- По-разному бывает. В основном сумбур. Ах, я и сама не знаю, мотает меня из стороны в сторону. А в последнее время живу как на качелях, то лечу вверх, то опускаюсь на самое дно. Я бы уж предпочла нечто среднее, чтобы земля была под ногами, а не такая пустота вокруг.
- Размечталась! - с укоризной фыркнула я и опять спохватилась: ну что у меня за характер.
В конце концов, эту девушку я знала уже несколько лет. Обычный, заурядный парень показался бы ей скучным и недостойным внимания.
Я даже могла припомнить ей одного такого, да чего уж растравлять сердце несчастной, и без того мучается.
Коньяк - отличная терапия, я всегда говорила. Гражина почти обрела душевное равновесие и уже спокойнее продолжала:
- Возможно, теперь я об этом жалею, но… Нет, не стала бы ничего менять. Знаешь, в Патрике есть что-то, чего я не могу до конца понять. А я с самого начала знала, что дело добром не кончится, подспудно чувствовала. Ты права была, говоря о секретах.
- О каких секретах?
- Ну, помнишь, однажды ты сказала., что если кто-то делает из чего-то секрет, это всегда нехорошо пахнет. Так ты выразилась.
- Надо же, какие умные вещи я иногда говорю.
- А он как раз именно такие штучки откалывал - все у него какие-то тайны. Никогда не скажет, куда едет и зачем, чем занимался во время долгого отсутствия и где был, а уж если приходит, то, как правило, с опозданием и ни за что не объяснит, почему опоздал. А то и вовсе не придёт, хотя мы договорились встретиться, и на все расспросы ответ один: не мог прийти. Понимаешь? А какого лешего не мог?!
- Разные бывают причины. Например, защёлкнулась задвижка, когда он сидел в нужнике, как любимой девушке признаться в таком? - не преминула съехидничать я.
Гражинка, слава богу, пропустила мою шпильку мимо ушей, продолжая исповедь с ещё большим отчаянием:
- И сюда тоже якобы за мной приехал. Ну ладно, в Дрезден - вслед за мной, но сюда?.. Мне неизвестно, знал ли он Веронику, но слышал о ней наверняка. Болеславец ему знаком. Откуда? Родился здесь или часто приезжал? Опять полнейшая неизвестность…
- А где он родился?
- Понятия не имею. Он не желает об этом говорить.
- Может, в бывшем Советском Союзе? Теперь стыдно в этом признаваться, вот и не говорит. Воспитывался и рос в детском доме.
- Ничего подобного! У него были родители, я видела их свадебную фотографию. Похож на отца как две капли воды. Вылитый папочка. Чем Патрик занимается - я не знаю. Посредник, менеджер, бизнесмен? Хоть бы намёк какой. А когда о работе ни слова - мне все представляется подозрительным. Он ни о чем, что касается лично его, не желает говорить.
- А о чем желает?
- Обо мне. О нас. Причём обо мне все-все, потому что, видите ли, любит меня.
- Специальность какая-нибудь у него есть? Хоть это-то тебе известно?
- Есть. Он специалист в области металловедения, как-то говорил об этом. И это правда, несколько раз убеждалась, что в железках он разбирается отлично.
- Стукнет по старой подкове и сразу выдаст, из чего она и когда сделана?
- Да, что-то в этом роде. И скорее технарь, а вот эрудицией не блещет. Ну, Шекспира или ещё кого из великих иногда цитирует наизусть, а вот о Мильтоне и не слыхивал. Опять же каждую химеру на соборе Парижской Богоматери назовёт и расскажет о ней целую историю, в джазе разбирается, зато Баха от Вагнера не отличит.
- Я тоже, - напомнила я девушке. - Немузыкальная я, для меня вся их музыка - просто шум, а уж Вагнера я просто не выношу.
- О Сартре знает лишь то, что тот ходил в чёрном свитере…
- Уже неплохо.
-..А Уортона считает биологом, открывшим потрясающий факт, что у голубки тёплая гузка.
- Тонкое наблюдение! - похвалила я.
- В живописи путает импрессионистов с абстракционистами. Пикассо для него величайший бабник столетия, Дали знаменит лишь своими усами, да и то он не уверен, усы на лице художника или на его картинах. Считает, что любая хорошая забегаловка выше самого знаменитого музея в мире.
- Не он один такой.
- И вообще для него духовные ценности не существуют, в людях он уважает лишь силу. В наше время выживает сильный, слабый гибнет - это, считает он, в порядке вещей. А вообще - в этой жизни превыше всего материальное благосостояние.
Не слишком ли многого требует она от своего поклонника? Он её любит, а это главное. На кой ей вся эта культура, тем более что эрудиция его какая-то… в клеточку, а это даже интересно.
Гражинка легко может восполнить недостатки его образования. Нет, причина кроется в чем-то другом.
- Ну, с интеллектом все понятно, - попыталась перевести разговор в иное русло.
Но Гражина меня словно не слышала. Теперь она с головой погрузилась в область литературы, в которой её возлюбленный отличается просто возмутительной неграмотностью. Пруса никогда не держал в руках, его "Куклу" видел только на экране, да и то половину, о Сенкевиче знает лишь то, что проходили в школе, а Венява-Длугошевский существовал для него лишь как Венява, так звали кобылу, победившую на скачках. Я её тоже видела, кобылка что надо. Уверена, что генерал Венява-Длугошевский, стопроцентный мужчина, в гробу перевернётся, если узнает, что его именем назвали лошадь.
Мне надоело выслушивать её бесчисленные претензии к любимому мужчине, и я бесцеремонно прервала девушку:
- Слушай, кончай со своими духовными запросами, давай вернёмся на грешную землю.
Остановленная на всем скаку где-то в середине Пруста, Гражина не сразу поняла, о чем я говорю. Пришлось растолковать.
- Я тебя спрашиваю насчёт постели, - задала я вопрос со свойственной мне прямотой. - Знаешь такой предмет меблировки, как кровать?
- О, в постели он великолепен!
И, сконфузившись, сразу замкнулась. Она никогда не придавала большого значения сексу, была в этом отношении законченной пуританкой и не любила разговоров на подобные темы. А вот тут не сдержалась. Однако слово не воробей…
- Ну что ж, из того, что ты мне рассказала, я заметила в нем больше достоинств, чем недостатков, - попыталась я успокоить её. - Любит тебя, и ты относишься к нему с нежностью. А теперь перейдём к делу. Я же ясно вижу, тебя что-то мучает. Что общего у твоего Патрика с Вероникой, преступлением и пропавшими монетами? Что-то общее точно есть. Скажи мне в конце концов, что ты знаешь.
И Гражинка, тяжело вздохнув, заговорила:
- Ладно уж, скажу, что знаю. Он уже давно спрашивал меня, что мне нужно от Вероники, зачем я к ней хожу. Возможно, я сама ему об этом сказала, точно не помню. В прошлый раз, когда я возвращалась из Дрездена, он здесь ожидал меня, но жил не в гостинице.
- А где?
- Сказал, у знакомых. Не знаю, у каких знакомых.
- А в Варшаве он где живёт?
- В своей квартире. Полторы комнаты с кухней, на Окенче. Но его визитная карточка на дверях не приколота.
- Визитная карточка ещё ни о чем не говорит, я могу прицепить хоть с Гретой Гарбо, для меня это не имеет значения.
- А для меня имеет! - гневно возразила Гражина. - Для меня визитка - символ какой-то стабилизации, место человека на земле, место, добытое честным путём, когда нет необходимости ничего скрывать. Когда скрывают, это… это подозрительно.
Что ж, может, она в чем-то и права, хотя и не совсем. Ведь по-разному бывает в жизни. А вдруг и меня разыскивает какой-нибудь нахал именно таким вот способом, просматривая все визитные карточки…
Нахал… Езус-Мария! А как же письмо? Вот, опять вспомнилось, и я критически спросила себя: а кто же я в таком случае? Не нахалка ли, когда вот так, безжалостно прижав девушку к стенке, можно сказать, схватив её за горло, выжимаю нужные мне сведения, которые она именно мне как раз и не хотела сообщать. Ни тактичности, ни понимания с моей стороны, а лишь грубая напористость и никакого снисхождения к тонкой натуре девушки. Вижу ведь, как для неё мучительно раскрывать свои интимные тайны, а не отстаю.
Да, все это так, но без насилия над её субтильной душой я не добьюсь сведений, необходимых для её же спасения. Сама по себе Гражинка слова лишнего не проронит, а мне со своими окурками и пивными бутылками без её показаний многого не добиться. Ага, ещё пустой подносик из-под монет. Опять же вещественное доказательство лишь в том случае, если кто-то (в данном случае только Гражинка) заявит, что до убийства и грабежа видел в доме Фялковских именно на таких подносиках размещённые монеты нумизматической коллекции пана Хенрика. Можно, конечно, промолчать о моих находках, выбросить к чертям собачьим все собранные мною вещдоки и уехать в Варшаву. Ну нет, не выброшу, скорее рука отсохнет!
И все же Гражинкино письмо уже в который раз оказало своё воспитательное воздействие.
Я взяла себя в руки, постаралась сдерживать эмоции и не давить на девушку, давая и ей возможность рассуждать спокойно.
- Ладно, заткнись, - тактично попросила я подругу. - Не будем больше о хахале, какой он есть, такой есть, это ваше дело, давай о конкретных фактах. Когда ты с ним первый раз говорила о Веронике, после смерти Хенрика или ещё до?
Гражинка честно задумалась.
- Точно не помню. Хотя… ага, вспомнила. Сразу после того, как я первый раз побывала у Вероники, как только вернулась из Болеславца в Варшаву.
- Так, выходит, он тебя расспрашивал в Варшаве, а не здесь?
- В Варшаве. Он всегда знает, куда я уезжаю и зачем. Я-то всегда с ним делюсь, не то что он…
Так вот, Патрик знал, что я побывала у Вероники, и стал расспрашивать - зачем. Как-то так, ненавязчиво расспрашивал, даже небрежно, во время обычного разговора. И заметил при этом, что она очень неприятная баба, он бы советовал мне держаться от неё подальше, не при моем характере и добром сердце иметь дело с такими людьми. Так и сказал. Знаешь, он меня насквозь видит и, кажется, любит, заботится обо мне. Я ему ответила, что в данном случае с этой неприятной бабой общаюсь по твоей просьбе, причина сугубо деловая и ни при чем здесь доброе сердце. Ну, он и спросил, какая такая деловая причина, тоже мимоходом, и больше об этом не заговаривал. А ничего, что я проболталась? - вдруг встревожилась девушка. - Ты вроде бы не делала из этого секрета.
- Не делала, но вдруг он тоже охотится за болгарским блоком-105?!
- Вряд ли, когда я сказала о коллекции марок и упомянула конкретно болгарский блок, он не выразил абсолютно никаких эмоций: ни искорки в глазах, ни дрожи в голосе. И потом ещё как-то заговорили с ним о Вероникином наследстве, тоже случайно. И тогда он сказал, что филателия его вообще не интересует, а вот что касается болгарского блока, тут он назвал какую-то конкретную вещь, но я напрочь забыла - нет и не проси, ни в жизнь не вспомнить, знаю только, что не из области марок, а, как я поняла, какой-то нумизматический раритет. И ещё при этом он выразился, что марки - ничто в сравнении с монетами, вот это я запомнила. И все.
Вот теперь я тебе рассказала буквально все, что может касаться его интереса к Вероникиному наследству. И верь мне, понятия не имею, что у него с ним общего. Но сердцем чувствую: что-то есть! Больше ничего тебе сказать не могу, хоть жги меня огнём. Однако в то, что он её убил, ни за что не поверю.
- Неплохо бы… - начала было я, но, спохватившись, замолчала. Ясно, было бы хорошо проверить, почему он не пришёл на условленную встречу с ней и что делал в это время, но сообразила - без помощи полицейских мне этого не узнать. На Гражинку больше давить не буду.
А значит, завтра мне предстоит на редкость беспокойный день…
Только я уселась на предложенный мне полицейским комендантом стул, как в его кабинет без стука ворвалась какая-то девица.
Насколько я поняла, её появление было неожиданным не только для меня, но и для старшего комиссара полиции. Впрочем, чего тут понимать, эта особа развеяла бы все мои сомнения, ибо с порога принялась визгливо кричать, совершенно игнорируя моё присутствие:
- Все оно так и было, как я сказала! Не хотела я! Не желала! Он вцепился в меня, как… как не знаю что! А я не хотела! Кричала: буду жаловаться, а он, паршивец, только ухмылялся, и все тут. Нет чтобы пообещать - поженимся, мол, - ведь даже не обещал. А я не из таких! Или в костёл, или в суд! В подвал меня затащил и там… Силой! Так я требую протокол составить, я этого так не оставлю, и пусть не надеется!
И я, и комиссар безмолвствовали. Тоже на секунду замолчав, девица окинула нас внимательным взглядом и снова раскрыла было рот, но тут старшего комиссара словно прорвало.
- Гжелецкий! - заорал он.
Сержант в мгновение ока материализовался в дверях.
- Возьми панну Рудек в камеру для задержанных, там пусто, и составь протокол, - уже нормальным голосом приказал начальник.
А когда возмущённая жертва насилия выходила из комнаты, старший комиссар так выразительно подмигнул подчинённому, что даже мне стало ясно, насколько несерьёзна просьба потерпевшей. Надо было просто на время заткнуть ей рот, а увековечивать на официальном бланке её претензии совсем не обязательно. Вся эта сцена меня заинтересовала, но не до такой степени, чтобы отложить дело, с которым пришла.
Решила быть с полицией осторожной и проявлять должное уважение, то есть помнить о своём паскудном характере и вести себя благопристойно.
- Мне очень не хочется быть навязчивой, и уж вовсе ни к чему отнимать столь ценное для следственных органов время, - начала я дипломатично. - Однако честно хочу предупредить: судьба Гражины Бирчицкой меня волнует больше, чем болеславскую полицию, я очень привязана к девушке, а кроме того, она нужна мне в Варшаве. Из-за её длительного отсутствия застопорилась наша совместная работа. Вот я и решила на свой страх и риск, стараясь не вредить расследованию, подключиться к нему.
И мне повезло. Я обнаружила вещественное доказательство. Во всяком случае, таковым оно мне представляется.
Тут я достала из сумки нумизматический подносик и положила его на стол перед комиссаром полиции. Тот внимательно оглядел его, затем устремил на меня вопрошающий взор.
Я не заставила себя упрашивать, но мысленно все твердила себе: "Тактично, спокойно, с достоинством. Без хвастовства".
- Если это не подставка от нумизматической коллекции Фялковского, то я персидский шах. Нетипичная, согласна, такие вещи чаще встретишь в музеях, чем в частных коллекциях, и все же… Я очень старалась не стереть отпечатки пальцев.
Услышав про отпечатки пальцев, полицейский резко отдёрнул уже протянутую к подносику руку и поинтересовался:
- Откуда она… оно… у пани?
Нет, я не ляпнула, что они сами давно должны были установить наличие нумизматической коллекции в доме Фялковских, хотя мне очень хотелось их упрекнуть. Боюсь, будь тут прокурор, я бы все же ляпнула. Не терплю прокуроров.
Но раз его нет, над полицией издеваться я не намерена. И спокойно, по-деловому описала свои вчерашние похождения. Естественно, старший комиссар поинтересовался, с какой стати я вообще полезла в заброшенный дом.
Пришлось признаться: из-за металлолома - и в подробностях описать трудягу Весю и его несчастную мать. А так не хотелось впутывать несчастную женщину в это дело!
- Её фамилии не знаю, но она ни при чем, железяки собирает её сын. Очень надеюсь, что не он убийца…
- Копеч, - не стал темнить полицейский. - Его зовут Веслав Копеч, хорошо известная нам личность. Если даже выяснится, что убийца он, то все равно - лишь исполнитель, а мы ищем заказчика. Впрочем, кто их знает… Хорошо, что сказали, надо будет с ним серьёзно побеседовать. А что пани там ещё нашла?
Я передала полицейскому все трофеи, за исключением пряжки от брюк. Да и не было её в моей сумке, пряжку я оставила Гражинке и позволила себе на время забыть о ней. Власть по-прежнему не питала ко мне тёплых чувств, об этом недвусмысленно свидетельствовало выражение лица моего полицейского собеседника.
И в то же время он вроде бы немного смягчился.
Во всяком случае, счёл нужным признаться неприятной бабе:
- Вот так всегда бывает, когда хватаешься за первую попавшуюся версию, лежащую на поверхности, тем более, что все вокруг только о ней и твердили. Знаете, когда довлеет стадное чувство… Свидетели… к черту таких свидетелей!
Ого! Такое признание дорогого стоит. Я поняла его как косвенное одобрение моей деятельности и воспрянула духом. Может, все же удастся установить контакт со следствием?
Меж тем старший комиссар звонком вызвал кого-то (сидя спиной к двери, я не видела, кого именно) и потребовал:
- Гжелецкого!
Несколько минут назад я собственными ушами слышала, что именно Гжелецкому поручено составить протокол показаний жертвы насилия, а тут опять его требуют. Худо, должно быть, в комендатуре полиции с кадрами, вот и приходится одному пахать. Хорошо, что только подумала, а не высказала этого ценного наблюдения вслух, ибо сержант появился моментально.
- Эта Ханя твёрдо стоит на своём - её насиловал Веслав Копеч, - с порога стал докладывать сержант. - Ни слова правды. Девки за ним толпами бегают, сами на шею вешаются, никаким насилием и не пахнет. А Рудковна упёрлась - пусть женится на ней. Вот она и хочет его заставить - с нашей помощью. Парень и не думает жениться.
- На редкость глупая девка, только себя позорит, - заметил начальник.
- Точно, пан старший комиссар! И сама по себе глупая, да ещё Завадская подлила масла в огонь, чтобы отомстить Веславу, напустив на него эту дурёху. Никаких следов насилия нет, уже сошли, по словам Рудек, а тогда, по горячим следам, она не пошла за справкой в поликлинику, думала, по-хорошему все уладится.
- А когда это было?
- Почти полторы недели назад, одиннадцатого.
- Когда?!
- Одиннадцатого.
- Точнее! Она говорила, во сколько именно? Утром, вечером?
- Говорила. Уже смеркалось, когда они пошли в их новый дом, где-то около шести, а вышли около одиннадцати.
- Долго же он её насиловал, - вырвалось у меня.
- Крепкий парень, - подтвердил комиссар. - Главное же… значит, убить Фялковскую он не мог. А она не соврала, твоя глупая Ханя?
- Никак нет, соврать - это не для её ума дело, - презрительно фыркнул сержант. - Злость её так и распирает, шипит, как разъярённая кошка. А если бы знала, что предоставляет парню алиби, ни в жизнь бы не призналась! Очень уж она зла на него. Мы бы тогда ни о каком насилии и не слышали.
- Вот и получается, что парню её злость оказалась во благо, - философски заметил старший комиссар. Вспомнив, что в кабинете присутствует посторонняя особа, он обратился к этой особе:
- Вот видите, только возникнет новая версия - и сразу рассыпается в пух и прах. Однако все же допросить Копеча придётся. А ты, Тадик, возьми вот эти штучки, пусть Метек отпечатки немедленно проверит. Да, проше пани, работки вы нам подбросили, но я рад. Так, между нами, я лично на Бирчицкую не ставлю, это прокурор в неё вцепился, а не я. Хорошо, мы её отпустим под вашу ответственность. Только пусть из страны пока не выезжает.
Я заверила, что охотно беру на себя такую ответственность, это в моих интересах, Гражинка нужна мне в Варшаве, а не где-нибудь на антиподах.