Время ожидания тянулось ужасно медленно, однако я предпочитал не торопиться. И лишь когда до прибытия в древний Псков оставалось всего минут сорок пять, я решил, что пора переходить ко второй части операции, вновь приблизился к купе и приложил ухо к двери. Тишина. Тогда я громко постучал. В ответ – ни звука. Дрожащей от напряжения рукой я достал из кармана проводницкие гранки и разблокировал запертый изнутри примитивный замок. Дверь бесшумно отъехала в сторону, и у меня на миг потемнело в глазах – так сильно подпрыгнуло давление. В ушах стоял нестерпимый гул, я слышал каждый удар своего взбесившегося сердца и бурный, словно горный поток, бег крови по венам.
Все трое пассажиров купе спали мертвым сном. Курьер и громила с квадратной челюстью – откинувшись назад и привалившись затылками к мягкой спинке сиденья, справа от меня. На коленях блондина покоился отделанный серым пластиком несгораемый кейс, как всегда – пристегнутый "браслетом" к запястью его левой руки. Сашка Жук с тихим сапом давил на массу на сиденье слева, положив руки на столик и оперевшись на них щекой. Рядом стояли пустая бутылка из-под минеральной воды и лежал пистолет Стечкина в кожаной кобуре. Достаточно было взглянуть на лица спящих, чтобы понять – отключились ребята капитально. Ни один из спящей троицы не пошевелил бы даже мизинцем, не дрогнул веком, рвани я сейчас в купе шумовую наступательную гранату!
Мокрой, слегка дрожащей ладонью я дотронулся до гладкой поверхности кейса и почти физически ощутил, как перекатываются, шелестят внутри зеленые американские деньги. Будь у меня сейчас инструмент, чтобы перекусить цепочку из специальной высокопрочной стали, и все это фантастическое богатство через мгновение могло быть мо… могло стать нашим с Катей. И все, что нам оставалось бы сделать – это дождаться открытия представительства "Вест Юнион", сдать бабки ошалевшему клерку, доехать до аэропорта, сесть в самолет на рейс "Пан Ам" и поздравить себя с успешным завершением опасной авантюры. В том, что в следующий раз все сложится именно так, я уже не сомневался ни на йоту. Репетиция ограбления прошла просто блестяще! Как бы в подтверждение нашей маленькой удачи, я похлопал спящего курьера по щеке и тихо сказал, не в силах сдержать торжествующей улыбки:
– Спи, дружок, спи… Еще не время просыпаться… Баю-баюшки-баю! Нам тревоги по…
И тут за моей спиной вдруг неожиданно послышался показавшийся мне невероятно громким, словно выстрел из пушки, звук открываемой двери. К счастью – не этого купе. Одного из соседних. Я застыл соляным столбом и перевел дух лишь тогда, когда приглушенные мягкой ковровой дорожкой шаги стихли где-то в районе туалета и раздался хлопок закрывшейся двери в тамбур. Вот и он, тот самый случайный ночной курильщик. Застань он меня сидящим на корточках перед дверью, с "дезодорантом" в руке – и вся затея теоретически могла накрыться медным тазом. Но сегодня мне определенно везло. Не стоило злоупотреблять этим подарком судьбы. Пора было сваливать.
Кажется, я не слишком точно рассчитал время. "Балтика" начала медленно, но вполне ощутимо сбавлять ход, а в окнах стали все чаще мелькать желтые фонари и светящиеся где-то вдали окна жилых домов. Глухой лес сменился утопающими в ночном мраке строениями, один за другим проносились железнодорожные переезды со шлагбаумом, мерцающими красными глазами предупредительного семафора и неизменными будками, и я понял, что с минуты на минуту наш поезд прибудет на станцию Псков.
Я выскочил в коридор, запер гранками дверь и нырнул в свое купе. Состав уже вовсю лязгал сцепкой, тормозил, скрипя колодками, а проводница, судя по звукам, вышла из своего закутка в рабочий тамбур, чтобы впустить в вагон-люкс кого-нибудь из особо преуспевающих жителей областного центра. Очень скоро выяснилось, что таковых на перроне вокзала нет. Отодвинув шторку, я увидел через окно, как несколько десятков потенциальных пассажиров, ожидающих прибытия чистенького латвийского экспресса, организованно потянулись в конец состава, где находились более дешевые плацкартники. Понять их логику было не сложно: до Питера – чуть меньше трехсот километров и вряд ли хоть кто-нибудь из псковичан захочет пять часов с комфортом сопеть в мягком СВ, заплатив за столь короткое удовольствие в три раза дороже, чем билет в "народный" вагон. А те немногие, кто мог позволить себе такое расточительство, наверняка предпочитали мотаться в Северную Пальмиру и обратно не по железке, а на машинах.
Едва состав тронулся вновь, я направился в вагон-ресторан, заказал себе сто грамм водки, бутерброд с икрой и стакан томатного сока. Провожая взглядом застывшие на щербатом перроне одинокие фигурки, я вдруг заметил, как отраженный в оконном стекле усатый мужик улыбнулся мне так, как улыбаются лишь счастливые люди. Я отхлебнул водочки, запил соком, затянулся сигареткой и на секунду прикрыл глаза. Перед моим мысленным взором возникло распахнутое настежь огромное окно белоснежной спальни, за которым мерцало то самое вожделенное небо в алмазах. Оно было совсем близко, и при желании его можно было даже потрогать рукой.
* * *
– Господи, как же я по тебе соскучилась! Кентик, милый! – Катя мурлыкнула, словно мартовская кошка, нежно прикоснулась к моей щеке губами и потрепала по взъерошенным волосам. – Я две ночи глаз не сомкнула. Все волновалась – как ты, не случилось ли с тобой чего-нибудь плохого! – голос малышки сорвался на полуслове, она замолчала, прижавшись к моему плечу, как-то совсем по-детски теребя рукав пиджака.
Я отстранился и заглянул Кате в глаза. Две мокрые дорожки на пылающих щеках заставили мое сердце сжаться. Я обнял девушку, крепко прижал к груди и поцеловал в самый кончик носа:
– Успокойся, солнышко. Все прошло как нельзя лучше. – Я с огромным трудом подбирал слова. Это всегда было для меня невероятно сложно – успокаивать плачущую женщину. Нельзя сказать, что мне часто выпадала такая сомнительная "радость", но в похожих ситуациях я терялся, как мальчик-колокольчик на первом свидании, не решающийся взять девочку за руку. Эхе-хе… Но ведь надо что-то говорить! Терпеть не могу, когда женщины плачут, вне зависимости от причины. И чтобы успокоить их, размазывающих косметику по щекам, я, как и многие другие мужики, готов пообещать им что угодно и согласиться с чем угодно, лишь бы больше не слышать и не видеть никаких слез! Лучше всех женщин в мире эту черту моего характера знала моя мама. И, надо отдать ей должное, пользовалась этим знанием регулярно и без зазрения совести, столь варварским способом наставляя меня "на правильный путь" в пору бурной доармейской юности.
– Я так переживала, так… – Катюха заплакала, привлекая к нам ненужное внимание скучающего за стойкой бармена и группы расположившихся по соседству малолетних быков со стриженными налысо бестолковками. В этот утренний час посетителей в кафе почти не было. Перед нами на столике остывали две крохотные чашки кофе.
– Все хорошо, Зайка. Не надо плакать… Может, пойдем отсюда? – я заметил ехидную ухмылку на роже одного из быков и внутри меня все буквально закипело. Дебилы отмороженные. Знают, козлы, что, раз их трое, напрягать ситуацию – не в моих интересах. Вот и. давят, твари, на психику, получая от этого свой убогий, соответствующий одноклеточному интеллекту, кайф. Валяйте, притесь. Раз больше не отчего.
– Денис, милый, я хочу тебе кое-что сказать! Очень важное. – Катя подняла на меня влажные от слез глаза и вдруг улыбнулась той самой обворожительной улыбкой, от которой у меня всегда перехватывало дыхание. – Вчера вечером я окончательно ушла от Стаса. Теперь между нами больше нет каменной стены, а это значит, что я имею право плакать, где хочу, сколько хочу, когда хочу и на плече утого человека, которого по-настоящему люблю!
– Я… То есть… – внутри у меня все возликовало, а готовые слететь с губ нежные слова застряли где-то на подходе. Горло сдавило, словно его сжала чья-то огромная, невидимая рука.
– Да! Да! Да! – Я впервые убедился, что расхожее выражение "смех сквозь слезы" – не такая уж далекая от реальной жизни выдумка поэтов и театральных гурманов. Фраза как нельзя лучше подходила для описания того, что сейчас происходило с Катей. – Мы теперь всегда будем вместе, каждый день, каждую ночь, каждый час, каждую минуту, будем появляться вдвоем, где захотим и когда захотим! Мне больше не надо каждый раз вздрагивать при звонке твоего домашнего телефона! Господи, как долго я ждала этого дня! Кент, дорогой ты мой человечек!..
С ухмылкой наблюдающие за нами и слышавшие каждое произнесенное Катюхой слово, бритоголовые придурки, словно по команде, заржали в три глотки.
Я понял, что еще чуть-чуть, и случится непоправимое. Я встану и со всего плеча дам тому из них, кто поближе, в рыло. После чего на меня с воем бросятся его "братаны", и закрутится такая кадриль, что страшно даже себе представить. Эх, если бы вместо моей маленькой малышки рядом был Костя Николаев! Впрочем, при таком раскладе просто не было бы причины для драки… В общем, как ни крути, а самый лучший выход – молча проглотить пилюлю и валить из этой забегаловки к чертовой бабушке.
Я нашарил в кармане пиджака бумажку в пять баксов, бросил ее на столик рядом с нетронутыми чашками, обнял Катюху за плечи, и мы вышли из кафе под дождь, гулко барабанящий по крыше стоящего рядом со входом "БМВ". Ливень разошелся всерьез. Небо заволокло тучами, а по тротуарам и проезжей части Измайловского проспекта бежали целые реки мутной, пузырящейся воды.
Я отключил сигнализацию, выскочил из-под козырька и распахнул переднюю дверцу машины перед одетой явно не по погоде – в одни лишь узенькие джинсы, тонкий свитерок и короткую джинсовую курточку – Зайкой. Потом вернулся, быстро подхватил ее на руки, метнулся снова к машине и благодаря большому дверному проему купе без проблем посадил малышку на сиденье.
– Господи, как это романтично… – шумно вздохнула Катя. Дала мне возможность обежать вокруг капота и рухнуть за руль, хитро прищурилась и спросила: – Ты не боишься, Дэник, что я привыкну к такому обращению? Знаешь, как про нас, женщин, говорят: сначала ты сажаешь ее на колени, затем – берешь на руки, а дальше – на шею – все бабы уже залезают сами! – Она рассмеялась и чмокнула меня в щеку.
– Катя… – я завел двигатель, но не спешил трогаться с места.
– Что, любимый? – опять этот "дарьяловский" безумный взгляд широко открытых глаз и частое-частое моргание ресницами. Ага. Уже начинает кривляться, красавица. Это – хороший знак.
– Ты уверена, что… он… так просто тебя отпустит? Не попытается вернуть? Или напакостить.
– Это вряд ли, – Катя отрицательно покачала головой. – Стас прекрасно знает, что я не вернусь. К тому же он, слава богу, слишком большой эгоист, чтобы унижаться и ползать на брюхе… Кент, милый, я так счастлива, что весь этот полугодовой кошмар закончился… Осталось только заставить его заплатить по счету и – все. Вычеркнуть его из нашей жизни навсегда! Как страшный сон, как наваждение! – Малышка, казавшаяся мне в эту секунду гораздо старше своих лет, не моргая смотрела куда-то вдаль, сквозь покрытое каплями дождя дымчатое стекло. Я проследил за направлением ее взгляда и увидел остановку общественного транспорта, где под крохотным навесом столпились, прячась от дождя и плотно прижавшись друг к другу, несколько десятков людей, издали напоминающих единую серо-черную массу…
– Я не хочу жить так, как живут они, – прошептала Зайка. – Я не хочу носить убогую одежду, не хочу каждый вечер смотреть эти дурацкие сериалы по телевизору, не хочу есть на завтрак манную кашу, не хочу считать оставшиеся до получки рубли и так же унизительно мокнуть под дождем, на ветру, ожидая переполненного автобуса, на котором нужно час добираться до дерьмовой копеечной работы. С которой ты рискуешь вылететь по малейшей прихоти тупоголового начальства. Я хочу иметь много денег, я хочу тепла, солнца. Любви, наконец… Я хочу, чтобы мои будущие дети всегда просыпались и засыпали с улыбкой на лице! В этой проклятой стране бояться за свое будущее вынуждены даже очень богатые люди. Причем именно они – гораздо больше, чем эти… избиратели… которые каждый день мерзнут на холодном ветру в ожидании автобуса.
– Да уж, – вынужден был, щелкнув зажигалкой, согласиться я. – Времена сейчас действительно сложные. Пе-ре-строй-ка! По-английски – "дебиддинг".
– Ты не понимаешь, – Катя покачала головой. – Здесь, в этой несчастной, сто раз ограбленной стране, к которой весь цивилизованный мир относится как к гигантской выгребной яме, дебилдинг будет всегда! При любом строе и любой власти. Карма у России такая – быть отстойником человеческой цивилизации. Я давно это поняла, Денис. Здесь нельзя жить. Здесь жалко даже умирать. Отсюда надо бежать, как можно скорее. И лучше – не с пустыми руками.
– С тобой, солнышко, хоть прямо сейчас – в Австралию! – Стараясь как-то растормошить вновь захандрившую Катюху, я чмокнул ее в щеку и нажал на газ. Глухо урчащий мощным двигателем "БМВ" сорвался с места, как ракета, вжав нас в спинки кресел.
– Там тоже хорошо, – кивнув, улыбнулась девчонка. – Кенгуру разные бегают, аборигены, да и качество жизни – на европейском уровне. Но в Штатах все-таки лучше. В Америку хочу… Господи, еще целых две недели!!!
– Всего две недели, Зайка, – я умышленно сделал нажим на первом слове. – И я приложу все силы, что бы эти последние дни на родине ты запомнила на всю оставшуюся жизнь. По крайней мере, попробую, – на всякий случай поправился я.
– Я верю, – Катя положила ладошку на мою руку, лежащую на рычаге переключения скоростей и чуть сжала пальцы. – Так и будет, милый…
Ехать было недалеко. Свернув на Фурштадтскую, я прижал машину к бордюру, заглушил двигатель и сказал вполне безобидную фразу:
– Ну, вот мы и дома.
– Мы? – она вопросительно подняла брови. – Ты сказал "мы дома"?
– Мы, Зайка, мы… Неужели ты думаешь, что я отправлю тебя к маме?
– Нет, я так не думаю. Я ушла от Браташа не к маме. Я ушла к тебе. И я хочу за тебя замуж, Дэник. Мы обвенчаемся в православном храме, в Нью-Йорке, сразу же, как прилетим… И если ты сейчас скажешь хоть слово против, клянусь, я выцарапаю тебе глаза.
– Знаешь, мне отчего-то кажется, что мои глаза в конце концов останутся целы, – осторожно предположил я. – Хотя, сдается, некоторые прочие части тела в ближайшие пару недель ждет серьезное испытание на стойкость. М-м?!
– Так и будет, – кокетливо промурлыкала маленькая очаровашка. – Только, поверь мне, милый, эти страшные испытания затянутся на ку-у-уда более долгий срок! Лет, этак, на… о-о! – она томно полуприкрыла веки, вызывающе медленно облизала губы кончиком языка, потом вдруг резко показала его до половины и, распахнув дверцу, со смехом выскочила из "БМВ" и бросилась к подъезду. Я поставил машину на сигнализацию и направился следом за Катей к лифту, спрашивая себя: "Что это – прикольная, ни к чему не обязывающая, псевдолюбовная игра? Или уже нечто большее?" Ответить на этот вопрос можно было только через тринадцать дней. В ту самую решающую ночь, когда – если повезет – кейс с двумя миллионами долларов будет у нас в руках. Тогда и только тогда все сразу встанет на свои места. И если на ком-то из нас двоих – на мне или на Кате – надеты маски, они мгновенно будут сброшены.
Не успел я открыть дверь в квартиру и разуться, как зазвонил телефон. Катя оказалась ближе к полочке и прежде, чем я успел что-то сказать, сняла трубку:
– Алло?… Алло, говорите. Да, Денис дома. Пожалуйста… Это тебя, милый. – Она растянула губы в ехидной улыбке.
– Кто это? – Более идиотский вопрос я вряд ли мог задать. Катя не могла знать всех моих приятелей и знакомых и тем более – уметь узнавать их по голосу.
– Видимо, это одна из тех несчастных доверчивых девушек, на которых ты тоже обещал жениться, – вздохнула Катерина, сунула мне в руку трубку радиотелефона и гордо прошествовала в гостиную.
– Да! – рявкнул я в трубку.
– Приветик, Кент, – сказал на том конце линии чуть хрипловатый и поэтому невероятно сексуальный голос, который я мгновенно узнал. – Это Марина. Из клуба "Зона Зеро". Ты еще не забыл меня, котик? Помнится, мы так славно провели время… Кстати, кто это сейчас подходила к трубке? Уж не…
– Ты права, Марина. Это была моя невеста. Ее зовут Екатерина. Так что извини, но в ближайшие лет пятьдесят у меня вряд ли найдется для тебя свободная минутка. Привет Карелу.
– Обязательно передам. – Мне показалось, что жесткий ответ нисколько не задел стриптизершу. – Сам не заглянешь? Я сегодня ночью выступаю. В паре с трансвеститкой. Или трансвеститом? Как правильно, не знаю. Аи, ерунда. Главное, что номер – закачаешься.
– Охотно верю. Но я пас. Меня извращенцы не вставляют.
– А-а… Ну… тогда пока?
– Счастливо, – я положил трубку на базу и чуть слышно выругался. Когда же я успел дать этой силиконовой секс-бомбе номер своего телефона? Не помню. Помню клуб, помню драку между дружками Карела, помню долгий поцелуй в такси. Дальше – как отрезало. До самого утра… Вот так женатые мужики и влетают, блин. Хреновый звоночек. Провалы в памяти – это уже активная вторая стадия алкоголизма. Пора завязывать с этим делом. С сегодняшнего дня – больше ни гр… Ну, в том смысле, что только пиво. Не чаще трех раз в неделю.
Я вошел в гостиную и остановился напротив кресла, на которое уже успела взобраться с ногами моя маленькая обиженная очаровашка. Некоторое время мы молчали, а потом Катя натянуто улыбнулась и сказала:
– Ну ладно. Не оправдывайся. Я девочка взрослая, все понимаю. В конце концов я последние шесть месяцев тоже не в монастыре с батюшкой Евлампием провела. Что поделаешь – жизнь есть жизнь. И сколько их у тебя осталось? Две? Три? Десять?
– Честно?
– Если тебя не затруднит. Только очень прошу – не надо обманывать меня, ладно? Рано или поздно все тайное становится явным. Это не я придумала, Это китаец один древний сказал, Конфуций.
Я подошел к креслу, опустился на колени, взял Катину ладонь и прижал к своей уже порядком колючей щеке.
– Если не считать тех бывших подружек, которых я не видел и не слышал больше месяца, то – ни одной. Клянусь здоровьем моего будущего сына. – Я говорил чистую правду.
– Такими словами даже самые развратные мужики всуе не бросаются, – укоризненно покачала головой Зайка и запустила обе руки в мои волосы. – Значит, ты говоришь правду. Ну, ладно! – она кивнула. – Все, что было с нами раньше, – не считается. Глупо упрекать человека за его прошлое, если он устраивает тебя таким, каков он есть в данный момент. Надеюсь, это именно про нас с тобой, милый.
Я предпочел вместо ответа ограничиться примирительной улыбкой. Катя мне действительно очень нравилась. Наверно – как ни одна женщина до сих пор. Но нас – хотелось в это верить – ждало тяжелое испытание Большими Деньгами. И не всем по силам пройти его с достоинством. Даже самые длительные и крепкие союзы между мужчиной и женщиной очень часто рушатся именно из-за шкурных вопросов. Так что с пылкими признаниями я пока не торопился.
– В общем так, Кент, – приняв мою улыбку за ответ "да", подвела черту под темой Зайка. – С сегодняшнего дня мы с тобой начинаем новую жизнь. С чистого листа. И – никакой ревности к прошлым любовникам. О'кей?!
– Всегда готов. – Я, как бывший пионер, поднял согнутую в локте правую руку и отдал салют.
Реакция со стороны Катюхи последовала незамедлительно: