Ванесса не нанимала французов, которых защищают профсоюзы, – только иностранцев, зависевших от нее целиком и полностью. Достаточно было не продлить разрешение на работу, и нерадивый подданный тотчас оказывался вне закона. Ванесса без колебаний пользовалась своей властью. Злая королева.
По-французски она говорила лучше, чем на родном языке, он больше соответствовал ее темпераменту. Солидные знания, вбитые в нее сестрами из монастыря Sacre-Coeur, Ванесса, гениальная самоучка, обогатила словарем кабаков и забегаловок Сен-Жермен-де-Пре, Монтрея или Клиньянкура, где она (правда, все реже) вела себя, как шлюха, не переставая при этом оставаться знатной дамой. Пляс Пигаль мы не посещали, это же комедия для туристов, нам подлинный бардак подавай!
Особенно "Среди своих". Огромный просторный подвал с низким каменным сводом отгородили от винного склада баррикадой темных бочек. Бочки покоились на деревянных козлах, соприкасаясь раздутыми боками. Диаметр пузатых чудищ превышал рост человека. Ряды кранов выстроились в боевой готовности. Из этих кранов хозяин, постаревший боксер, цедил молодое вино прямо в графины, которые затем подавались на стол. Но в основном здесь пили бормотуху и мескаль – мексиканскую водку из кактуса.
В полумраке, под скупым светом бра, развешанных по стенам из грубого тесаного камня, за табльдотом завивали горе веревочкой торговцы, барыги, контрабандисты, воры и прочая не внесенная в Красную книгу фауна района Клиньянкур. Там сиживали разорившиеся старые перекупщики, проститутки бывшие и нынешние, сутенеры, обожавшие золотые украшения и носившие на запястьях тяжелые браслеты, и типы, чей внешний вид никак не позволял догадаться об их занятии. Даже напившись вдрызг, они помалкивали о своих делах.
Сначала я не понимала, что Ванесса ищет в темной, многоязычной толпе везде чужих извращенцев, психопатов, человеческих отбросов и прочей опасной живности, дрейфующей в винных парах посреди чужого города. Их собрала вместе забегаловка с манящим названием "Среди своих". Тут они чувствовали себя в безопасности, потому что бывший кулачный боец подкармливал легавого в больших чинах, и его всегда предупреждали о готовящейся облаве. Но в этой резервации неписаный закон запрещал всякие разборки, даже обычный мордобой. И этот закон уважали.
– Qa va, ca va, Madame, – неслось с разных сторон, когда Ванесса проходила в свой угол.
Мадам. Так ее прозвали в этом клоповнике. Ее считали дорогой шлюхой, которой хватило мозгов отложить денежек. И теперь, когда возраст не позволял уже рассчитывать на богатого клиента, она могла наслаждаться спокойной жизнью и бормотухой.
– Qa va, ca va, Madame, – К нам подсел мужчина лет сорока, средней поддатости. Такому я не доверила бы деньги.
– Выпьешь, Виктор? – Ванесса сделала знак хозяину.
– Сегодня я ставлю, Мадам. – Виктор говорил на смеси кабацкого с африканским. Он смерил меня взглядом рыбьих голубоватых глазок и перенес вопросительный взгляд на Ванессу.
– Полетта со мной. – Ванесса потягивала мескаль, оживленно болтала, откликалась на шутливые окрики, пододвигалась, чтобы дать место другим за нашим столом.
Одетая в шикарный ширпотреб из универмагов Тати или Лафайетт, она не показывалась здесь в платьях от Кардена или драгоценностях, а свой безошибочный французский уснащала напевным парижским арго. Ванесса играла роль бывшей проститутки с налетом светского лоска, но не задиравшей нос.
Актерка, блин! Я поняла, что притягивает ее в подобных эскападах. Игра. Ванесса актерствовала. Тут ее сцена, ее зрители, другая жизнь, другая кожа. Освежающая экзотика, острая пряная приправа, которая придает смак жизни, радостное сознание, что из этой сточной канавы она в любой момент может вернуться на ковры и паркеты своего дома.
– Ты чего не пьешь? – пристал ко мне Виктор. – С тобой говорю, малявка!
Я потягивала мескаль, но я же не верблюд, вот его и раздражала моя умеренность.
– Оставь ее в покое, Виктор! Она немая, умеет только читать по губам, – вмешалась Ванесса.
– Да хоть и немая, но глотать-то не разучилась! – проворчал он, но отвязался.
Я выключила слух и наблюдала за залом, как заправская глухонемая. Неплохое развлечение. Сигаретный дым делал подвальный полумрак еще более нереальным, словно в формалине плавали странные существа с разверстыми хохочущими ртами, маслеными, пустыми или смертельно грустными глазами.
– Пошли, – коснулась Ванесса моего плеча.
– Погоди, я же тебе должен, – вспомнил Виктор.
Ванесса собиралась уходить в неплохом состоянии. В "Среди своих" она не заливала зенки до полной отключки, это не соответствовало бы роли, поэтому в такси садилась без посторонней помощи, а дома быстро добирала свою норму "Империалом".
– Ох, ккур-рва-мать! – неожиданно забухтел Виктор родной надвисленской мовой.
Он что-то еще бормотал по-польски, пока вытаскивал из кармана узких джинсов горсть банкнот. Деньги упали на пол. Сплошь пятифранковые бумажки. Он поднял их, выровнял, пересчитал и протянул Ванессе.
Толстая пачка потертых, одинаковых банкнот напомнила мне о газетной сенсации прошлой недели. Во время нападения на кассы метро убили человека и украли несколько десятков тысяч франков мелочью. Текущая выручка, номера, естественно, не записаны.
Однако в последнее время мы что-то бросили гулять по шалманам и кабакам. Надо заботиться об общественном мнении, на которое Ванессе плевать с высокой колокольни. Нет, не так: она сама себе общественное мнение и стандарт поведения. Необходимость соблюдать приличия только углубляет депрессию, но ей надо считаться со Станнингтоном. Его шпионы тайно собирают сведения об эксцессах Ванессы, противник ведет приготовления к судебному иску с целью ограничить ее дееспособность. Она об этом знает, потому что у нее, в свою очередь, тоже есть шпионы в цитадели врага. Бокс!
Дело-то серьезное: деньги.
В таком контексте выбор глухонемой компаньонки – нет, скорее, девки на побегушках – не такая уж сумасшедшая прихоть эксцентричной дамы. Служанка в силу своих обязанностей узнает мимоходом массу важных вещей, особенно если пару раз в неделю выслушивает бесконечные монологи поддатой хозяйки и собирает ее по косточкам с пола.
По той же причине Ванесса все чаще скрывается в неприступной крепости своего дома, а калитка в ограде открывается перед посетителями все реже.
Временами, чтобы опровергнуть распространяемые мужем слухи и показаться в олимпийской форме, она возвращается в свет. Большой выход Ванесса готовит, как звезда. Парад требует жертв, прежде всего отказа от бутылки. На это ее пока хватает. Отдых в сочетании с ловкостью косметологов возвращает лицу красоту, остальное довершает антураж. Но большой парад она устраивает только по особым праздникам, и настоящие драгоценности тоже надевает нечасто.
Выхоленная, красивая, изысканная, Ванесса шла доказывать своим отреставрированным телом лживость слухов о ее деградации.
После самого длительного перерыва она без труда возвращалась в струю светской жизни, ее поддерживало сумасшедшее расписание бесчисленных раутов, коктейлей, файф-о-клоков, балов, уик-эндов.
Убивать время – дело трудоемкое и изматывающее.
Ванесса убивала время с естественным обаянием. Вечера она разменивала на светящиеся блестки, вроде бисера на платье. Ничего не значащим словам она могла придать глубокий смысл, банальным жестам – величие. Она очаровывала нежностью светское общество, которое в лучшем случае было ей безразлично. Она пленяла. Из такого материала делают роскошных мошенниц, уж я-то в этом кое-что смыслю.
Незаурядная, привлекательная, Ванесса явно отличалась от своей убогой среды, умела завоевывать симпатии. Поэтому после возвращения в свет она быстро возвращала себе утраченный рейтинг. Ванесса пересекала отвоеванное пространство во главе свиты обожателей. Возлюбленная королева. По-прежнему восхитительная, обаятельная, эксцентричная. Вы слышали о ее последней выдумке? Необычно! Забавно! Глухонемая компаньонка!
Сюрреализм, правда?
Она возила меня по знакомым, как дрессированную пантеру. Недостаток, поставленный на службу, стал сенсацией, как бородатая женщина или сиамские близнецы.
– А по виду не скажешь, что она немая, – восхищались дамочки, по виду которых тоже не скажешь, что у них в головах водятся мозги.
– У нее такое интеллигентное личико, – хвалили меня бабенки с куриными харями.
– Ma шер, но это же все-таки физический недостаток! Тебе не противно? – вопрошала тощая цапля, чью рожу все время корежил тик.
– Полетта читает по губам! – предупреждала моя владычица.
– По-английски тоже понимает? – встревала еще одна клуша, на всякий случай переходя на английский и повернувшись так, чтобы я не видела ее лица.
– Нет. Английского она не знает. Врешь, благодетельница. Знаю. И мало в Европе таких языков, которых я не понимаю. Если надо, за пять недель выучу хоть банту, хоть мум-бо-юмбо. Так же, как овладела языком жестов. Хотя, слава богу, слух у меня хороший, а дикция получше, чем у той мымры, что поинтересовалась моим инглишем, а сама жует слоги, словно растирает их в ступке.
– Полетта – каталонка, – терпеливо объясняет Ванесса, – но ее мать француженка.
– Интересно, каким образом глухонемые разговаривают с глухонемыми других национальностей? – допытывался месье Филипп Клапарон, поверенный в делах Ванессы, изысканный старикан, разодетый в стиле принца Уэльского, того, у которого в любовницах была леди Симпсон.
Вопрос дал Ванессе возможность продемонстрировать, как здорово она со мной общается. В гости она не брала с собой тросточку. Коснувшись моего плеча рукой, унизанной кольцами, она дала мне понять, чтобы я смотрела на ее губы. Потом повторила вопрос.
"Основные понятия в языке жестов напоминают эсперанто", – принялась я строчить в своем блокнотике из жестких пластмассовых листков. Блокнотик всегда был у меня под рукой.
– Конечно, она делает ошибки, – снисходительно заметила Ванесса.
Это верно, писать мне было труднее. Языки я учила на слух и молниеносно овладевала ими: произношение, интонация, идиомы. Со мной разговаривали улица, магазин, кафе.
– А она хорошенькая, – облизнулся старикан, бесцеремонно меня разглядывая.
Я стояла чуть сзади, держа наготове меховой палантин Ванессы, который она сбросила с плеч в жарко натопленном салоне.
Месье Клапарон наклонился к моему уху, дыхнул на меня запахом патентованного зубного эликсира, ощерил свою классную вставную челюсть и проблеял мне на ухо поток скабрезностей, которых не постыдился бы сутенер с пляс Пигаль. Видно, пристойное поведение его душило, как тесный воротничок, однако в таком окружении он не смел вести себя естественно.
Я стояла невозмутимо, с приклеенной улыбкой.
Возможность слегка ему отомстить подвернулась в тот же вечер. При уходе. Под изысканной кожей слегка поношенного ботинка месье Клапарона (новое ведь так неэлегантно!) торчал старческий сустав. Проходя мимо, я споткнулась и будто случайно вонзила каблук в мозоль старому козлу.
Салоны Ванесса обходила по трезвянке. Долгие часы она выносила пытку единственной рюмкой. Остановиться на малой дозе для нее было страшнее, чем вообще не пить. Таким образом она доказывала, что никакая не алкоголичка.
Общественная деятельность шефини не оставалась незамеченной. Вынутая из нафталина симпатия света приносила свои плоды, и все снова решали: Ванесса – это явление, к которому надо относиться как к исключению, следует оберегать ее от жестокости и нетерпимости мужа. Станнингтон нарушает правила игры, возводя ее причуды в ранг доказательств недееспособности жены, с которой он практически развелся. Но общество не позволит отнять у нее состояние. Особенно настоящие Станнингтоны, не ублюдки.
Ванесса не переоценивала своих побед. Горькое знание непостоянства толпы, которая сбрасывает в пыль вчерашних кумиров, не позволяло ей сомневаться в том, что на суде по делу о разводе она окажется совершенно одна. Но почему-то ей требовалось это химерическое признание, как и дружба подонков из "Среди своих".
Почти каждый ее вечер был занят. В таком ритме Ванесса могла выдержать несколько месяцев. Она встречалась с одними и теми же людьми, которым почти нечего было сказать друг другу, разговоры были пустыми, как ржаная солома. Рауты, банкеты и балы отличались друг от друга только сезоном и нарядами. Неудивительно, что Ванесса выдерживала эту тягомотину от силы квартал.
– Господи, какие же они скучные, – зевала она перед зеркалом в первый свободный вечер после марафона лихорадочной светской жизни. – И глупые, как головастики. – Она строила гримасы зеркалу, проводила пальцем по выщипанной брови. – Но они солидные люди!
Ванесса смывала дневной макияж и уже не красилась на вечер, переодевалась в одно из своих африканских одеяний, в которых любила щеголять дома. В них она смотрелась как племенная аристократка.
И неотвратимо приближался вечер, когда Ванесса тянулась к вину. Сперва к вину. На первом месте было бордо. Ванесса говорила о себе, что она парижанка по выбору.
– Француз, вступая в возраст мужчины, бросает бургундское ради бордо. Вино бордо ласковое, рафинированное, оно богаче гаммой вкусов, букетом. Бургундское – его противоположность. Оно крепкое, сочное, острое. Буйное, как горячая кровь молодости.
Как Париж, разделенный течением Сены. Левый берег – бургундское, правый – бордо. Правый берег – мир зрелых людей. Триумфальная арка, Елисейские Поля, Лувр, Опера, Марэ. По эту сторону обитают правительство и муниципалитет, все крупные магазины, банки, международные корпорации. Здесь же находятся изысканные отели, тут живут знаменитые "девушки по вызову" и их клиентура. Здесь возвышаются Пале-Рояль и прочие дворцы французских королей. Зато левым берегом владеет молодость: Сорбонна, Латинский квартал, Монпарнас.
Здесь думают, а там тратят, как говорят парижане.
Ванесса же поступала в пику зрелому французу: она бросала ласковое бордо ради горячего бургундского, а потом изменяла обоим с коньяком "Империал". Подталкиваемая мрачной ненавистью и тоской, она уходила в свой недоступный мир, замкнутый хрусталем рюмки.
Самоубийство затягивалось далеко за полночь.
Около полудня начиналась реанимация.
Я вхожу в затемненную спальню. Ванесса лежит, как надгробное изваяние, затерявшись на просторах гигантского ложа а-ля тюрк. Ванесса хвастается, что эта кроватища вышла из мастерской Шарля Крессана, знаменитого поставщика двора трех последних Людовиков. Отрезанное жалюзи солнце проникает в щелочки и зажигает позолоту рам на картинах, скользит по лаку гравюр, прячется в золотисто-кремовой обивке.
Я барабаню пальцами по изножью кровати, причудливо выгнутому в виде буквы S, и смотрю, как Ванесса прячется под зажмуренными веками.
– Прекрати, Полетта! Я не сплю!
Она открывает опухшие глаза, затыкает уши и снова затихает, устав от этого усилия. Измученная королева начинает утренний туалет.
В ванной комнате, выложенной дельфтским фаянсом, в кабинке биологической регенерации она по очереди принимает паровую ванну и ледяной душ, исхлестывая тело водяным бичом. После процедур, снимающих похмелье, и вылеживания в ароматических солях я закутываю ее лицо маской, под которой в травяной целебной кашице пропадают отеки, потом принимаюсь за массаж. Вот так я складываю ее по кусочкам каждое утро, чтобы вечером Ванесса снова могла присосаться к бутылке.
– Ко мне возвращается жизнь, – вздыхает она, когда я смываю с ее лица питательную кашицу.
Завернутая в пушистый халат, Ванесса усаживается перед трехстворчатым зеркалом. Пока я расчесываю ей волосы, она выслеживает морщины.
Одетая, благовонная, она входит в комнату, где обычно проводит день. Камин горит почти всегда, она очень чувствительна к холоду и любит пламя. Здесь ее ждет завтрак и серебристая мальтийская болонка Коко. Когда Коко бежит, то напоминает кисть от знамени, плывущую по полу при помощи невидимых ножек.
Ожиревший сибарит осторожно покидает кресло, где он привык бездельничать, душераздирающе зевает и разминает лапы.
После завтрака Ванесса могла вызвать к себе Поля. Счета она проверяла раз в неделю. В дела кухни она никогда не вмешивалась, там безраздельно властвовал Чен.
Повар-китаец – это не просто слуга, это шик. Он подчеркивает статус хозяина, как "мерседес "последней модели, как район, где хозяин живет, как драгоценность, которую можно не носить, но нельзя не иметь. Ванесса ценила Чена и избегала непосредственного контакта с ним. Чен здесь исключение – он стар.
О старости Ванесса не желала ничего знать. Она не соглашалась с ходом времени. Ей было пятьдесят пять, она обманывала возраст пластической хирургией и арсеналом косметики и верила, что выглядит на двадцать лет моложе.
Обману пособничали старые лживые зеркала, усталые и почтенные, которые от бесконечной лести настолько замутились, что перестали показывать морщины. Заслуженные зеркала, обманчиво молодящие людские лица.
Слуги, собаки, кошки и даже птицы в садовом вольере получили раз и навсегда установленные имена: Чен, Поль, Полетта, Коко, Муфти. Смена отдельных экземпляров вообще не принималась к сведению. Те же имена, те же молодые лица, коты одного и того же цвета, собаки той же породы, – все создавало впечатление, что время не властно над этим домом и его обитателями.
Я пробыла в доме совсем недолго, а уже появился второй по счету Поль и внезапно сдох Коко. Нежные мальтийские болонки дохли со скуки, от ожирения. Только Ванессе перегретый воздух ее комнат, арманьяк и сидячий образ жизни шли на пользу. Собаки же не выдерживали. Умирали. Вместо покойника немедленно появился новый Коко. Пока Поль в углу сада закапывал шелковистый комочек в коробке из-под платья от Кардена, китаеза позвонил собачнику, и тот немедленно доставил копию предшественника, также откликавшуюся на имя Коко.
Ванесса не заметила подмены. Важно, чтобы живая пуховка волнистой шерсти вылеживалась на диванах, лакомилась из хозяйской руки и радовалась появлению госпожи.
Гораздо счастливее были Абеляр и Элоиза. Бессмертные имена исторических влюбленных носила самая красивая в мире пара русских борзых, которых ежедневно выводили на прогулку в Венсенский лес. Чемпионы породы и множества выставок, они постоянно завоевывали все новые и новые золотые медали. О них заботились, точно исполняя все указания ветеринара, приезжавшего осматривать их раз в неделю. Борзые должны свидетельствовать о прекрасном вкусе Ванессы.
На самом деле она не замечала ни людей, ни животных, сосредоточенная только на себе самой, как Будда. А остальные – это магма, из которой по мере надобности выныривают Чен, Поль или Полетта. Убирают дом, поливают розы в саду, готовят завтрак, следят, чтобы на коврах не оседала пыль, а простыни были свежими.
Перед обедом Ванесса потягивает вино. С наступлением вечера она открывает старый библиотечный шкаф, вместо полок вделаны специальные поддоны с углублениями. Там, под определенным углом наклона, лежат бутылки. Ванесса вытаскивает "Империал" и садится в кресло.
Наступает минута передышки.
Ванесса читает или делает вид, что читает, смотрит в огонь, ворошит угли кочергой. Молча потягивает из рюмки. Я сижу на диване, отгороженная от шефини подлокотником, но так, чтобы она в любой момент могла дотронуться до меня тросточкой. Мое присутствие для нее ничего не значит. Я не более чем Коко или Муфти, только пользы от меня больше.