- И "что даете десятину с мяты, аниса и тмина, и оставили важнейшее в законе: суд, милость и веру; это надлежало делать, и того не оставлять" .
- А он весьма сведущ в Писании, - заметил Клавдий, когда мы проходили мимо. - Интересно, знает ли он что-нибудь, кроме святого Матфея?
Должно быть, он услышал нас, поскольку его указующий перст направился в мою сторону. У меня в запасе имелись остроумные ответы на любые порицания в адрес шутов, какие только он мог припомнить, но когда он перехватил мой взгляд, то просто сказал:
- А тебе, шут, прежде чем ты начнешь корчиться в вечном адском пламени, я советую припомнить наставления святого Луки, глава первая, стихи третий и четвертый. Живи согласно им, и ты обретешь спасение.
Я глядел во все глаза на него, на его длинную руку и все еще нацеленный в меня указательный палец и не придумал ничего лучшего, как высунуть в ответ язык.
- Прими мои извинения, шут, - крикнул он. - Заметьте, братья, вот случай поистине святого шутовства, ибо язык его онемел от святости!
Толпа расхохоталась. Они хохотали надо мной. Это изрядно разозлило меня.
- Неужели ты оставишь его безнаказанным? - с любопытством спросила Виола.
- Пойдем, - резко сказал я и, схватив ее за руку, притащил с площади в ближайшую таверну.
Мы устроились там за стоявшим в углу столом.
- Надо же, какое разочарование, - пожаловалась она. - Я так ждала твоей остроумной реплики, чего-нибудь интересного. Неужели его слова настолько поразили тебя, что ты вдруг лишился дара речи? О каких стихах он говорил?
- Евангелие от Луки, глава первая, стихи третий и четвертый, - сказал я.
Она задумалась.
- Я не могу даже припомнить, о чем там речь. Это же, по-моему, что-то вроде введения?
- Верно, - сказал я и процитировал: - "…То рассудилось и мне, по тщательном исследовании всего сначала, по порядку описать тебе, достопочтенный Феофил, чтобы ты узнал твердое основание того учения, в котором был наставлен".
Ее глаза округлились.
- Ему известно, как тебя называют в гильдии? - сказала она. - Кто же он?
- Думаю, это Цинцифицес.
Виола прищурилась.
- Ты же говорил, что Цинцифицес - обросший волосами уродец, - сказала она. - Конечно, этого проповедника не назовешь красавцем, но он совершенно лишен растительности на голове.
Я подался вперед и слегка подергал ее фальшивую бороду.
- Не волосы определяют человека. Мне нужно, чтобы ты выполнила одно мое поручение. Вернись на площадь и, когда он закончит проповедь, попроси его отобедать с нами. Передай ему: Книга Бытия, глава двадцать седьмая, стих одиннадцатый.
- О, этот я знаю, - радостно заявила она и удалилась.
Я успел осушить две кружки вина, когда она вернулась, таща на буксире проповедника. Он опирался на палку и выглядел совершенно усохшим по сравнению с обезьяноподобным здоровяком, сохранившимся в моих воспоминаниях. Но в его проницательных глазах все еще горел озорной огонек, и он стрельнул в меня тем быстрым оценивающим и хитрым взглядом, который вспоминался мне всякий раз, когда я думал о нем.
- Подходящий выбор, - сказал он. - Верно подмечено. "Исав, брат мой, человек косматый, а я человек гладкий" .
- Могу предложить и другой. Stultorum numerus, - тихо сказал я.
- Оставь для себя глупые затеи вашей гильдии, - усмехнувшись, проворчал он. - Я давно забыл их и выбросил все дурачества из головы, начав проповедовать Слово.
- Ну ладно, - сказал я, предлагая ему сесть за стол. - Если твое блаженное состояние не подвергнется унижению от пребывания в питейном заведении, то позволь мне угостить тебя добрым обедом.
- Если мытари и блудницы были достаточно хороши для нашего Спасителя, то и это место достаточно хорошо для меня, - заявил он, усаживаясь на лавку. - Воистину, тут моя паства.
Я заказал еще вина и обильный обед на троих, и он энергично приступил к трапезе.
- Проповедничество, должно быть, пробуждает не только душу, но и аппетит, - заметил я.
- Тело необходимо поддерживать, как и душу, - сказал он. - А уличные сборы зачастую весьма скудны.
- Отчего же ты не проповедуешь в храме?
Он насмешливо улыбнулся.
- И это спрашивает член гильдии! О причинах ты можешь догадаться и сам. Церковь здесь такая же продажная и безнравственная, как в Риме.
- Когда на тебя снизошло просветление?
Цинцифицес откинулся на спинку стула.
- Года три назад. В разгар сезона развлечений здешней знати на ипподроме. Я был великолепен. Как раз закончил перед ними одну длинную сатирическую поэму, в которой поминались имена множества сидящих на трибунах особ. Вещица получилась забавнейшая со времен Аристофана или, по меньшей мере, "Тимариона" , и, заметьте, чистейшая импровизация. На меня сыпался такой золотой дождь, что я мог бы жить в праздности много лет. Я достиг вершины славы, но когда начал собирать монеты, то в моей голове вдруг прозвучал голос: "Воздай Кесарю". Тогда-то меня и осенило. С того момента все мое существование показалось мне бессмысленным. Я отправился в церковь, помолился, свалил все золото в сиротский ящик и начал проповедовать. И тебе рекомендую. Не грех попробовать.
- Спасибо, обойдусь как-нибудь.
Он подался вперед.
- Не вечно же ты будешь дурачиться, Тео.
Я наклонился к нему через стол и, когда наши лица едва не соприкоснулись, сказал:
- Во-первых, сейчас меня зовут Фесте. Во-вторых, разница между нашими с тобой дурачествами заключается в том, что гильдия шутов имеет более высокое предназначение, от которого ты давно отрекся. Посему не читай мне проповеди, Савл из Тарса . Я служу Господу гораздо дольше тебя. Он улыбнулся.
- Неужели мы будем соперничать из-за благосклонности Господа? Гильдия стремится спасти мир, а я пытаюсь спасти несколько мирских душ. И кто же из нас больше преуспеет? Какое стремление более реалистично? Куда оно тебя приведет?
- В этот город, город мертвых.
Цинцифицес посерьезнел.
- Я все думал, кого же пришлет гильдия, - медленно сказал он. - Мне так и представлялось, что они пришлют тебя, если ты еще жив.
- Поделись же со мной, проповедник, твоими просветленными соображениями. Кто виноват в смерти шутов в Константинополе?
- Я полагаю, что в известном смысле вина лежит на мне, - сказал он, вновь принимаясь за еду.
Клавдий глубоко вдохнул и медленно выпустил воздух.
- Сможешь ли ты объяснить мне это таким образом, чтобы мне не пришлось убивать тебя? - требовательно спросил я, нащупав правой рукой рукоятку спрятанного в сапоге ножа.
- Да неужто ты смог бы? - поразился Цинцифицес - Сукин сын! Я не убивал их, разумеется. Но, по-моему, невольно стал виновником событий, приведших к их смерти.
- Поясни.
- Поясню, но не здесь.
- Почему ты не послал сообщение в гильдию, узнав об этом?
- Я пытался, но тот трубадур оказался излишне торопливым. Он не знал меня и решил не обращать внимания на старческие бредни. И к тому времени, когда я услышал о его возвращении, они, видимо, добрались и до него. Его лошадь продавали на Амастрийском форуме. После этого я решил на время затаиться.
Он чисто собрал подливку последним кусочком хлеба и встал.
- Накинь плащ и подними капюшон, - велел он. - Пока за нами никто не следил, но я не хочу рисковать, разгуливая по улицам в компании шута. Выждете здесь немного, а потом следуйте за мной.
Он вышел. Я скрыл шутовской наряд под плащом, и мы отправились за Цинцифицесом.
В итоге он привел нас обратно к ипподрому. Мы с Клавдием также шли по отдельности. Мне чертовски хотелось удостовериться, что на сей раз никто не преследует нас. Как только впереди показалась арена, Цинцифицес нырнул в какой-то почти незаметный проход между домами. Мы остановились перед поворотом и заглянули в этот узкий проулок. Он врезался между двумя лавками каменотесов и явно завершался глухой стеной. В дальнем конце тупика маячил Цинцифицес, оживленно махая нам рукой.
- По-моему, все это дурно пахнет, - заметил Клавдий.
- Перестань, - сказал я. - Он же старик. А от них обычно слегка пованивает.
- Он тоже обучался в гильдии. То есть знает, как убивать.
- Он многое знает. Но с чего бы ему убивать нас?
- Я лишь допускаю такую возможность.
- Замечательно, ученик. Однако сейчас нет причин осторожничать.
Я вошел в переулок.
- Разве не сам ты приучал меня к осторожности? - проворчала она, но последовала за мной, напоследок окинув взглядом наши тылы.
- С удачным прибытием, - поздравил нас проповедник. - Пора мне открыть вам пару секретов.
- Я весь внимание, - сказал я.
- Другие шуты обычно завидовали моей способности добывать сведения, - скромно сказал он. - В моем распоряжении всегда имелись самые интимные подробности, во всем их свежайшем разнообразии. Ипподром стал моим личным театром. И на то имелась причина.
Он наклонился и снял с мостовой две большие плиты. Под ними обнаружилась дыра, в которую мог пролезть худощавый человек. Цинцифицес ловко спустился в нее.
- Залезайте, - пригласил он нас.
Мы заглянули внутрь. Там был подземный ход, ведущий в сторону ипподрома. Цинцифицес пошуршал чем-то в темноте, и зажегся слабый огонек. В руке у старика появилась свеча.
Я спустил вниз Клавдия и спрыгнул сам. Глубина подполья составляла около пяти футов. После установки плит на место мне пришлось пригнуться.
- Обычно я обхожусь без света, - сказал старый шут. - Однако, приглашая гостей, нужно заботиться об их удобствах, не так ли?
Прорытый под землей туннель местами укрепляли какие-то незатейливые деревянные конструкции. Не разгибаясь, мы прошли за нашим проводником шагов шестьдесят. Потом этот узкий ход соединился с более просторным туннелем, выложенным древней каменной кладкой с полукруглыми римскими арками. Посередине туннеля бежал ручеек. Пламя свечи выхватывало из темноты множество пар маленьких красных глаз.
- Все в порядке, друзья мои, - крикнул Цинцифицес. - Они со мной.
Наверняка это была игра на публику. Вряд ли он знал здешних крыс настолько хорошо, чтобы разговаривать с ними. Но они не помешали нам пройти по туннелю, что меня вполне удовлетворило.
- Это дренажный канал, - пояснил Цинцифицес. - Не знаю, когда его соорудили. Вроде бы еще во времена Септимия Севера . Древнее римское сооружение. Оно явно переживет эту империю. Ну, вот мы и пришли.
Наваленная сбоку куча камней на самом деле оказалась ступенями лестницы, ведущей к отверстию в стене туннеля, проделанному в шести футах от пола. Наш старик шустро вскарабкался по этим камням и исчез. Нам пришлось поспешить, чтобы не потерять из виду огонек его свечи.
Мы попали в просторное помещение, ограниченное тремя каменными стенами и более новой бетонной стеной напротив лаза. Один угол занимала удобная кровать, и рядом с ней высился книжный шкаф с шестью полками, доверху набитый древними томами, свитками, кипами разрозненных листов и несколькими пустыми бутылками, используемыми в качестве пресс-папье. В изножье кровати стояла конторка и валялась куча плотницких инструментов, что и стало объяснением, откуда здесь вообще взялась мебель. Около входного лаза находился небольшой стол с единственным стулом. Стену справа от нас украшал лишь простой деревянный крест. Цинцифицес сновал по комнате, выставляя еду на стол и зажигая трескучие факелы на консолях, заделанных в бетонную стену.
- Уж извините, у меня мало посадочных мест, - сказал он. - Дайте только срок, я раздобуду бросовых досок и сколочу еще несколько табуреток. Ты знаешь, я вполне освоил плотницкое ремесло. Однако, друзья, давайте будем говорить потише. Конюшни находятся прямо за этой стеной, а мы ведь не хотим пугать лошадей.
- А где именно мы находимся? - спросил я.
- Под ипподромом, разумеется. Эту стену возвели лет тридцать назад во время реконструкции. Я разузнал про это помещение и проделал в него лаз из сточного канала. Подумал, что такое тайное убежище вполне пригодится в чрезвычайных обстоятельствах. А позже мне посчастливилось сделать крайне полезное открытие. Настолько полезное, что последние три десятилетия я живу в основном здесь. Хотите сыру?
- Нет, спасибо, - сказал я. - Погибшие шуты… Они знали о существовании этого места?
- Тиберий знал, что у меня есть убежище, но не знал точно, где оно и как туда попасть. Его не волновали такие мелочи. Он уважал мое уединение, и я любил его за это. Вероятно, он был моим единственным настоящим другом в этом городе. И только к нему я зашел в тот раз.
- С чем? - поинтересовался я, сдерживая нетерпение.
Цинцифицес подвел нас к выходному лазу и махнул рукой в темноту туннеля.
- Эта арена - весьма остроумное сооружение, - сказал он. - Под ней проложена целая сеть дренажных каналов, благодаря чему почва быстрее просыхает после сильных ливней. Под каждой трибуной имеется водоотвод, по которому вполне может проползти любой желающий. И если такой умник найдется, то ему останется лишь сидеть и слушать, какие замечательные истории разносятся по этим сточным каналам.
- Так ты подслушивал разговоры, - изумился я. - Ползал по этим стокам, разнюхивая людские тайны!
- Ах, о чем только люди не говорят, считая, что их никто не слышит в ложах ипподрома! К радости как богатых, так и не очень богатых горожан, я обнародовал множество скандальных историй, сконфузив немало высокопоставленных сановников и чиновников, и время от времени высмеивал в сатирических стишках быстро сменяющихся императоров. Привычка сия, безусловно, греховная и чертовски пагубная. Даже начав проповедовать, я еще ползал там, чтобы разжиться самыми пикантными сведениями, ибо проповедник может использовать их так же, как шут. Но потом я услышал нечто на редкость важное и отправился к Тиберию посоветоваться. Наверное, он передал мои сведения остальным, и последующие действия привели их к смерти.
Он взглянул на меня, оживление искусного рассказчика постепенно сменилось ужасом, вызванным содержанием его рассказа. И сам он вдруг как-то постарел, сник и телом и духом.
- Продолжай, - сказал я.
Цинцифицес решительно покачал головой.
- Не могу. Я рассказал им, и теперь они мертвы. Из-за меня. Если я удовлетворю твою любознательность, то же самое произойдет с тобой. Подумай хорошенько, ведь из-за этого могут убить и тебя, и твоего юного друга.
- Я прибыл сюда, чтобы все выяснить, - сказал я. - И беру на себя ответственность за собственную смерть, если это тебя успокоит. Я буду лучше вооружен с таким знанием.
Он неохотно кивнул, потом уселся на кровать, скрестив ноги, и продолжил рассказ:
- Однажды до меня донеслись неизвестные голоса. Два голоса, оба мужские. "Он уехал. Теперь можно спокойно поговорить", - произнес первый голос. Я мгновенно насторожился и занял более удобную позицию. "Главное, не упустить нужное время, - продолжал он. - Ты должен быть готов в любой момент". Второй мужской голос ответил: "Отлично. Только обеспечь мне возможность беспрепятственного входа и выхода". А первый ему: "Это моя забота. Зря, что ли, я там сижу. У тебя будет пароль, чтобы миновать стражников. Сделав дело, ты еще до первых петухов спокойно покинешь город".
Цинцифицес замолчал, потирая лоб.
- А потом второй мужчина рассмеялся, - добавил он. - Тихим злобным смехом. "Это будет интересно, - сказал он. - Мне еще не приходилось убивать императоров".
ГЛАВА 7
У мудрого глаза его - в голове его, а глупый ходит во тьме.
Екклесиаст, 2, 14.
В комнате не раздавалось ни звука, лишь потрескивали горящие факелы да из-за бетонной стены доносились приглушенные удары молота по наковальне. Цинцифицес сидел на кровати, подтянув ноги к груди и закрыв глаза.
- Но император еще жив, - наконец нарушил молчание Клавдий.
- Наверное, подходящее время пока не наступило, - откликнулся Цинцифицес.
- А они не упомянули, чего ждут? - спросил я.
- Больше они ни о чем не говорили, - сказал он. - Я не узнал эти голоса. Первый собеседник говорил по-гречески без акцента. Второй, по-моему, мог быть родом откуда-то с севера, но он говорил слишком мало, и мне не удалось точнее определить его происхождение. С тех пор я больше их не слышал. Я рассказал все Тиберию, рассудив, что это дело больше касается его, чем меня. Я не особо озабочен тем, кто правит этой вырождающейся империей. Тиберий, естественно, разволновался. Он поблагодарил меня и сказал, что передаст эти сведения остальным. Я напомнил ему, что не хочу ввязываться в это дело, и он обещал оставить меня в покое. Недели через две мне вдруг пришло в голову, что я давненько не встречал ни его, ни Деметрия. Я зашел в конюшни поболтать с Самуилом и в ходе разговора выяснил, что на ипподроме они тоже не появлялись уже неделю. Я прошелся по обычным местам их выступлений, но они точно сквозь землю провалились. Хозяйка гостиницы, где жил Деметрий, усердно распродавала его пожитки. Все это не на шутку встревожило меня, и я решил изменить облик, сбрив все, что поддавалось бритью. Кстати, теперь я постоянно мерзну. Потом я дотащился до Влахернского дворца, но не обнаружил никаких следов Талии, Нико или Пико. Такие вот дела. И вдруг заявился ваш трубадур - очевидно, расползлись кое-какие слухи, - но мгновенно удрал, точно черти за ним гнались, что было вполне разумно. Однако потом он по глупости вернулся, и с тех пор никто больше не видел трубадура.
- Но почему вы не предупредили самого императора? - спросил Клавдий.
Цинцифицес пренебрежительно глянул на него.
- Ученик, верно, Тео? - бросил он, и я заметил, как Виола резко вскинула голову, уязвленная его высказыванием. - Потому что император хорошо защищен от подобных мне сплетников. Внешний слой его защиты - дворцовые стены и гвардейцы, средний слой - льстецы и куртизанки, а внутренний - его собственная тупость, и эта защита покрепче любого шлема.
- А среди приближенных императора у тебя случайно нет доверенного человека? - спросил я.
- Тео… извини, Фесте, - поспешно поправился он, когда я поднял палец в знак предупреждения. - Я не уверен, что ты понял, какие дела здесь творятся. Как ты полагаешь, где я подслушал тот разговор?
- Ты уже говорил. Под трибунами.