялась ловить взломщика, собралась целая толпа зевак, некоторые даже принимали участие в поимке того чокнутого. Супруга консьержа не выдержала, тоже сбегала поглядеть, что там за шум. Нет, ключей от квартиры мсье Ляпуэна она не взяла с собой, нет, не возвращалась за ними, они вообще оказались там не нужны, потому что придурка взломщика схватили почти на пороге, когда он под вой сирены взламывал гаражную дверь. Так что он лишь немного повредил электронное устройство, но потом муж его починил. А вообще гаражные ворота открываются с помощью пульта, запасной пульт остался у консьержки, вон он, как лежал на полке, так и лежит. А изнутри гараж открывается вручную, достаточно засов отодвинуть. И запирается так же.
В квартиру мсье Ляпуэна никто не входил, она сама проследила. Все это недолго продолжалось, гараж заперли, и она поспешила к себе, ее немного беспокоило, что выскочила она, не заперев за собой двери своей комнатки, только закрыв ее на захлопывающийся замок. Но ничего не случилось, все оказалось в порядке.
Ну хорошо, а когда консьерж исправил электронное устройство?
Тут консьерж немного смутился и, слегка заикаясь, признался, что не сразу. Незадолго до возвращения мсье Аяпуэна. И то еще сам себя похвалил, что спохватился, такое у него было предчувствие – хозяин скоро приедет, хотя предполагалось более длительное его отсутствие. Ему, охраннику, здорово повезло, что исправил поломку до приезда жильца. Нет, никакой машины в гараже тогда уже вроде не было. Да ему и ни к чему – занят был своим делом.
***
Весь этот отчет французская полиция поспешила переслать инспектору Рейкеевагену. Теперь было нетрудно понять, как развивались события.
Некто, скорее всего сам убийца Нелтье ван Эйк или его сообщник, приглядел "мерседес" Эвы Томпкинс для своих целей. Какое-то время машины никто не должен был хватиться. Этот же человек подговорил психопата-наркомана устроить всю эту шумиху и, воспользовавшись поднявшейся суматохой, незаметно проник в привратницкую, извлек ключи мсье Ляпуэна, сделал слепок и столь же незаметно ретировался. Небось еще поблагодарил чету консьержей за педантизм и аккуратность – все ключи подписаны, так что ошибиться не было никакой возможности.
Бедный же наркоман Пребывал в дурмане и тумане, так что злодей мог не опасаться, что полиция из него выдоит какую-то внятную информацию.
Затем преступник выбрал подходящий момент, когда консьерж был чем-то занят, а его супруга кормила кошечек-птичек и поливала цветочки, пробрался в дом, из дома – в гараж, вывел машину и был таков. И когда все это произошло – покрыто мраком неизвестности.
Сам собой напрашивался вывод, что преступник прекрасно знал о романе Эвы и Марселя, знал об их планах уехать, знал о стоящем в гараже "мерседесе", более того, знал все привычки консьержа. Словом, злодей был из окружения мсье Ляпуэна, даже из ближайшего окружения, коли Марсель Ляпуэн делился с ним своими сердечными тайнами.
И инспектор Рейкееваген набросился на списки фамилий, точно оголодавший шакал на лакомую падаль.
***
Идея французского коллеги заставить подозреваемых составить списки всех своих знакомых была не только одобрена инспектором Рейкеевагеном, но и взята им на вооружение. Он поручил своим сотрудникам, разбирающим бумаги покойной, выписать на отдельном листке все встречающиеся фамилии с адресами и телефонами. И теперь у него в руках оказался список всех, кто когда-либо имел дело с несчастной дамой.
Списку этому не было конца. Однако Юи Рейкееваген слыл человеком уравновешенным, спокойным и очень работящим. К тому же – опытным следователем. Другой на его месте, может, и впал бы в панику, но только не он.
Изучая материалы, касающиеся Нелтье ван Эйк, инспектор то и дело натыкался на страховые документы, которые почему-то хранились в квартире покойной. Скажем, помер некий Кой ван Вюрен, причем самым обычным образом, в больнице, от старости. И тут же выяснилось, что старичок застраховал свою жизнь, и застраховал по всем правилам, с указанием имени особы, которой перейдет страховая сумма, номером счета наследника, перечнем всех необходимых документов, подписью нотариуса. Казалось бы, что тут странного или подозрительного? Все по закону, никто не протестовал, никаких обиженных и ущемленных родственников не было. Или вот еще. Старая проститутка погибла под колесами автомашины. Со своим ремеслом она давно покончила, много лет назад застраховала свою жизнь в пользу некоего человека, опять чин-чином. А что не родственников решила облагодетельствовать, так это дело привычное. Не у всех есть родственники, да и страхователь, если на то пошло, имеет право завещать свое имущество кому хочет: старому другу или давней подружке, соседу, да просто человеку, некогда оказавшему какую-то услугу. Человек помог женщине в трудную минуту, вот она и отблагодарила его после смерти. Вот только непонятно, почему все эти документы оказались у Нелтье ван Эйк. Что ее заинтересовало?
Перевалив работу с финансовыми бумагами на коллег, инспектор занялся тем, в чем разбирался лучше всего, – людьми. В прежние времена ему пришлось бы возиться до скончания века, сравнивая списки фигурирующих в деле, но в эпоху компьютеров все стало намного проще. Компьютер быстро вычленил тех персон, которые попадались во всех списках – Эвы Томпкинс, Марселя Ляпуэна, Янтье Паркер и в документах покойной ван Эйк. Таких набралось одиннадцать человек. Получалось, что эти одиннадцать должны быть знакомы друг с другом. Еще шестнадцать фамилий инспектор сопроводил вопросительными знаками.
В документах жертвы часто встречалось имя некоего Сомса Унгера. В остальных списках этот человек не фигурировал, но покойная Нелтье ван Эйк, похоже, придавала этой личности особое значение. В первый раз имя сопровождалось огромным вопросительным знаком, во второй – было подчеркнуто, а в третий раз покойная обвела его в кружок и поставила три жирных восклицательных знака.