- Как обычно. На уроках не спрашивали, оценок не ставили. На физкультуре бегали кросс. Пятьсот метров. Я была первая… О, черт! - Тамара уже направлялась на кухню, когда вдруг замерла на полпути, растерянно оглянулась на ранец.
- Что такое? - Отец сунул в рот сигарету, достал из кармана халата массивную зажигалку, которой пользовался лишь дома.
- Спортивная форма. Я забыла пакет в гардеробе.
- Не чертыхайся, - спокойно заметил отец. - Что в этом пакете?
- Да так, - дернула плечиком Тамара. - В общем-то, ничего особенного. Слаксы, футболка…
- Наплюй, - любимое слово отца. - Завтра съездим на рынок, что-нибудь купим.
- Завтра утром мне в секцию. - Конечно, разве мог папа со всеми своими делами запомнить, чем регулярно занимается дочка по воскресеньям! Приходится напоминать. - Я не могу отправляться туда без формы. Нет, все же смотаюсь по-быстрому в школу. Может, меня отвезешь? - без особой надежды посмотрела она на отца.
- До-о-очка! Пока я оденусь, пока выведу машину из гаража. Быстрее получится на автобусе. - В каминной зазвонил телефон, и отец устремился к нему, на ходу бросив: - Куда ты голодная? Хотя бы поешь.
- Тогда опоздаю. Школу скоро закроют. Спасибо за то, что отвез, - пробормотала Тамара в пустоту и прислушалась: кто звонит, а вдруг это ей? Хотя давно пора было уже привыкнуть, что с тех пор, как переехала в этот дом, никто о ней и не вспоминает.
- Алло… Здорово… Да, дома… - донесся из каминной голос отца. - Нет никуда не собираемся, никого в гости не ждем… Оля, Тамара, вам привет от Игната, - громко прокричал он.
"Дядька Игнат." - Тамара брезгливо сморщила носик и вышла на улицу. Вот уж чей "привет" нужен ей меньше всего - "Мой свихнувшийся идеалист-братишка", - кажется, так недавно обозвал дядюшку папа, - припомнила она и, выйдя за калитку быстро пошагала к автобусной остановке. "Странно, что этот козел вдруг вообще вспомнил о том, что я существую, даже расщедрился на "привет". Ведь раньше в упор не замечал… Опять начал бухать? Вот было бы здорово! Сдох бы скорее от водки!"
Родной брат отца, и их единственный родственник, жил в Пушкине, неподалеку от них, и был единственным человеком, кто регулярно наведывался к ним в гости. При этом никогда, хотя бы из вежливости, не сказал племяннице ни одного приветливого слова, ни разу не поинтересовался, как дела в школе, как жизнь вообще. Удостаивал лишь небрежного кивка или сухого "здравствуй". И вдруг "привет".
"Не иначе, и правда, напился", - еще раз подумала Тамара и переключилась на другие, куда более приятные мысли. О том, что впереди три месяца летних каникул.
К моменту, когда подошла к автобусной остановке, про дядюшкин звонок она совершенно забыла.
Никакого пакета Тамара, естественно, не нашла. Облазила весь гардероб, подошла к нянечке - не забирала ли та со скамейки полиэтиленовый мешок с формой? На нем еще изображение ковбоя на лошади и надпись английскими буквами. Нет? Жалко.
"Какой-нибудь оборванец позарился на мои старые слаксы и тесную футболку, - не особо расстроилась Тамара. - Вот только в секцию завтра идти не в чем. Если не удастся откопать чего-нибудь дома, придется прогуливать. Отца, как ни старайся, доехать до магазина, чтобы купить форму, не соблазнить. Он сегодня настроен предаваться безделью. А мама еще вчера собиралась заняться какими-то перестановками в зимнем саду".
А одну ее за покупками не отпустят. Родители еще не изжили в себе отношение к дочери как к сопливому несмышленышу и порой конкретно бесят своим контролем. Просто подавляют, не разрешая, например, ездить одной в видеообмен. Мама всякий раз зачем-то сопровождает ее в Пушкин в секцию по у-шу. Неизвестно, чего они там накручивают себе в головах, но то, что дочь закисает дома, отлучаясь лишь в школу, устраивает родителей как нельзя больше.
"Порой предки бывают просто несносны! - вздохнула Тамара и встала в очередь у тележки с мороженым. - Нет, в Череповце было иначе. Как же все изменилось с переездом в это проклятое Тярлево!"
Она не спеша доела мороженое, пропустила пару автобусов, уверяя себя в том, что в них слишком много народу. Возвращаться домой не хотелось. Сидеть в четырех стенах, пялиться в телевизор, играть на надоевшем компьютере. Какие еще развлечения на вечер можно придумать в проклятом коттедже? Разве что выйти из дома и бессмысленно послоняться по засыпанному строительным мусором, пока так и не приведенному в порядок участку. Вот и все. Скорее бы уж наступили каникулы! Мама обещала, что они сразу уедут в Ялту. В какой-то престижный дом отдыха. Остается надеяться, что там будет повеселее, чем здесь.
Сойдя с автобуса в Тярлево, Тамара, как ни старалась не торопиться, все-таки доплелась до дома меньше чем за десять минут.
"Сейчас пообедаю. Потом надо все же попробовать уломать папу доехать со мной до магазина, - планировала она, поднимаясь на невысокое, всего в четыре ступеньки, крыльцо. - И надо сегодня же побеседовать с ним насчет другой школы".
Входная дверь оказалась распахнутой настежь. Сначала это ее удивило - отец терпеть не мог беспорядка. Но потом Тамара нашла объяснение: "На улице жарко. Специально устроили сквознячок". И не притворяя за собой дверь, принялась, прислонившись к стене, расшнуровывать кроссовки.
Почему-то в каминной на всю громкость был включен телевизор: "Раиса Максимовна Горбачева сегодня провела встречу с представителями американской благотворительной организации…"
- Папа!.. Мама!.. Ну, папа же!!!
"Куда они запропастились?" Тамара прошла в пустую каминную, убавила звук. Заглянула на кухню. В столовую. Пусто. "Ковыряются в зимнем саду? А может быть, пользуясь отсутствием дочери, заперлись в спальне и (стыдно подумать!)…
- Па-па!!! Черт побери!
…Потому и был так громко включен телевизор? Тамара поднялась на второй этаж, бросила взгляд на закрытую дверь в спальню родителей.
Заглянуть? Нет, лучше не стоит. Сначала надо посмотреть в кабинете. И в зимнем саду…
- Ма-ма-а-а!!!
"…Не услышит, как я сейчас ору, только глухонемой. А, значит, родителей просто нет дома. Куда-то срочно свалили, пока я ездила в школу? Но тогда почему не закрыли за собой дверь? И не оставили мне никакой записки? - Тамара ощутила беспокойство. - Или я ее не заметила? А может быть, предки чем-нибудь заняты на участке за домом?"
Тамара уже ступила на лестницу, чтобы спуститься в прихожую и выйти на улицу, но в последний момент передумала. Шестое чувство вдруг подсказало ей, что все-таки стоит заглянуть в зимний сад. Хотя, если б родители были там, они обязательно бы откликнулись. И все-таки… Еще раз:
- Ма-ма!!! Па-па!!!
Она отворила дверь и шагнула в просторную полукруглую комнату с огромным, до самого пола, окном и наполовину застекленной крышей. Цветы и декоративные карликовые деревья, которые уже через год должны были заполнить зеленью сад, еще не разрослись, и всякий раз, когда заходила сюда, у Тамары возникало ощущение пустоты и безысходности. Мать по полдня проводила в этой комнате, используя ее как студию; дочь, наоборот, терпеть не могла это пустое просторное помещение и старалась без надобности сюда не заглядывать.
- Мама! Па…
Они лежали на краю сухой, выложенной зеленым кафелем раковины искусственного водоема рядом с журнальным столиком в форме большой запятой и тремя перевернутыми плетеными креслами. Словно влюбленная пара на безлюдной лужайке: он на спине; она рядом - прижавшись к любимому.
Вот только у мамы на спине на фоне розового халатика большое темно-бордовое пятно. Вот только подол халата, бесстыдно задравшись, обнажил безжизненно (безжизненно!) белую ногу.
Воздух стал вязким, словно кисель, и Тамара с трудом сделала несколько шагов в направлении мертвых родителей. Именно мертвых (не раненых, не потерявших сознание, а именно мертвых!) - она поняла это как-то сразу. Раньше ей никогда не доводилось видеть покойников, но когда, прорвавшись наконец через воздушно-кисельную преграду, она подошла к маме и папе вплотную, склонилась над ними и разглядела, что у обоих прострелены головы, то удивительно хладнокровно сумела сделать вывод, что это - ранения, как говорят врачи, не совместимые с жизнью.
И в этот момент оцепенение отпустило ее. Воздух утратил свою кисельную вязкость. Кровь обильно наполнилась адреналином, и движения сразу приобрели уверенность. Тамара резко распрямилась и обвела затравленным взглядом помещение сада.
"Их убили воры! Грабители! - вспыхнуло в голове. - И они где-то здесь, в доме! Готовы прикончить и меня! В любой момент могут напасть из-за спины…
…Что делать? Бежать отсюда? Звать на помощь соседей? Звонить в милицию?"
Но первым делом Тамара, осторожно выглянув в коридор, метнулась в свою комнату и, сама не понимая, какое это сейчас имеет значение, проверила, на месте ли ее "Синклер" и новенький восьмисотый "Шарп". Потом достала с полки альбом Ренуара и убедилась, что шесть пятидесятирублевых бумажек - ее заначка - по-прежнему вложены между страниц.
"Слава Богу, хоть это, - мелькнула в мозгу несуразная мысль. - Хорошо, что грабители не знали о том, где я прячу деньги. А то бы забрали. Обязательно бы забрали… - Она встрепенулась. Словно вдруг протрезвела, словно пробудилась от сна. - О, черт! Мамы и папы больше нет! Я теперь совершенно одна, я теперь сирота - самое страшное, о чем только могла помыслить! Надо срочно связаться с милицией!"
Опять осторожно выглянув в коридор и убедившись, что там никого, Тамара переместилась в спальню родителей. На комоде по-прежнему монолит-видеодвойка. Рядом музыкальный центр "Айва". На прикроватной тумбочке оправленная серебром малахитовая пепельница и два маминых золотых перстенька.
"Ничего не украдено. Странно. Что за грабители? Зачем же тогда они убили родителей? - Она сняла трубку и потерянно вслушалась в длинный гудок. - Какой у милиции номер? Ноль-один? Ноль-два? Ноль-три? Не помню. - Тамара сделала над собой усилие, сосредоточилась. - Ноль-один - это пожарные, ноль-три - скорая помощь. Значит, ноль-два". - Она надавила на кнопочки на сереньком аппарате.
- Милиция. Двадцать девятая.
- Здравствуйте, - на удивление спокойно сказала Тамара. - У меня убили родителей. Я пришла из школы домой и нашла их в зимнем саду. Их застрелили.
Она четко ответила на несколько коротких вопросов, дождалась:
- Наряд выслали. Жди. Никуда не уходи, девочка, и открой входную дверь.
Пробормотала:
- Она открыта.
Но телефонная трубка отозвалась ей короткими гудками.
Шок - но не болевой - сковал ее в тот момент, когда она собиралась положить трубку на место. Трубка так и осталась гудеть на тумбочке около телефона. А Тамара замерла, свернувшись калачиком на широкой кровати родителей. В глазах отрешенность, в голове пустота. И не было слез. Не было ничего…
Прибыв по вызову, наряд милиции обнаружил сначала открытую нараспашку дверь в богатый кирпичный коттедж. Потом - на втором этаже в помещении зимнего сада два стреляных трупа. И, наконец, в одной из комнат девочку-подростка, одетую в школьную форму, которая, лежа на кровати, безучастно смотрела в пустоту.
- Эй, дочка. Алло. Ты в порядке? - Пожилой старшина похлопал Тамару по плечику, слегка надавив, перевернул на спину. Она продолжала молча глядеть в никуда сухими глазами. - Скажи хоть что-нибудь. Ваня, - старшина повернулся к напарнику, - свяжись еще раз с отделением. Пусть, кроме прокуратуры пришлют… В общем, сам видишь. - Он кивнул на Тамару. - Нужен врач.
- Мама… Папа… - вдруг прошептала девочка сухими губами.
Глава 2
ДОМОМУЧИТЕЛЬНИЦА
Герда. 17 июля 1999 г. 20-15 - 20-35
Внутри мусорского УАЗа воняет бензином. Затянутые металлической сеткой окошки заляпаны грязью настолько, что почти не пропускают света, и в "стакане", предназначенном для транспортировки задержанных, почти полный мрак. Железная лавочка вдоль борта настолько узка, что, когда "луноход" подбрасывает на ухабах, я удерживаюсь на ней только чудом. И с удивлением вижу, что, не в пример мне, и Гизель, и Касторка, расположившиеся напротив, чувствуют себя на этом насесте совершенно вольготно, смолят одну сигаретину за другой и, перебивая друг друга, повествуют нам с Дианой - дебютанткам - чего предстоит ожидать у клиента.
- Мы к нему отправляемся уже в пятый раз…
- …Нет, в четвертый…
- …Ну, пусть в четвертый. Не суть. Так вот, зовут его Юрик. Хотя на вид ему не меньше семидесяти, все равно Юрик. Какой-то местный туз… Да, вроде, еще и политик. Точно не знаю, мы его не расспрашивали.
- Импотент. Притом полный. Только и способен теребить без толку свой вялый. Мы с Гизелькой пидорасимся на диване, изображаем, типа, двух лесб. А он на нас лупит буркалы и тащится. Ну, конечно, хавки выкатывает от пуза…
- …И всегда, стоит нам только нарисоваться, отстегивает каждой по вмазке. Мы обкайфуемся и… Впрочем, вас это ведь не колышет. Вы ж не торчите.
- Мы не торчим, - цедит Диана, всем своим видом показывая, насколько ей омерзительны обе лесбы-наркоши, за дозу кайфа готовые вылизать задницу старому пердуну. Ее б, Дианина, воля, она побрезговала бы даже плюнуть в их сторону, не то что участвовать в их базарах о ширеве и старом хрыче-импотенте. Но сейчас хочешь не хочешь, а послушать полезно. - Вы в курсах, кто еще будет там кроме Юрика?
- Нет, не в курсах.
- Нянек там видели? Пересчитали? - Касторка задумчиво чешет накрученную, как у барана, башку.
- Вроде бы четверо.
- Каждый раз постоянные? - вмешиваюсь в разговор я.
- Ну.
- Не нукай, а отвечай. С зоны вас всегда конвоировали трое, как сейчас?
- Нет, - качает репой Касторка. - Всякий раз только Пурген. Только один.
А вот сегодня нам в топтуны отрядили сразу троих вэвэшных контрактников. С автоматами, черт побери! С этими не пошуткуешь. Это не старенький прапор Пурген, которого знает вся зона и который за всю свою жизнь не обидел и кошки. Это волки! И вытащили их из логова, отправив в сегодняшний ночной дозор, не иначе как из-за нас с Диной-Ди. И хоть это и глупо, но я польщена: с нами считаются, нас боятся настолько, что в качестве охранников отправили, пожалуй, самых профессиональных негодяев, каких смогли отыскать.
- Что там за хата? - спрашиваю я.
- Дворец! - От восторга Касторка даже захлебывается сигаретным дымом и кашляет. - Три этажа. Все блестит, все сверкает.
- Ладно, увидим, - небрежно бросает Диана, и я ощущаю у себя на ладони ее теплую руку. - Гердочка-Герда, - шепчет она. - И куда же мы с тобой, дуры, полезли? Уж не в золотую ли клетку?
- Скоро приедем, - обещает Гизель.
- Гердочка-Герда. - Левое ухо обдает жарким дыханием Дины. - А не помолиться ли нам сейчас о спасении наших заблудших душонок? Потом на это может не оказаться времени.
Как миноносец на крутой волне, переваливаясь с боку на бок на бездорожье, "мелодия" медленно, но уверенно ползет вперед.
- Гердочка-Герда… - Стыдно признаться, но чего-то меня бьет мандраж:
- Не менжуйся, Диана. Все будет о'кей. Думай о том, что у тебя впереди только… Невелик выбор. Или еще семь лет без права на помиловку или амнистию, или…
- Гердочка-Герда…
Знала бы ты, как я не хочу воевать. Но если так повернулась судьба, выбирать не приходится. И если нам суждено нынче влезть в большое дерьмо, мы сделаем это вместе. Два года уже везде и всегда… вместе…
Тамара. 1991 г. Июнь
О том, что судьба наградила его непутевым младшим братишкой, отец в присутствии дочери упоминал не единожды. "И в кого удался?" - вздыхал он. Тамара и сама давно отметила, что дядя Игнат даже внешне мало походит на старшего брата. В противоположность высокому, с крепкой спортивной фигурой, всегда подтянутому и уравновешенному отцу дядюшка был ниже его на полголовы, хилым, вечно наряженным в мешковатые слаксы, обладателем узких девчоночьих плечиков и выпирающего живота. Заезжая в гости, он всегда старался казаться солидным, строил, насколько хватало умения, из себя степенного бизнесмена новой российской формации, ничем не уступающего действительно удачливому старшему брату. Но стоило дяде забыть на секунду о том, что следует держать марку солидности, как он сразу же превращался в суетливого живчика, говорил быстро и сбивчиво, брызгая слюной и не давая возможности собеседнику вставить ни слова. Иногда, возбудившись, он начинал метаться по комнате. Размахивая руками и комично подергивая правой ногой. Потом вдруг успокаивался, разваливался в кресле и, эффектно щелкая крышечкой дорогой зажигалки, вновь корчил из себя солидного человека. До тех пор, пока снова не забывался и не начинал суетиться.
- Мать переносила его почти три недели. И роды были очень тяжелыми, - как-то раз сообщил отец маме, не обращая внимания на вертящуюся поблизости (ушки на макушке) Тамару. - К тому же одно время он много пил.
Тамаре было известно, что дядя Игнат после школы сумел поступить в Политехнический институт, где проучился три года и откуда его поперли за академическую неуспеваемость и пьянку. Прямо из института дядюшка, чтобы не загреметь в армию, перебрался на Пряжку - там провел несколько месяцев, кося под законченного дурака. Его старший брат к тому времени уже пять лет работал инженером в Череповце, а Тамара готовилась поступать в первый класс. Дядя, выписавшись из больницы, попробовал оформить себе инвалидность, но, получив от ворот поворот, устроился грузчиком в овощной магазин. В это время умерла его мать - Тамарина бабушка, - и он остался абсолютно один в трехкомнатной квартире на Красноселке. Две комнаты сразу же были сданы азербайджанцам, торговавшим на Пушкинском рынке. С работы дядю уволили, поймав пару раз на воровстве, и он вновь погрузился в длительные запои.
В Череповце Тамара не раз слышала, как отец сокрушается, что брат погибает, что квартиру он почти потерял, что надо что-то предпринимать, но это были лишь разговоры. Тогда отец разворачивал собственный бизнес, и голова у него была занята другими заботами. Но полтора года назад, перебравшись в Ленинград, он все же взялся за спившегося братца всерьез. Сперва настоял на том, чтобы тот закодировался, потом вышвырнул из квартиры азербайджанцев и, наконец, взял Игната в свою фирму на должность кладовщика.
Казалось бы, жизнь дяди Игната неожиданно обрела второе дыхание. Полная трезвость, хорошая должность, приличный оклад, к которому старший брат регулярно выдавал довесок из своего кармана. Уже через три месяца удалось сделать в квартире ремонт, еще через месяц привести туда гражданскую жену - высокую дородную инспектрису пушкинского РОНО, а к Новому году получить водительские права и, подзаняв немного деньжат, купить старый "Опель-Аскону". Еще полгода назад тихий и скромный, наконец протрезвевший и до слез благодарный брату Игнат теперь обрел уверенность, и из него поперли наружу амбиции. Дядюшка стал открыто проявлять свое недовольство, считая, что родной брат мог бы предоставить ему нечто большее, чем должность простого кладовщика. Он всерьез загорелся желанием открыть свое дело и принялся строить планы один грандиознее другого. Но на претворение в жизнь этих планов требовался начальный капитал.
- Дай, - начал он приставать к старшему брату, и однажды Тамара случайно подслушала, как в кабинете отец громко выговаривает дяде Игнату: