И как быть? Отсиживаться в чулане с метлами? А вдруг Жорке нужна помощь? Спартак решительно шагнул на лестницу. Вниз или вверх, гадать нечего. Внизу наверняка какие-нибудь продуктовые подвалы, а выход в коридор, из которого попадаешь в зал, должен быть наверху. И Спартак побежал наверх. Ну точно, еще одна дверца, изнутри запертая на щеколду. Спартак эту щеколду – легко ходит, смазанная – отодвинул, дернул дверь и...
Нос к носу столкнулся с давешней незнакомкой. С которой так хотел сойтись поближе.
* * *
Под потолком нервно замигала лампочка.
– Что это? – недоуменно вскинулся Колун.
– Шухер это, – грузно поднялся со своего места польский вор Янек. – Менты. И не просто менты, – он вслушался в доносящийся сверху грохот и топот, – а облава.
– Кто сдал? – свистящим шепотом произнес Колун, обводя людей за столом помутневшим от ярости взглядом.
– Тихо! – прошипел Янек. – После будем разбираться, кто и по чью душу. Сам порву ту гниду... – Он поднял свои огромные руки. – Сейчас уходить надо. Разбегаемся, пока хозяин будет убалтывать и отводить. Все, сбрызнули!
Над головой усиливался грохот. Слышно было, как что-то шумно сдвигают.
– Не сюда, – остановил Кемень дернувшегося было к дверному проему Колуна, где скрылись уже другие участники сходки.
Он подошел к вмурованной в стену деревянной бочке, потянул за кран. Бочка оказалась дверью, ведущей в обыкновенный, ну разве очень узкий, коридор.
Коридор этот, вопреки радужным ожиданиям Марселя, не вывел на улицу, в какой-нибудь тихий, темный, находящийся за чертой облавы переулок. Коридор вывел всего лишь на лестницу...
– Стоять!!! – заорали над самым ухом.
Вдребезги разлетелось витражное стрельчатое окно, и сверху спрыгнул черный силуэт.
– Атас! – заорал Колун, сбрасывая с плеч навалившегося на него человека в пиджаке. Потом он схватил напавшего, чего-то крича, подтащил к окну и вместе с ним выбросился вниз.
Янек, громко топоча, понесся вниз по лестнице; Марсель за ним. Сзади, совсем близко, азартно бухала сапогами погоня, ожидаемо орали про "стой-стрелять-буду". Чья-то рука вцепилась в рубашку, Марсель развернулся и наугад врезал легавому (а кому ж еще!) носком штиблета куда-то в область паха, а правой рукой отвесил полновесный удар под ложечку. Легавый, взвыв и схватившись за причинное место, закрутился на месте, кулем осел на пол. Но Марсель его страданиями не наслаждался, он бежал вниз...
Добежал до подножия лестницы. Отсюда можно налево, а можно направо. Слева – видимо, как раз где-то там, куда умчался Янек, – шарахнул выстрел. Ч-черт, вот обложили! Марсель повернул направо.
Ага, какое-то хозпомещение с гвоздями, молотками, скобами и прочей дрянью, освещенное тусклой угольной лампой. А вот и низенькая дверца, которая – чутье подсказывает – обязана вывести на улицу.
Марсель откинул массивный металлический крючок, открыл дверь. Вроде сзади какое-то легкое шуршание, похожее на крысиное шебурш...
– Не дергайся.
В спину ему уткнулся ствол.
– Медленно руки за голову и повернись.
Стоящий сзади отступил на безопасное расстояние. Понимая, что сейчас не он банкует, Марсель выполнил приказ: завел руки за голову и медленно повернулся.
– Ты?! – одновременно воскликнули оба...
* * *
Она смотрела на него своими чудесными глазами. А вдали, за ее спиной, раздавались крики:
– Стоять! Милиция! Куда?!
И по-прежнему надрывался свисток.
Милицейская облава. Теперь уже никаких сомнений. Спартак знал, что во Львове подобное не редкость. Нет, ну надо было так влипнуть, а!
Девушка торопливо оглянулась.
– Ну что же вы, решайтесь на что-нибудь, так и будете стоять столбом? Пропустите меня, схватите меня, делайте же что-нибудь! Мужчина вы или нет?
У нее был такой милый польский акцент и такое обворожительное польское "л"...
Спартак решился. Втянул незнакомку внутрь. Захлопнул дверь и вновь задвинул щеколду. Провел ее своим прежним путем по узенькой темной лестнице, остановился у двери кладовой.
– Я не знаю, что там вниз по лестнице, – сказал он, чувствуя, как у него краснеют щеки, и подумал вдруг: "А ведь не мальчик уже", – здесь я побывал... случайно. Отсюда можно выбраться во двор, я там бочку подвинул, и переждать. Это же облава?
– Вы очень догадливый молодой человек, – сказала она, хмуря брови. – Показывайте, где ваша бочка!
Конечно, лазать через окна в платье и в туфлях на каблуке не слишком удобно, но управились и с этим. "А девочка, похоже, ко всему прочему, весьма и весьма спортивная..."
Чуть раньше, кружа по дворику, он приметил ржавый фрагмент то ли ограды, то ли ворот. Поднял, приставил к стене. Получилось нечто вроде навеса. Поставил под навес два ящика – их тут валялось в избытке, – получилось вроде даже и уютно. Оставив девушку внутри, Спартак осмотрел свое творение снаружи. Кое-что не устроило, и он нанес последний штрих – набросал поверх ржавые прутья и прочий хлам типа досок и тряпья. Работой остался доволен – если не заглядывать под ограду, в жизни не разберешь, что за ней кто-то есть.
– Это называется искусство маскировки. Между прочим, наиважнейшее для летчика умение, – сказал он, присаживаясь рядом с барышней на ящике. – А может быть, не стоило убегать от доблестной милиции?
– А вас никто и не заставлял, – буркнула она.
– А вас заставили?
– Не ваше дело.
Вот те на! Спартак даже обиделся. Он ее спасает, понимаешь, а она грубит!
– А как там мой товарищ? – Спартак вдруг вспомнил о Жорке и испытал прилив стыда. Мало того, что товарища бросил, так еще и забыл о нем... и обо всем забыл, стоило только рядом оказаться смазливой красотке.
– Товарищ ваш за столом остался, сидит спокойно, – сказала она.
– А ваш... товарищ, он куда делся?
Было темно, друг друга не видно, белые пятна какие-то проступают вместо лиц, однако Спартаку показалось, что его случайная подруга улыбнулась.
– Тоже за столом сидит. Он хороший перед вашей властью.
– А вы, получается, плохая перед властью?
Спартак услышал, как она сердито засопела.
– Ненавижу вашу милицию, – быстро и зло проговорила пани. – И власть вашу ненавижу.
"Не о том чего-то, – понял Спартак. – О чем-то не о том мы говорим. И не так говорим... А ведь меня неприятно задела эта ее ненависть".
– Почему вы ненавидите советскую власть? – сам собой вырвался вопрос. Задав его, Спартак уже ругал себя последними словами.
– Как можно любить оккупантов!
Все, надо срочно выкручиваться из политдиспута.
– Простите, а как вас зовут? – он решительно повернул разговор. – Мое имя Спартак.
Довольно долго никакого ответа он не получал. Наверное, незнакомка раздумывала, можно ли называть оккупанту свое имя. Или лучше назвать чужое? Или вообще гордо молчать?
– Беата, – наконец ответила она.
– Красивое имя, – сказал Спартак, тут же подумав, что Беата примет эти слова за пошлый комплимент. А он и в самом деле сказал лишь то, что пришло на ум. И задал самый животрепещущий вопрос: – А ваш товарищ... он вам кто?
Вот сейчас она точно рассмеялась.
– Не муж, не муж. Просто... хороший знакомый. Мне не с кем было идти потанцевать, а я хотела потанцевать. Я его попросила отвести меня. Не можно девушке ходить одной в рестораны.
– А почему же вы все-таки бежали от милиции?
– Документы не в порядке. Меня бы задержали, отвезли бы на выяснение. А мне очень не хочется ехать в вашу милицию и сидеть за решеткой со всяким отребьем. В вашей милиции...
– Тихо, – шикнул Спартак, в темноте нащупал ее руку и крепко сжал...
* * *
– Роман Дюма какой-то, – хмыкнул Марсель, медленно-медленно выводя руки из-за головы и опуская.
– Тогда уж Гюго, "Девяносто третий год", – отстраненно проговорил Комсомолец, продолжая держать Марселя на мушке.
– Да? Хорошо! – дурашливо воскликнул Марсель. – Еще лучше! А ты, значит, в засаде сидишь, пути возможного отступления стережешь, я ничего не напутал?
– А ты, значит, уже вовсю бегаешь от органов правопорядка?
– Где ты видел, чтобы я бегал от органов?
Комсомолец тяжело вздохнул.
– Дверь уже открыл, теперь давай выходи во дворик, на свежий воздух.
– Ну давай на свежий. Как скажешь, гражданин начальник.
Они вышли в дворик-колодец, очень тесный, заваленный всяким хламом. "Какого барахла тут только нет, – мельком отметил Комсомолец, – вон, даже воротная створка валяется, как только ее сюда затащили?"
– Три шага до бочки, сел на нее и сиди, не шути.
– У тебя пушка, куда мне шутить. – Марсель сел на бочку. – Закурить можно, начальник?
– Ты что, связался с этой националистической мразью? – спросил Комсомолец.
– О чем ты?
– Дурака не валяй, ладно? Мы сейчас пока говорим как соседи.
– А дальше что бум делать, сосед? – Марсель закурил. – Когда поговорим...
– Там видно будет, – Комсомолец опустился на автомобильную шину, положил руку с револьвером на колено.
– Не, правда, такого просто быть не может, – всплеснул руками Марсель. – Еще не хватало Спартаку здесь оказаться для полного Дюмы!
– Ты не ответил на мой вопрос об ОУН.
– Слушай, сосед, если ты на мне хочешь новые ромбики в петлички заработать, привести к своим не просто задержанного, а во всем сознавшегося и раскаявшегося преступника, то не трать время, – Марсель перестал дурачиться, заговорил серьезно. – Ты лучше других знаешь, что я свой путь выбрал. Хороший он или плохой, поговорим лет эдак через ...дцать. Но я выбрал, понимаешь, и переигрывать не стану. Поэтому не трать время на пустые разговоры. Что перекурить на воле разрешил, за то мерси, а теперь веди, сдавай меня под опись.
– Я тебя не пытаюсь расколоть, сосед, – Комсомолец тоже был серьезен. – Мне, лично мне нужно это знать. И дальше меня не пойдет, даю слово. Ты тоже меня знаешь и мое слово знаешь.
– Знаю, – раздумчиво проговорил Марсель, внимательно глядя на собеседника. – Раз так тебе это нужно знать... Большой тайны тут нет. С ОУН я связан не больше, чем с тобой. Даже меньше. Просто мы пытались договориться и не оттаптывать друг другу ноги. И уже почти договорились, да вы помешали. Доволен, сосед?
– Доволен, доволен...
* * *
Только сейчас Спартак обратил внимание, что Беата пытается высвободить руку из его ладони, которую он сжимал чересчур сильно. Да, на некоторое время он потерял над собой контроль. И это если не простительно, то объяснимо. (Но девочка-то какая молодчина! Не пикнет, не вякнет, не шикнет! Понимает, что любой мало-мальский звук сразу привлечет внимание.)
"Невозможно, немыслимо, такого не бывает!" – вот что назойливо вертелось у Спартака в голове. И мучительные гамлетовские сомнения: выйти к ним или не выйти? Если б не Беата – вышел бы, не раздумывая. А так – продолжал слушать разговор соседей по коммуналке, вдруг вошедших на тупиковый и заброшенный задний дворик полупритона-полуресторана в городе Львове. Немыслимый бред, фантастическое совпадение. Ну Марсель – ладно, куда только не закинет воровская фортуна... Но Комсомолец?! Мама в последнем письме вроде упоминала что-то насчет того, что правильный сосед ушел из райкома комсомола и теперь подвизается на ниве НКВД... однако встретить обоих в не до конца советском Львове?! Не бывает такого...
Вдруг Спартак вспомнил где-то вычитанную мысль. Точно процитировать не мог, но смысл пассажа заключался в следующем: есть некий предел, выходя за который вещь превращается в свою противоположность. А с позиций сегодняшней ночи можно сказать так: случайность бесспорно перешла некий предел, а противоположность случайности – закономерность. Выходит, их львовская встреча закономерна и содержит в себе какой-то смысл, до поры неясный.
"Так и до метафизики докатишься, летчик, надо срочно тормозить..."
* * *
– Доволен, – еще раз повторил Комсомолец. – Раз ты не имеешь к ОУН прямого и непосредственного отношения, то давай расходиться. Пошли, я тебя выведу за облаву. И катись на все четыре.
– Ты это серьезно? – опешил Марсель.
– Серьезнее некуда. Не рассиживайся, некогда.
– А как же ментовский долг, не говоря уж про должностное преступление?
– Не твоя забота.
– Нет, правда, скажи, – настаивал Марсель, – если ты всерьез, то зачем помогаешь?
– Можешь мне не верить, но я и сам над этим ломаю голову – зачем...
* * *
– Ушли, – сказала Беата. – Какой странный у них разговор был, правда? Русский я знаю не хуже твоего, но я мало что поняла. Да и пусть! Выждем минут десять и тоже будем выбираться, хорошо?
– Десять мало, – сказал Спартак, думая вовсе не о безопасности, а о лишних десяти минутах наедине. – Не меньше двадцати.
А потом и вовсе решился. Постоял малость перед прорубью – а как же Жорка, а как в гостиницу поодиночке пробираться, а как же завтрашний поезд в восемнадцать часов, прикинул все варианты – и прыгнул в ледяную воду:
– Беата, прекрасная вы незнакомка... Я понимаю всю абсурдность моего предложения, а также прекрасно осознаю, что ваш спутник наверняка будет весьма недоволен, если не он, а какой-то оккупант проводит вас сегодня до дому и будет защищать от прочих оголтелых оккупантов... Но! – тут у него сбилось дыхание. – Но, Беата, завтра у нас с приятелем поезд, мы возвращаемся по месту несения службы. И вряд ли когда-нибудь в ближайшее время сможем вернуться в этот прекрасный город... Беата! Позвольте назначить вам свидание на завтра... Ни к чему не обязывающее. Я просто хочу увидеть вас – и уехать. Может быть, навсегда.
Показалось, или шановна пани действительно улыбнулась в темноте?!
– Ну что вы молчите?.. – выдохнул он.
– Завтра у меня трудный день, – с ноткой неуверенности сказала Беата.
– Ну?!
– Ну хорошо. В два часа возле часовни Боимов, знаете такую?
– Не знаю, но найду!
– Просто короткий тет-а-тет двух случайных друзей, – определила она рамки. – Один, холодный, мирный...
Друзей! Это внушало оптимизм. А то, что пушкинский Дон-Гуан под словами: "Один, холодный, мирный", подразумевал отнюдь не тет-а-тет, вообще поднимало на крыльях.
В первый раз прыгая с парашютом, он боялся гораздо меньше, чем сейчас услышать ее "нет".
Она не сказала "нет"!
Глава седьмая
Двадцать второго июня, ровно в четыре часа...
Июнь 1941 года
В могучем стремительном танке,
Душою изыскан и чист,
Слагает японские танки
Молоденький русский танкист.
Зовут его Гладышев Коля,
И служит он на Халхин-Голе,
Но нравится Коле и всё
Японский писатель Басё...
Была суббота. И настроение было преотличнейшее.
А с чего бы настроению быть другим? Дневная жара спала, наползал вечер, и вместе с ним приходила прохлада. А главное – трудовая летная неделя позади, позади тренировочные полеты, облеты советско-финской границы, патрулирование неба над Кронштадтом и Красной Горкой, теоретические занятия, отладка машин, ежедневные политзанятия и тэ дэ, и тэ пэ, впереди же – увольнительная до двадцати двух ноль-ноль воскресного дня. Короче, все воскресенье твое. Сие, правда, не касается того, кто остается на боевом дежурстве. А поскольку очередь Спартака заступать на "бэдэ" лишь в следующее воскресенье, то бишь двадцать девятого, так отчего ж не порадоваться жизни полной грудью и прочими фибрами организма!
Некоторый диссонанс в настроение вносила, конечно, львовская пани Беата, которая в душу запала, но Спартака обманула по всей программе. Он честно, как дурак, как условились, ждал барышню возле часовни Боимов с половины второго. Прождал до четырех. Нарушая запрет ходить поодиночке, комкая букет, поминутно сверяясь с часами, ревнуя и рисуя в воображении картины одну "адюльтернее" другой – но гордячка так и не явилась. А потом настала пора мчаться на поезд, опоздание было смерти подобно, да и Жорка места себе не находил, мечась по перрону. Успели. А в купе Спартак откупорил бутылку водки и... Ну и позволил себе расслабиться. И даже подрался в тамбуре с какими-то артиллеристами, еле растащили... В общем, глупо себя повел.
Знал же, что бабы – стервы, но вот почему-то купился на польскую пани...
Да ну ее к чертям поросячьим.
Спартак валялся на койке в кубрике (именно в кубрике! – летчики Балтийской авиации – краснофлотцы, а не какая-нибудь там пяхота) и перебирал гитарные струны. Вокруг царила, можно не бояться этого слова, праздничная суета: вот младший лейтенант Мостовой драит бархоткой форменные пуговицы, пыхтя так, будто завтра ему шагать в парадном строю перед вождями на Мавзолее; Жорка Игошев, товарищ по львовским приключениям, лежа на койке, тренирует карточные фокусы, чтоб завтра на пляже у Петропавловки развлекать крепкотелых загорелых девчат на соседних лежаках, а Джамбулат Бекоев, старательно шевеля губами, читает письмо из дома и то насупливает брови, то хмыкает, а иной раз и бьет босой пяткой по кроватной спинке, привлекая внимание лейтенанта Игошева: "Эй, Жорка, слушай!" – и выдает новости с родины...