- Откуда вы… - Но я прикусила язык, потому что старуха грозно сверкнула глазами. Она торопилась сообщить мне все, что знала.
- Ты не бойся, все переживешь, мы живучие, ничто нас не берет. Все, что у меня есть, тебе оставляю, только об одном попрошу - возьми к себе Багратиона…
В этот момент я твердо поняла, что старуха не в себе. То есть и раньше-то я сомневалась в ее здравом рассудке, а когда она заговорила про Багратиона, то мне сразу же захотелось уйти из этой жуткой палаты на воздух.
- Там, - шептала старуха, - там у доктора бумаги все, он не обманет… хороший человек. Все, что долгие года берегла, тебе оставляю, почти сто лет хранилось, никуда не пропали они… а теперь твои будут. Только слово дай, что кота возьмешь к себе, не выгонишь. Последняя живая душа, что мою жизнь скрашивала, не будет мне покоя на том свете, если его на живодерню отправят…
Внезапно старуха выпростала из-под одеяла костлявую руку и схватила меня за рукав. Хватка у нее оказалась неожиданно сильной. Я попыталась вырваться, но не тут-то было.
- Кота нельзя бросить, - бормотала она, - слово дай, что к себе его возьмешь, он разумный…
- Возьму, - сказала я вполголоса, вспомнив, что сумасшедшим нельзя противоречить.
- Клянись! - Старухин голос вдруг набрал силу. - Поклянись памятью родителей, Павла и Анны, что возьмешь Багратиона, не дашь ему пропасть!
Тут я возмутилась. Еще не хватало, чтобы какая-то совершенно незнакомая бабка трепала имена моих умерших родителей! Я попыталась отойти от кровати, но она вцепилась в мой рукав мертвой хваткой, откуда только силы взялись в этом угасающем теле. Темные глаза смотрели мне прямо в душу.
- Клянись! - повторила старуха, и губы мои против воли выговорили:
- Клянусь памятью родителей, что сделаю все, что ты велишь…
- Вот и ладно. - Старуха выпустила мою руку и заговорила чуть слышно: - Вот и хорошо. Все тебе оставляю, ты мне единственная родня на свете. Дом не продавай, подожди, пока все утрясется. Витьку, соседа, опасайся, подлый он человек, да только жена его еще хуже, хоть и мягко стелет. При них про то, что найдешь, не говори ни слова. Люди завистливые и жадные. Молчи, никому ничего про себя не рассказывай, никому не открывайся. Все у тебя наладится, они помогут, не могут не помочь. У меня счастья не было, так то другое время было. А сейчас все по-иному, хорошая жизнь у тебя будет…
- Да кто они, про кого же вы говорите?
Я вовсе не собиралась задавать этот вопрос, откровенно говоря, мне хотелось скорее закончить пустой разговор и уйти.
- Все, все хорошо будет, только делай, как я велю. А уж я с того света за тобой присмотрю… - бормотала старуха, - не дам в обиду, ты не сомневайся… При жизни не понянчилась, так хоть после смерти пригляжу…
Внезапно она замолчала, как будто прислушиваясь к чему-то внутри себя.
- Время уходит, нельзя больше тянуть. Оставляю тебе алмазы, много…
"Точно у бабки крыша съехала", - подумала я и даже успокоилась.
- Только ты не верь никаким бумагам… меня слушай и запоминай!
Она остановилась и перевела дух, видно, совсем уже не было сил.
- Ты погляди, нет ли там кого… - Старуха глазами указала за ширму.
Я подкралась неслышно и раздвинула створки. Нянечка тетя Дуня стояла в опасной близости, в руках у нее было судно. Когда мы встретились глазами, нянька отвернулась и пошла прочь. Я вернулась на свое место возле кровати и окликнула старуху:
- Софья Алексеевна!
Но никто мне не ответил. Она лежала на спине, глаза ее смотрели в потолок неподвижным взглядом.
"Умерла!" Но я не испытала страха. После того, что пришлось пережить с мамой, я не боялась умирающих.
Тут вошла сестра, потом доктор, ширму отодвинули, а меня попросили подождать в коридоре. Врач вышел через десять минут.
- Она умерла? - спросила я спокойно.
- Нет еще, но вряд ли доживет до утра, - так же спокойно ответил доктор. - Странно, что она так долго держалась. Вот поди ж ты, девяносто два года, а как тело за жизнь цепляется… Удалось вам с ней поговорить?
- Не совсем… - промямлила я.
- Вы завтра приезжайте, может, она и придет в сознание ненадолго. Паспорт свой не забудьте, потому что с документами нужно разобраться.
И я потащилась домой, ругая себя за то, что согласилась приехать. Старухе девяносто два года, и она, конечно, в маразме. Толковала о каких-то алмазах, точно умом тронулась от старости. Но как же она меня-то нашла? И неужели мы и правда родственники? Откуда она взялась на мою голову?
Но я тут же подумала, что бабуля вряд ли протянет до утра, так что долго возиться с ней не придется. Неприятным воспоминанием торчало в мозгу, как она смотрела прямо мне в душу черными глазами и заставила клясться памятью родителей, но я постаралась выбросить это из головы.
На следующее утро я поехала в больницу после долгих сомнений. С одной стороны, ехать ужасно не хотелось, потому что запах болезни и человеческих страданий разбудил во мне тяжелые воспоминания. Всю ночь меня мучили кошмары, и, когда рано утром я проснулась вся в поту и вышла на кухню выпить воды, попавшаяся навстречу Маргарита холодно поинтересовалась, с чего это меня так разбирало всю ночь, что я скрипела диваном, стонала во сне и не давала людям спать. Я хотела ответить, что, когда они с отчимом трахаются за стенкой, я слышу каждый звук, но не возмущаюсь же, но тут в прихожую выскочил Владимир Николаевич, с утра чем-то недовольный, и я ретировалась. При нем мы с Маргаритой никогда не ругаемся - она не хочет, чтобы он слышал, какой у неё становится визгливый голос, и видел, как рожа перекашивается от злости, а я вообще с ним не разговариваю.
Тащиться в больницу не хотелось, но дома делать было нечего. Марго опять привяжется, и все кончится скандалом. И опять же, я вспомнила, что обещала доктору приехать и разобраться с документами. И еще я зачем-то поклялась этой ненормальной старухе, моей новоявленной родственнице, что я сделаю все, как она велит. А я человек ужасно суеверный и верю клятвам.
Кляня в душе себя за мягкотелость, я ехала в метро и пыталась вспомнить хоть какие-то мамины рассказы о родственниках. Нет, она твердо говорила, что у отца никого не было, что он воспитывался в детдоме. И вообще, как это моя прабабка может быть жива до сих пор? Отцу моему в этом году было бы сорок восемь лет, отнимаем от девяноста двух сорок восемь, получается сорок четыре… В принципе, лет в двадцать она могла родить сына, а у того в двадцать четыре года мог родиться свой сын. Теоретически это возможно, но вот куда они все подевались, если отец воспитывался в детдоме? Допустим, его родители умерли, то есть, очевидно, так и есть, не могут же ребенка сдать в детдом при живых родителях, если только они не алкоголики, но что же тогда бабуля не объявилась и не забрала внука к себе? Небось несладко ему было на государственных-то харчах… Хоть говорят, что раньше люди были честнее, в детдомах меньше воровали, все равно жизнь там не сахар…
Снова я рассердилась на себя, зачем согласилась вчера приехать, послала бы по телефону всех подальше, и все. Но странное совпадение имени и фамилии протягивало между мной и умирающей старухой тонкую ниточку.
Дежурная сестра при моем появлении отвела глаза, а вызванный ею доктор сообщил, что Софья Алексеевна Голубева умерла нынче ночью, не приходя в сознание.
Ширму уже убрали, на кровати лежал голый матрац. В кабинете врач протянул мне бумаги, оставшиеся от покойной: ее паспорт, сберегательную книжку, а также завещание, заверенное у нотариуса. В завещании было сказано, что принадлежащие ей полдома со всем содержимым, а также все свое имущество Софья Алексеевна Голубева оставляет своей правнучке Софье Голубевой, то есть мне. Я разглядела фамилию нотариуса - Кулешов. Кроме этого, доктор вручил мне еще синий продолговатый конверт, который был тщательно заклеен.
Он же порекомендовал санитарку тетю Дусю в качестве компетентного человека, который сможет помочь мне с похоронами.
В Парголове все близко, поэтому я быстренько побывала во всех нужных учреждениях. В сберкассе по распоряжению, оставленному старухой, мне выдали вклад в размере двух с половиной тысяч рублей, в собесе еще какие-то деньги на похороны. Тетя Дуся обо всем договорилась, а у меня оставалось еще два неотложных дела - пойти поглядеть на оставленное наследство и найти наконец таинственного Багратиона. В душе занозой сидела мысль что я буду с ним делать?
Тетя Дуся что-то долго бормотала про обмывание и отпевание. На мой вопрос, сколько нужно денег, она долго считала, шевеля губами и подняв глаза к небу, после чего сообщила, что на все про все - девятьсот рублей, включая сюда и водку для могильщиков. Ровно столько было у меня от всех денег, оставленных бабушкой Софьей, и я подивилась в душе на старухину предусмотрительность.
- Пойдем к нам, - решительно сказала тетя Дуся, - моя мать хочет на тебя посмотреть.
Я воззрилась на нее в полном изумлении - как это у такой пожилой тетки может быть мать?!
- Что смотришь? - обиделась нянька. - Мне шестьдесят три всего-то…
Дуся привела меня к низенькому беленому домику, прятавшемуся среди заснеженного сада. Навстречу нам выбежала мохнатая беспородная собачонка, истеричным лаем старавшаяся показать, что она несет службу, а не даром ест хозяйский хлеб.
- Уймись, пустолайка! - прикрикнула Дуся на дворняжку. - Все свои, а кормить тебя сейчас все равно не буду.
Она отворила дверь и через холодные сени, где свалены были старые валенки и ватники, провела меня в жарко натопленную кухоньку.
Полы в кухоньке, застеленные пестрыми половиками, сияли чистотой. В плите трещал огонь, на чугунной конфорке пыхтел чугунок с картошкой. На стене висели допотопные ходики, разрисованные пышными розами, больше похожими на розовые капустные кочны, рядом с часами красовался календарь за какой-то давно прошедший год с изображением японской красавицы в лиловом кимоно. Под этим календарем сидела небольшая старушка в толстой коричневой вязаной кофте поверх пестрого фланелевого халата. Бабуля дремала, делая при этом вид, что вяжет полосатый носок.
- Мама, я ее привела! - очень громко сообщила Дуся.
- Аюшки? - Старушка уставилась на нас, удивленно хлопая глазами. - Нет, не готова еще картошка!
- Привела я ее! - повторила Дуся еще громче. - Соню, Голубевой бабки правнучку! Ты на нее поглядеть хотела!
Старушка пошарила рукой в своей кофте и водрузила на нос круглые очки с подвязанной дужкой. Уставившись на меня, она еще похлопала глазами, отложила свое вязанье и снова замолчала.
- Бабы Сони она внучка! - повторила Дуня еще громче, так что я даже посторонилась.
- Что ты так кричишь-то? - недовольно промолвила бабуля. - Не глухая я пока. И не слепая. Вижу, что Голубева - похожа она на Софью.
Мне стало как-то неприятно - и оттого, что обо мне разговаривают в третьем лице, как о неодушевленном предмете или о покойнике, и оттого, что незнакомая старушонка углядела во мне сходство с умершей… Перед моими глазами предстало высохшее, почти превратившееся в скелет тело на больничной койке. Сходство с ним. не льстило моему самолюбию, да и в наше родство, несмотря на совпадение фамилий и даже имен, я все еще не могла поверить.
Старушонка снова замолчала, и мне показалось даже, что она спит, как вдруг, повернувшись к дочери, она озабоченно проговорила:
- Картошку-то слей, переварится.
Дуся послушно направилась к плите, а ее мать поправила очки, еще раз внимательно оглядела меня и снова заговорила:
- И зовут тебя, как ее, - Соней… А меня теперь все бабой Катей кличут, и нас на весь поселок двое осталось, кто те времена помнит, - я да Маша Спиридонова…
- Баба Маша тоже плоха, - подала реплику Дуся, - не видит, почитай, ничего… Внучка летом приезжала, хотела в город ее забрать, а баба Маша заупрямилась - здесь, говорит, помру…
Старушка покивала головой, как бы поддерживая мнение ровесницы, и сказала:
- Да уж, с коровой возни много, куда ее теперь заводить…
Я хотела уже извиниться и уйти, но баба Катя, еще немного помолчав, продолжила:
- Она ведь, Софья-то, не из простых… Ее сюда в восемнадцатом году нянька привезла, Параша. Соня девчонкой была, семья у нее вся погибла, а у Параши здесь домик остался. Я-то тогда грудная была, мне мамаша после рассказывала, а потом уж мы с ней встречались часто. Только она, Софья-то, не очень сходчива была, одно слово - не из простых…
Старушка снова замолчала, но теперь мне стало интересно, и я не торопила ее, боясь прервать ненадежную нить воспоминаний. Дуся тем временем разложила картошку по желтоватым выщербленным тарелкам с клеймом "Общепит" и позвала нас к столу. На этот раз баба Катя вполне хорошо все расслышала и передвинулась к столу вместе со своим неустойчивым стулом. Вооружившись вилкой, принялась за еду, время от времени поправляя очки и взглядывая на меня чуть искоса, как птица. Ела она без аппетита и без интереса, и хотя, казалось, довольно быстро, на тарелке у нее почти не убывало.
Через какое-то время она заметно утомилась от еды, хотя едва склевала одну картофелину. Откинувшись на спинку стула, она перевела дыхание, на мгновение устало прикрыла глаза и продолжила, к моему удивлению, не утратив нить разговора:
- А хоть и не сходчива, однако с кем-то сошлась… родила мальчика, никто и не знал, от кого.
У нас в поселке все про всех знают, а про нее - никто. И ведь с парнями не зналась, нос драла… Уж на что Вася, кондуктора сын, видный парень был, и ходил за ней, и сватался даже - а она ни в какую. А кто-то ее все ж улестил… Параша сильно расстраивалась, да она и на нее не больно оглядывалась. Параша после того чахнуть стала, да и померла, а Соня мальчика одна растила. Вася-то опять стал за ней ходить, хоть и с ребенком, а она - нет и нет, и одна, говорит, выращу. Только не судьба ей была сыночка вырастить. Посадили Соню. Лет за пять до войны посадили. Уж за что про что - никто не знает, только говорили, будто Люська Варенцова чего-то нашептала. Она, Люська-то, на Васю сильно заглядывалась, да только ничего у нее не получилось. Вася скучный стал, а потом война началась, его в армию забрали, да так и не вернулся. Похоронки и той не прислали. А сыночка-то Сониного, как ее забрали, в детдом отвезли. Милиционер приехал и увез…
- Мама, - подала голос Дуся, - чего же ты не поела? Одну картоху только! Это же курам на смех! Надо тебе поесть непременно…
- Ходила уж я сегодня за дровами, хватит на топку… - Баба Катя недовольно покосилась на дочь и продолжила: - А Соня-то как раз и вернулась… Года четыре, наверное, прошло, как война кончилась, и приехала она. Только старая стала. Как щепка, худая, лицо серое, одни глазищи горят. Ведь ей сорока еще не было, а стала прямо старуха… и начали про нее говорить всякое.
- Мама, чего это повторять-то… - проговорила Дуся. - Поела бы лучше, ничего ведь не тронула!
- Вроде как глаз у нее дурной или еще чего… Только я сама видела, как шла по улице Люся Варенцова, а Соня-то ей навстречу. Люся хотела ее обойти, а та дорогу заступила. Стоит и молчит, только глаза горят… постояла так и пошла, а Люся через три дня под поезд попала, под товарный. И без того народ на Софью косился, а тут уж молва пошла: точно, ведьма она! Хотели даже ее побить, да забоялись. С ведьмой-то свяжешься - неприятностей не оберешься… А она так и жила все одна…
- А про сына своего она не узнавала? - Я задала старухе давно мучивший меня вопрос.
- Вроде бы пыталась про него узнать, а только ей, поскольку она по приговору пораженная в правах, ничего не сообщали, чтобы, значит, своего дурного влияния на сына не оказала… А потом уж, через много лет, когда всех оправдали, кто за те годы еще не помер, она снова узнавала, и вроде ответили ей что-то, да только сын ее уже погиб, а с внуком не стала она встречаться. Видно, побоялась ему в тягость быть. Он уж взрослый был, она и подумала, должно быть, что скажет ей внук - раньше, мол, не показывалась, а на старости лет вдруг объявилась, на шею сесть… В общем, даже не писала ему, так и жила одна, только с котом.
- С котом? - переспросила я.
- Кот черный, большущий, куда она - туда и он, ходил рядом с ней, вроде собаки. И имечко ему чудное выбрала. Кота как должны звать? Васька там, или Барсик, или Мишка. Ну, сейчас-то еще иногда по-новому называют - если рыжий, то Чубайс, если черный - Черномырка, а она своего так чудно назвала - Багратион, что ли! Как будто грузин какой-то или чеченец! Тьфу! Все не по-людски! Ну правда - вылитая ведьма! Плетется, сама старая, а глаза горят, на палку кривую опирается, и черный котище рядом! Прямо страх берет! В потемках если встретишь - потом не заснуть!
Старуха невольно покосилась на окошко и перекрестилась.
- И котище-то страшенный - весь черный, ни волоска светлого, только глаза светятся, точь-в-точь как у самой Сони!
- Что ты, мама, страсти такие рассказываешь? - снова вступила в разговор Дуня. - Девушка правда невесть чего подумает. Лучше бы, честное слово, поела! Так ведь и сидишь не евши целый день!
- Да нет, - сердито ответила старуха дочери, - не заходила, не заходила сегодня почтальонша!
- Тьфу, совсем старая оглохла!
- Не знаю, ведьма там или не ведьма, - баба Катя понизила голос, - а только вот что я сама видела. Витька, сосед ее, пьянь последняя и нестоящий мужик, сильно кота этого невзлюбил. Ну, иду я как-то мимо Софьиного дома, гляжу, а Витька за котом гонится, и полено в руке. Кот шустрый, проскочил между кустами, Витька в него поленом и запусти… Так что ты думаешь, полено об яблоню ударилось, обратно отскочило и Витьке в самое лицо-то и попало, неделю после того с большущим синяком ходил…
- Ну мама, чего ты только не наговоришь… Витька, почитай, всегда с синяками ходит - то свалится где по пьяному делу, то мужики его за сволочной характер побьют… Ну при чем тут баба Соня?
- Точно тебе говорю, - убежденно сказала старуха, - через нее это получилось! Правда, Витьке, бескультурнику, так и надо, не будет следующий раз животное обижать!
Дуся неожиданно оживилась, придвинулась ко мне вместе с табуреткой и, понизив голос, в точности как мать, заговорила:
- А и сама-то я помню, тоже случай был. Сестра-хозяйка была в нашей больнице, Алевтина Васильевна, строгая такая женщина. Шла она раз мимо Сониного дома, а котище бабкин навстречу бежит. Знамо, никто не любит, если черный кот перейдет дорогу, так Алевтина Васильевна палку подняла и в котяру этого бросила. За палкой-то нагнулась, а выпрямиться уже не может - радикулит ее тут же разбил. Так что, пожалуй, и правда - ведьма была баба Соня, и кот у нее не простой, заговоренный, что ли…
- Пойду я. - Я поднялась с места, отодвинув стул. - Еще в дом зайти надо, поглядеть, как там и что, и кота, кстати, изловить.
- Насчет кота это правильно Софья тебе велела, - одобрила баба Катя. - Изведет Витька кота-то, хоть он и заговоренный, как есть изведет, он уж и то кричит, что ведьмин кот несчастье приносит. А откуда у него в доме счастью-то взяться, когда пьет, почитай каждый день? И кот Софьин тут ни при чем совсем…
- Я с тобой пойду, - подхватилась тетя Дуня, - нужно Софьино смертное забрать, обряжать завтра ведь…