- А дальше через него, быть может, выйдем на заказчиков или, по крайней мере, исполнителей вчерашнего преступления с мокрым делом, - важно заявил Иван Саныч, вообще-то о следовательской работе имевший самое размытое представление и пока чрезвычайно удачно ознакомившийся только с одной стороной работы сыскарей, да и то коррумпированного их звена: получением взяток.
Николя передернул плечами, а потом произнес:
- Посмотрим. Только сразу предупреждаю: давши слово, держите. В противном случае…
- У нас в Питере говорят проще, - перебил его Иван Саныч. - А именно: "за базар ответишь!"…
- Мы че, договариваемся вести расследование? - прищурился Николя. - Как толстый комиссар Руж?
- Да какое там расследование… - горько вздохнул Иван Саныч, - как говорится, и смех и грех. Даже похмелиться не успели, - невесть к чему добавил он, жадно глядя на початую бутылку коньяку, непонятно откуда появившуюся в ловких руках Николя, - вот ежели похмелились бы - совсем другой разговор был. Я - актер. Правда, недоучка. Меня из ВГИКа выгнали. Ну и вот. Что это я это?… - вдруг оборвал себя Астахов, ожесточенно тряхнув головой, - говорю, как будто я нажрался уже.
- Ага, - подхватил Осип, точно так же загипнотизированный бутылкой коньяка, который был уже разливаем по четырем бокалам, - прямо как я говорю. Я это… цельная, бля, личность. Когда нажрусь и когда трезвый всегда говорю одинаково. А у тебя это… умственная неполноценность. То есть - раздвоение, стало быть, личности. Николя Степаноч, ты нам, верно, наливаешь? Или у тебя четыре глотки? Если договорились, то сделку, стало быть, надо вспрыснуть.
Николя кивнул, и все, включая Настю Дьякову, разобрали свои бокалы и выпили в гробовой тишине. А потом Иван Саныч сказал:
- А вот этот Жодле со своим чеченофранцузом Али… что они тебе сказали, когда просили привести нас сюда, наверх, а, Коля?
- Да ничего особенного, - сказал Гарпагин-младший, - просто этот Жодле с Али явились сюда сегодня около семи вечера и объявили мне, что вскорости сюда должен прийти человек, который их ограбил. Я Жодле терпеть не могу, об Али вообще умолчу, так что этот грабитель стал мне заочно симпатичен. Вот и все.
- А вот можно их понять, - сказал Осип, который с принятием значительной порции превосходного коньяка на глазах подобрел и даже на негра Лафлеша, разбившего ему голову, перестал коситься по-звериному, с мутным стальным блеском в глазах. - А вот можно их понять, ентих Али да Жодле. Они, верно, тут, в Хранции, сурьезные люди. А Саныч, как болван, влез со своей кля… кле-пто-мань… маней и украл вещи. Ну кому приятно будет? Вот я, когда работал в Генпрокуратуре младшим следаком (Иван Саныч выкатил на него, как выкатывают винную бочку, мутный осоловевший взгляд, полный недоумения), я бы такого человечка… тоже нашел бы да прижучил! Я вот, может, ваще выпью сейчас за Жодле, чтобы он посейчас и дальше блю… бле… блюл, блюет и блять будет устав и закон Хранцузской республики!
Провозгласив этот сомнительный тост, Осип буквально выхватил из рук Николя Гарпагина бокал и одним коротким движением вылил в глотку.
…Николя, кажется, только сейчас начинал получать представление о том, как страшно пьют на его исторической родине.
- Ты, Осип, тут здравицы Жодле провозглашаешь, - неодобрительно заметил Иван Саныч, - а вот о том не подумал, что они с Али, быть может, и заварили всю эту кашу. И Жака убили, и деньги забрали.
Осип отрицательно покачал головой:
- Не, не тот коленкор. Если бы они пробрались в дом Степана Семеныча, то не за деньгами, а за этой чертовой коробочкой. Что в ней, кстати? К тому же они, верно, не из тех людей, которые будут работать так мелко.
- Миллион - мелко?!
- Да нет, я не о том. Мильен есть мильен - он никому, конечно, не помешает. Да вот только не представляю я этого Жодле и этого Али пробирающимися ночью в подвал Гарпагина и ворующими сейф. Утаскивать весь сейф - хлопотно и муторно. Значит, не специалист работал. Дилятант. Вот Яша Цыклер, мой старый знакомый "медвежатник", он бы мигом… - Осипа опять повело непонятно в какую степь, и из трясины мутного монолога его вырвали резкие шаги за дверью, а потом она распахнулась…
…и на пороге появился Жодле.
ГЛАВА ШЕСТАЯ. ВОДА, ОГОНЬ, ГРОЗА И СМЕРТЬ В СЕН-ДЕНИ
Ни тени недавнего напускного добродушия и вальяжности, к коими Жодле временно распрощался с Осипом и Иваном Санычем, не было на его смуглом худом лице. Он был хмур и встревожен. С самого порога он скверно выругался по-французски, а потом уже на русском рявкнул:
- Идем! На выход, говорю вам!
- Ах, мусью Жодле, и где вы научились так гладко шпрехать по-нашенски? - пробулькал Осип, с которым сыграл дурную шутку последний выпитый им бокал коньяка: Моржова стремительно развезло.
Жодле вонзил в него острый взгляд и прошипел:
- Ах, вот ты как? Напиваться, скотина? А ты, Гарпагин, у меня дождешься, - повернулся он к съежившемуся Николя. - Урод, ядрена мать! Такой же, как папаша - все ни к месту делаешь!
С этими словами Эрик Жодле ухватил за шкирку слабо трепыхавшегося Ивана Саныча и поволок к двери, а Али со свирепой рожей афганского талиба, взрывающего статую Будды, пнул Моржова и крикнул:
- Ну, пащел, скотына!
- И чаво ж, - бормотал Осип, удивляясь, - и ведь прав был Саныч, сукин сын: за таких уродов здравицы толкать! Лучше бы я фашиковский гимн спел, что ли… а чаво ж? И спою! Не все ж про Марусь!..
И он дурным голосом заорал:
- Дойчен золда-а-атен унд офици-и-ирррен… зо-ондер коммманден нихт капитулирррен!!
Али попытался было приложить его в лоснящийся загривок, но Осип удачно извернулся и сам так лягнул бандита (или кто он там был?) в коленную чашечку, что будь реакция Али немного позамедленнее, быть ему инвалидом.
Николя Гарпагин смотрел им вслед. На душе было муторно, скользко и жутковато, как в самый что ни есть распоследний октябрьский дождь посреди заливаемого потоками воды грязно чавкающего пустыря. Николя думал, что вот теперь, верно, больше не увидит людей, которые так споро и легко пообещали ему деньги и которым он, как то ни странно, с такой же легкостью поверил.
Но Жодле и Али… Николя не знал, кто это такие, но примерно догадывался.
Куда они поехали? Куда?
Впрочем, что тут рассуждать? Жодле нужна эта клятая коробочка, черт знает что в ней лежит! - а сама эта коробочка находится в доме его, Николя, отца, Степана Семеновича, который в последнее время очутился в эпицентре таинственных событий. Смерть Жака, кража сейфа с миллионом… взрыв мобильного телефона, в который кто-то заложил взрывчатку. Николя никогда особенно не утруждал себя общением с отцом и выказыванием сыновних чувств-с, но тут его обожгло осознанием грозящей Гарпагину-старшему опасности.
И тут вспомнилась фраза.
Малозначащая, она крутилась в голове, как назойливая муха, но внезапно что-то стронулось, и из мухи, как из разломленного граната на картине Дали (не путать с Али!), повалили, теснясь, будоражась и подпирая друг друга, лихорадочные мысли…
"Такой же, как папаша - все ни к месту делаешь!"
Николя подскочил, как будто его ударило током, и заверещал по-французски:
- Ой, я дурак! Ой дурак!
Настя, которая не поняла его слов, но примерно догадывалась, о чем можно вещать таким тоном, вытянула себя из трясины оцепенения, в котором она находилась после стремительного исчезновения Осипа и Ивана вместе с Жодле, и взглянула на Николя:
- Ты что, Коля?
Он мутно взглянул на нее и пробормотал:
- "Такой же, как папаша - все ни к месту…" Ну конечно! Это он! Он!
- Кто? - встревоженно спросила Настя.
Николя махнул рукой и бросился к двери. Схватился за ручку и задергал ее. Дверь словно заело, и Николя дернул сильнее.
И вот тут…
Короткая, ослепительно яркая вспышка показалась ему совершенно бесшумной. И, возможно, он даже не успел толком понять, что его уже можно вычеркивать из списка живых. Его отбросило на спину, жуткая боль пронизала все тело, и он почти почувствовал, как его мозги размазываются по задней стенке черепа, - а потом зримо, выпукло увидел, как перед мутнеющим взглядом выплывает знакомое насмешливое лицо со стеклянными глазами.
Он.
- Он!.. - прохрипел Николя, уже не видя того, как дверь туалета сиротливо болтается на одной нижней петле, грозясь рухнуть на него; а когда потрясенные Настя и Лафлеш, даже биту выпустивший из рук, приблизились к роковому выходу буквально на метр, дверь и вовсе с грохотом рухнула на пол, придавив отброшенную руку Николя. Впрочем, тот едва ли уже мог чувствовать боль в руке.
Для него уже все кончилось.
Из обнажившегося дверного проема повалил сизый дым. Из его клубов тускло, изматывающе сочились отзвуки какой-то тягучей музыки.
- Коля-а-а!
Николя неподвижно лежал на боку, невероятным образом заломив под себя обе ноги и одну руку, вторую придавила дверь. Его затылок был буквально размозжен мощнейшим ударом - вероятно, направленным взрывом его отбросило прямо головой о пол. Лафлеш повернул к себе его голову, и серая пелена смертельной бледности пятнами проступила бы на его широкой лоснящейся физиономии, насколько вообще могут бледнеть лица африканской национальности: все лицо его друга было обезображено этим роковым взрывом, пламя совершенно выжгло брови и ресницы и сильно опалило кожу. Нос нелепо и жутко смотрел куда-то вбок.
Николя был уже мертв.
- Господи! - выдохнул Лафлеш и повернулся к Насте. - Это не бивайт… - на ломаном русском выговорил он, и слова, верно, перехваченные им из русской речи Николя, в его устах прозвучали как-то особенно жутко.
Настя заломила руки. Лафлеш выкрикнул нечто гортанное, что явно не относилось к основному словарному запасу французского языка и напоминало вопль дикаря-каннибала, вознамерившегося перевести в свой обеденный котел соседнее племя, - а потом подхватил с пола свою излюбленную бейсбольную биту и просился в голый дверной проем, в котором дым уже почти рассеялся.
Настя машинально поспешила за ним.
Лафлеш сбежал вниз по лестнице в зал ночного клуба, пролетел, сшибая стулья, столики и двух субтильных молодых людей педерастического вида, и ломанулся к выходу из "Селекта", где в дымном луче цвета плохой сырой побелки мелькнула широкая спина Али, волочащего за собой Моржова. Вся размахренная русско-французско-немецко-арабская брань, летевшая по адресу Лафлеша, доставалась Насте, которая уже успела сломать себе каблук, но тем не менее на автопилоте продолжала следовать за разъяренным негром.
Лафлеш выскочил на порог. И не успел отпущенная им дверь грохнуть в косяк, как ее перехватила рука Насти.
И тут началось.
Лафлеш молча подскочил к Али, который уже запихивал Моржова в салон припарковавшегося к клубу черного джипа. За приоткрытым тонированным стеклом промелькнуло перекошенное ужасом лицо Ивана Саныча, и в тот же самый момент Лафлеш настиг Али. Взметнулась в воздух бита, Лафлеш глухо вскрикнул, опуская на череп Али бейсбольную принадлежность, в его умелых руках становившуюся страшным оружием, - но тут Али обернулся и, не раздумывая, молниеносно вскинул пистолет и выстрелил в Лафлеша в упор.
И тут его настиг удар биты.
Али охнул и медленно опустился на одно колено, выронив пистолет, и схватился за голову. Лафлеш, пошатываясь, мутно смотрел на него, а сквозь пальцы прижатой к боку ладони, обволакивая кисти, сочилась кровь.
Настя взвизгнула и бросилась к джипу, но тут же огромная темная фигура преградила ей путь. Несколько таких же фигур выросли вокруг джипа, Лафлеша схватили за руки и за ноги и буквально впихнули в салон, но не джипа, а безликого серого "мерседесовского" мини-автобуса, который стоял бампер к бамперу за джипом.
Настя упала на ступеньки клуба и, поймав бессмысленный взгляд ухмыляющегося коротконогого толстяка с масляной рожей, сжала кулаки и, превозмогая боль в ушибленном боку, поднялась.
- By your leave, ma`am, I`d help you, - раздался над ее ухом чей-то скрипучий голос, слишком старательно выговаривающий английские слова, чтобы принадлежать британцу или америкосу. На это Настя механически, по годами отработанной привычке ответила незамысловатой фразой, на сто процентом состоящей из русского мата, подняла голову и увидела, что машины с Жодле и его подручными и пленниками уезжают на большой скорости.
Все. Она больше не увидит ни Осипа, ни Ивана Саныча, к которым она привыкла и которых считала почти родными людьми. Настя села обратно на ступеньку, и тут прежний голос над головой воскликнул уже на русском, причем совершенно без всякого акцента:
- Ну конечно, это вы! А я было усомнился.
Настя обернулась и увидела перед собой невысокого плотного мужчину средних лет, в неожиданно яркой для его лет футболке с вырезом и коричневой вельветовой куртке.
- Вы кто? - резко спросила она.
- А вы меня не узнали?
- У меня слишком мало знакомых в этом городе, чтобы я кого-то узнавала.
- И все-таки вы меня знаете. Я подвозил вас с вашими друзьями из аэропорта до дома господина Гарпагина.
- Ага! - воскликнула Настя. - Ну да, это вы! Это вы!! А вы на машине… простите, не знаю, как вас зовут?
- Меня зовут Ансельм, - ответил тот.
- Но вы же русский. Вы так говорили. Как вас могут звать Ансельм, если вы русский?
- Здесь, в Париже, меня зовут Ансельм, - спокойно повторил тот.
Настя опомнилась:
- Ансельм… впрочем, это не так важно. Так вы тут на машине?
- Я таксист, - отозвался господин Ансельм. - Я тут на работе. Развожу не в меру подвыпивших посетителей клуба. Вот один из них.
Из клуба вышло то самое чудо в рыболовном неводе, обвешанном обрывками пестрой ткани, лоскутами черной и коричневой кожи, в общем, в одежде, что так удивила своим оригинальным покроем Осипа и Ивана Саныча Астахова. Чудо было в последнем градусе алкогольного опьянения. Увидев Ансельма, оно гаркнуло ну совершенно по-московски и, разумеется, на русском языке:
- Шшшеф, сва-абоден?!
- Я уже занят, - сказал Ансельм. - Вот и один из потенциальных клиентов, - повернулся он к Насте.
- Эка-ая цы-по-чка! - по слогам выговорило чудо в неводе, пялясь на Настю. - Ба-а-а, да это ж старая знакомая! Это ведь ты стояла возле дома старого пердуна Гарпагина, когда…
- …когда вы, месье, прытко перепрыгнули через забор, очевидно, очень спеша, и запрыгнули в раздолбанный желтый рыдван, лет триста назад обозванный "Пежо", - на одном дыхании язвительно ответила Настя. - Я вас тоже узнала, хотя тогда вы больше походили на мужчину.
- Ого! - искренне изумился тот. - Она еще и колючая! Люблю я русских баб! Этих стерляди французские нашим в подметки не годятся!
Настя отвернулась от "рыболовного" ценителя русских женщин и сказала Ансельму:
- Мне нужно срочно к дому Гарпагина. Плачу любые деньги. Только ради Бога - быстрее.
К ней, приволакивая левую ногу, подошел Лафлеш. Попытался было что-то сказать, но только глухо простонал и сел на ступеньку, держась за бок.
- Жив? - выговорила Настя. - Что же это ты так?…
Больше она ничего сказать не успела: чудо в неводе заговорило быстро-быстро, разумеется, по-французски, разбрызгивая слюну и отчаянно жестикулируя; Лафлеш, превозмогая боль, что-то ему односложно отвечал.
Лицо парня в странной одежде трезвело, идя складками, прямо на глазах.
Тем временем Ансельм подогнал машину, Настя уселась в салон, и таксист-профессор хотел уж было газовать, но тут задняя дверь распахнулась, и в салон обрушился парень в неводообразной одежде.
- С вами, - задыхаясь, выговорил он. - С вами еду.
- Нам, верно, не по пути, - отрывисто откликнулась девушка.
- Если к дому отца Николя - это не по пути, но я немедленно вылезаю!
Вместо ответа Настя махнула рукой, и Ансельм, сорвав машину с места так, что жалобно завизжали шины, направил ее к шоссе.
* * *
- Я только что узнал, что Николя убили, - быстро проговорил парень, - убил Жодле. Верно, эти уроды оставили там взрывчатку.
- Это очень похоже на то, как едва не убили его отца, Степана Семеновича, - сказала Настя. - Точно такой же хитрый технический трюк с направленным точечным взрывом. Теперь я уверена, что это Жодле и его подручные. Больше некому. Но вот кто они такие?
- Я не советую тебе в этом копаться, - отрывисто сказал тот, - некоторые уже докопались. Некоторые - еще нет, но уже близки к этому.
- Ты имеешь в виду… моих друзей?
- Да.
Настя дернула головой, поворачиваясь к шоферу:
- Вы не могли бы быстрее?
- Нет. Это опасно. Дождь, а на машине резина старая. Может повести в кювет.
- Но их же могут убить!!
- Меня зовут Луи Толстой, - помпезно сказал парень в неводе. - Мой прапрапра… черт знает сколько прадед, ныне малоизвестный тульский писатель Лев Николаич Толстой, в свое время по этому поводу выражался в высшей степени скверно: не противись злу насилием. Я со своим предком, при всем моем уважении, не согласен. А этого Жодле мы размажем, будь уверена. Щас… погоди.
Он скорчился и, вынув из своего, с позволения сказать, рукава зеркальце и лихорадочно быстро высыпал из промелькнувшего меж пальцев прозрачного мешочка белый порошок, а потом поднес к ноздре трубочку и два раза глубоко вдохнул. Вытер чуть испачканный нос тыльной стороной ладони и еще раз пробормотал:
- Размажем, будь уверена.
- Кокаин? - равнодушно спросил Ансельм.
- Он. В жизни три настоящих удовольствия, и все они начинаются на букву "К" как на русском, так и на французском языках: кокаин, канкан, казино.
- А женщин ты, разумеется, запихнул в подраздел "канкан"? - холодно спросила Настя. Она понимала, что говорит совершенно не о том, но когда зрело то, о чем говорить следовало, просто не ворочался язык.
Луи снисходительно оклабился:
- А то!
- Осип в таких случаях говорит: "а чаво ж?", - бросила Настя, и ей стало жутко от того, что, быть может, она никогда больше не услышит этого самого "а чаво?". - Месье Ансельм… ну быстрее!
- И какой русский не любит быстрой езды, - продекламировал с заднего сиденья недоделанный потомок великого писателя.
- Езда - это не по твоей части. На букву "Е" начинается потому что.
- Какая ершистая! - снова с ребяческой непосредственностью удивился Луи. - Надо же!
- Приехали, - выговорил Ансельм, аккуратно подруливая к желтому забору.
Настя опустила стекло. В салон с порывом ветра ударили мелкие капли противного дождя, до чрезвычайности напоминавшего питерскую или, тем паче, лондонскую изморось. Настя высунула голову из окна, покрутилась и встревоженно произнесла:
- Вы куда меня завезли, месье Ансельм? Это не дом Степана Семеновича. Вы, месье Ансельм…
- Да хватит меня этим "месье"-то хлестать, - прервал ее водитель с докторской степенью, - а привез я сам именно туда, куда надо. К своему дому. Дом вашего Гарпагина - вон там, в пятидесяти метрах отсюда, за теми деревьями. Видите, Настя, те две башенки?
- Да.
- Так это дом Гарпагина и есть.
- Ага, - произнес Луи Толстой, - я тоже узнал. Ну что, Анастасия… тебя ведь именно так зовут?… ну что, освежим знакомство с господином Жодле?