Авторитет взял в руки бутылку и, почему-то оглянувшись, хорошенько к ней приложился. Но жадничать не стал – сделав, как говорится, добрый глоток, поставил французское пойло на место.
Приступил было к просмотру альбома, но вдруг осознал: бар оказался подозрительно небогат содержимым. Где, например, паспорт, пенсионное удостоверение, трудовая книжка?
Поскольку он перерыл уже всю комнату, кроме книжного шкафа, пришлось им и заняться.
Профессор перетряс всего Стендаля с Бальзаком, а также кучу другой макулатуры, но решительно ничего не обнаружил.
Бывший студент надолго задумался, будто вытащил несчастливый билет.
Ага! Ведь документы могли оказаться у Алины с собой! Пенсионеры часто хранят свои ксивы в одежде.
Авторитет попытался восстановить в памяти, что на бабке было надето там, в прицепе у котлована. Совершенно точно, не нижнее бельё.
Да, вспомнил он наконец, жёлтый халатик с карманами.
Профессор успокоился и принялся за альбом.
Его ждало разочарование – все фотографии оказались довоенной поры. Причём на подавляющем большинстве Алина была изображена с одним и тем же парнем. Как ни странно, его лицо показалось Профессору знакомым. Но он отмахнул от себя это наваждение.
Последнее фото было датировано маем сорок первого. Девушка с приятелем стояли у фонтана. Надпись также гласила, что снимок сделан в Петергофе.
Тут авторитет был вынужден не согласиться с собственным мнением о внешности Алины, создавшимся у него при просмотре фотографии "на паспорт". Девица у фонтана выглядела очень недурно.
Снимок он сунул во внутренний карман пиджака.
Налётчик пододвинул к себе пачку писем. Верхнее выглядело достаточно свежим. Взглянув на штемпель, он убедился, что малява всего лишь месячной давности, и тут же с сожалением отметил – отсутствует обратный адрес. Хорошо хоть номер почтового отделения отправителя отпечатался чётко.
Уже понимая, что эта бумажка, вероятно, единственная зацепка к блокадным сокровищам, он отложил её в сторону, на десерт, и принялся за остальные письма.
То были исключительно любовные послания, аккуратно выведенные теперь уже выцветшими фиолетовыми чернилами. Все они оказались довоенной поры, и под каждым из них стояла подпись: Натан.
Вытаскивая наконец из конверта отложенное письмо, авторитет отчётливо ощутил внутреннюю дрожь, как будто в натуре вскрывал ящик с рыжьем.
Ознакомившись с малявой, подписанной опять-таки Натаном, – во, бля, любовь! – он пришёл к выводу: шанс есть.
Аккуратно прибравшись, Профессор покинул хазу покойной скупщицы.
Письмо без обратного адреса он взял с собой.
Документы из бара изъял Савва Родионович.
Из слов главаря бандитов, рассуждал искусствовед, вытекает, что ночью будет проведён тотальный обыск комнаты соседки – царствие ей небесное. Золото они вряд ли найдут – пенсионер, как и авторитет, считал, что Алина Серафимовна не стала бы хранить драгоценности в таком ненадёжном месте, – но трудовую книжку обнаружат определённо. А из неё наверняка выяснится, что ни в каких "продовольственных" организациях ни до, ни во время войны гражданка Норкина не работала.
Ему даже подумать было страшно, что с ним сотворят за такую дезинформацию. Ведь тот жуткий уголовник со шрамом ни за что тогда не поверит и всему остальному, сказанному Саввой Родионовичем. Как говорят между собой эти уркаганы, "за базар придётся ответить"!
Найдя после не слишком долгих поисков трудовую книжку, наводчик избавился от неё.
И тут ему пришло в голову, что полное отсутствие документов сработает на их с главарём мафии версию: дескать, пожилая женщина уехала к хорошим знакомым и взяла с собой все самое необходимое.
Тогда искусствовед забрал и уничтожил паспорт и пенсионное удостоверение.
Деньги Савва Родионович тоже обнаружил, но отчего-то взять их испугался.
Отоспавшись, Профессор прямиком двинулся в подконтрольное ему частное агентство.
– Найди мне этого пацана. – Он положил письмо на стол директора фирмы. Верхняя часть листка с именем девушки была отрезана – авторитет не хотел, чтобы это задание сыскари связали с предыдущим. – А вот его фотография. Правда, не очень свежая. – Босс рэкетиров слегка улыбнулся, протянув детективу снимок полувековой давности.
На фото, как, впрочем, и в жизни, парень у фонтана был теперь один, без своей Алины…
Часть вторая
Перед дембелем
Глава девятая
Пришлось вмешаться…
Когда кап-три пребывает в хорошем расположении духа, иногда удаётся выбраться в увольнение.
Так и произошло в нынешний тёплый сентябрьский денёк, и мы прямиком отправились домой к Павлову.
Нас встретила его интеллигентная мама, сразу же потащившая "матросиков" на кухню, где жарился застреленный отцом Хаммера лось. Папаша у Сергея, надо сказать, охотник был ещё тот, так что дома у семейства блюда из дикого зверя практически не переводились.
Когда я, уплетая тёмное и вкусное мясо, поинтересовался у Павлова-старшего насчёт того, открыт ли сейчас сезон отстрела лосей, он как-то странно посмотрел на меня, а потом перевёл разговор на другую тему. Хаммер же легонько пнул меня ногой под столом.
Мы пообедали, сменили форму старшин первой статьи на вполне обыкновенную гражданку и направились на автобусную остановку, чтобы добраться до дискотеки.
На улице было довольно жарко, а поэтому и я, и Павлов были одеты в хлопковые рубашки с короткими рукавами. Ребята мы отнюдь не щупленькие, так что становилось приятно, когда и мужики, и женщины, проходя мимо нас, непроизвольно выворачивали шеи.
Два высоких, коротко стриженных атлета в гавайских рубашках и белых брюках – разве можно не обратить внимания на таких молодцов? Когда нам с Серёгой удавалось вырваться на пляж, там мы вообще были гвоздями программы.
Но, с другой стороны, нас удивлял почти намертво засевший в головах граждан стереотип – раз парень здоровый, хорошо одетый, да к тому же ещё и стриженый, значит, он обязательно принадлежит к числу быков, в огромном количестве расплодившихся в последние годы не только в Питере, но и по всей стране.
К криминалам мы с Павловым относились, мягко говоря, отрицательно и потому очень разозлились, когда к сидевшим недалеко от нас в салоне автобуса девушкам начали бесцеремонно клеиться двое кавказцев явно бандитского толка. Да и разговор их не отличался особым разнообразием деликатных выражений.
– Эй, пойдём со мной, погуляем! – цеплялся к одной из юных пассажирок "шашлык" в джинсовой рубашке.
– Я хочу тебя немножко любить! – шептал, между прочим чересчур громко, другой джигит сидящей рядом девице. И подкреплял слова действиями, распуская волосатые ручонки.
– Отстаньте, пожалуйста! – отбивались две красивые светловолосые подружки, но кавказцы только ржали и настойчиво пытались убедить девчонок, что с ними им будет очень хорошо.
Понаблюдав пару минут за происходящим, мы решили вмешаться.
– Послушай, биджо, тебе, по-моему, вразумительно объяснили – с тобой не собираются никуда идти! Ты что, друг, по-русски плохо понимаешь? Так я переведу! – Хаммер взял одного из джигитов за локоть и посмотрел ему прямо в жгучие карие очи.
"Гостю" северной столицы это совсем не понравилось, и он молниеносно переключился с разом замолчавших девчонок на обидчика, совсем невежливо схватив его за отворот рубашки.
– Ты что, крутой, малчык, да?! Я твою маму…
Закончить фразу гордый ара не успел – Хаммер просто взял его за плечо и слегка сдавил, отчего на глазах у сына гор моментально выступили слезы.
Он взвыл и попытался ударить Серёгу в живот, но уже спустя две секунды его небритое лицо смотрело в грязный пол автобуса, а рука была заломлена за спину.
А ещё мгновением позже прямо перед носом Павлова сверкнула лезвием здоровенная выкидушка. Второй джигит решил исправить ситуацию хорошо знакомым ему с самого детства методом поножовщины, но, видимо, забыл, что находится не в предгорьях Кавказа, а в городе на Неве, где такой вид общения не всегда находит понимание.
Настал черёд вмешаться и мне.
Хватило одного удара ногой, чтобы нож отлетел в сторону, едва не зацепив какого-то старика в рваном плаще, и одного – рукой, после чего кавказец каркнул и схватился за сломанный нос, из которого брызнула горячая южная кровь.
Автобус загалдел, как стая наседок, а мы с Серёгой, удовлетворившись проделанной работой, вернулись на свои места.
Благодарности от девушек мы не ждали, но, если честно, не стали бы возражать против "спасибо, вы нам ужасно помогли" и хотя бы одного на двоих номера телефона.
Но все получилось совсем иначе.
Водитель автобуса, вероятно неправильно истолковав ситуацию, нажал на тормоз, а потом выбежал из кабины на улицу, прямо к стоящему возле магазина "Напитки" милицейскому "уазику".
Я не знаю, что он там говорил, но не прошло и минуты, как в автобус ворвалось четверо милиционеров. Для порядка саданули нас пару раз резиновыми дубинками, а потом застегнули на запястьях наручники и вытолкали наружу.
Кавказцы каким-то хитрым образом растворились в толпе пассажиров, так что все лавры целиком и полностью достались нам с Хаммером.
Когда нас выводили, я обратил внимание, что одна из девушек быстро написала что-то на автобусном билете и почти неуловимым движением засунула клочок бумаги в карман Павлову.
Он этого не заметил. А вот я заметил. И ни на йоту не сомневался, что написала она не что иное, как тот самый номер телефона, о котором я размечтался пару минут назад.
Вот она, настоящая женская благодарность!
В следующую секунду меня опять саданули дубинкой по лопаткам, и лирическое отступление быстро сменилось жгучей болью. Потом нас бесцеремонно затолкали в "обезьянник" и повезли в неизвестном направлении.
Глава десятая
В ментовке
– Слышь, старик, нас, похоже, приняли за бандитов, – сказал я Хаммеру, на что он с готовностью кивнул. – В который раз! Что будем делать? Прикинемся гражданскими? Будем молчать, как Зоя Космодемьянская?
– Бесполезно. Все равно до конца жизни не закосишь. Уж лучше получить все сразу, чем мучиться в ожидании "инквизиции". Что нам могут пришить? Драку в общественном месте и нахождение во время законного увольнения в гражданской форме одежды… – Сергей старательно загибал пальцы. – Максимум это десять суток ареста, с отбыванием наказания на гарнизонной губе.
– И увольнение в запас тридцать первого декабря, за пять минут до Нового года, – добавил я, растирая то место, где наручники сжали руки. Стандартные милицейские браслеты явно не рассчитывались для ареста бодибилгеров.
– Ну, и это до кучи, – согласился скрепя сердце Сергей.
Вскоре мы подъехали к милицейскому участку. Нас, как нашкодивших котят, выволокли из машины и, подталкивая дубинками в спину, повели в околоток.
Старший сержант, сидящий на месте дежурного, лениво жевал бутерброд с колбасой и запивал его чаем из гранёного стакана. Увидев нас, довольно осклабился.
– Отлично, отлично, Удальцов! Откуда этих?.. – Он взял со стола пачку дешёвых сигарет и торопливо закурил, не спуская с нас сверкающих глаз. – Я что-то засиделся сегодня, пора и размяться!
– Драку учинили в автобусе, – отрапортовал идущий сзади нас "младшой". – К девушкам приставали!
– К девушкам?! – наигранно удивился сержант. – Как думаешь. Удальцов, провести с этими бычками воспитательную работу или просто оставить в камере до завтрашнего утра, без еды и походов в сортир? – Дежурный вылез из-за стола и вплотную подошёл к нам, не переставая улыбаться.
– Попридержи лошадей, командир, – бросил Хаммер, поймав взгляд сержанта. – Не про тебя добыча. Вызывай комендатуру – военные мы, моряки.
– Чего? Ах, военные! Тогда совсем другое дело! – И он изо всех сил ударил Серёгу в живот.
"Не получилось у джигита, вышло у мента", – подумал я в тот момент.
Хаммер согнулся пополам и зашипел, а дежурный снял с вбитого в стену гвоздя связку ключей и кинул её приведшему нас в участок младшему сержанту.
– В четвёртую их, – а сам снова уселся на место за стеклом и принялся доедать бутерброд и допивать остывающий чай.
Несколько шагов по тусклому коридору без окон – и мы очутились в комнате, где, кроме грязного окошка под самым потолком, не было ничего. Обшарпанные стены и давно немытый пол. К тому же кое-кто из недавних обитателей камеры вовремя не был выведен дежурным в туалет.
Нетрудно себе представить, какое выражение появилось на наших с Павловым лицах, едва мы переступили порог. Наручники не сняли, так что нам оставалось только стоять на ногах, прислонившись к стене, и ждать приезда комендатуры с автоматами.
А этот сержант вполне мог свалять дурака и вызвать машину с караулом только на следующее утро, когда кэп сам позвонит коменданту и сообщит о внеплановой задержке двух старшин первой статьи в очередном увольнении.
– Надо же было так влипнуть, елы-палы, – причитал Сергей, рассматривая нацарапанные на стенах надписи. – Кто нас просил ввязываться не в своё дело? Правильно говорят – ни один добрый поступок не остаётся безнаказанным!
– А ты хотел бы познакомиться с той, что с длинными волосами? – небрежно спросил я.
– Ещё бы! – усмехнулся Сергей. – Ты видел, какие у неё ноги?.. Да и личико… И вообще, она просто конфетка шоколадная! Я балдею от загорелых девчонок с белыми волосами!..
– Тогда достань из заднего кармана брюк номер её телефона и балдей дальше, – сказал я равнодушным голосом.
Павлов встрепенулся, словно его ужалила пчела.
– Чего?! Ты это о чем, дружище?
– О том автобусном билете, который успела засунуть тебе в карман та самая блондинка в награду за неслыханный героизм по защите её девичьей чести.
– Да как же я посмотрю номер, если у меня руки в браслетах?! – взорвался мигом проникший в тему Хаммер. – Слушай, Глеб, давай я достану, а ты мне покажешь, а?
Серёга не без труда извлёк из заднего кармана билет.
Я подошёл к нему задом, взял на ощупь бумажку и попытался расправить, чтобы можно было прочитать надпись.
Хорошо мы, наверно, смотрелись со стороны!
– Здесь ничего нет, – наконец раздался позади меня разочарованный голос друга. – Может, на обороте?..
Я перевернул билет.
– Ага! Вижу! – воскликнул Серёга радостно. – Очень плохо написано. Видимо, малышка торопилась.
– Понятное дело, торопилась. Однако долго мне ещё стоять в такой интересной позе?
– Да подожди ты, ничего с тобой не случится! – нетерпеливо ответил Хаммер, вероятно с тщательностью Шерлока Холмса пытаясь расшифровать начирканные авторучкой цифры. – Две я уже пробил, осталось ещё пять… По-моему, третья цифра "семь"! Или… один?
– Ты у меня спрашиваешь? – злился я. – Ты имя-то хоть прочитал?
– Нет тут никакого имени, только номер телефона, – ответил, погрустнев, Павлов. – Но все-таки зацепка имеется, как ни крути!..
– У меня предложение, – с трудом сдерживая нетерпение, сказал я. – Давай засунем этот чёртов талончик обратно в твой карман, а потом, когда нас освободят от наручников, ты сам спокойно во всем разберёшься. Лады?
– Хорошо, хорошо, – не слишком обрадовавшись, согласился Сергей, и мы снова повторили процедуру передачи билета. Он развернулся ко мне спиной, нащупал сначала мои браслеты, затем – талончик, взял его и положил в задний карман своих белых льняных брюк.
Потом мы опять повернулись лицом друг к другу…
Глава одиннадцатая
Старый ювелир
Хозяин ювелирной мастерской сидел в своём рабочем кабинете, обхватив руками голову.
Почему-то именно сейчас, когда ему перевалило за семьдесят пять, Натан Львович Канторович все чаше погружался в воспоминания, в события полувековой давности.
Казалось, уже все перегорело, быльём поросло, ан нет – перед глазами снова вставала Алина, единственная из женщин, которую он действительно любил, как теперь, с высоты прожитых лет, стало окончательно ясно…
Вспоминалось и другое… Впрочем, это "другое" никогда и не уходило из памяти…
Ювелир взял со стола отремонтированный перстенёк с сапфиром и открыл массивный сейф, положив в него золотую безделушку и достав оттуда старую папку с пожелтевшими листами бумаги. Раскрыл её в одному ему известном месте.
В несчётный раз за последние несколько десятков лет он брал калькулятор и вычислял текущую стоимость тех драгоценностей, что значились в его описи в зашифрованном виде. Если брать по максимуму, то вырисовывалась сумма в шесть с половиной миллионов долларов…
Натан Львович невольно испустил протяжный стон…
Полвека назад, во время ленинградской блокады, к нему обратился с заманчивым предложением его хороший знакомый – точнее, хороший знакомый его погибшего на фронте отца – Михаил Фридман. Тот занимал какой-то высокий пост в продовольственном комитете города и имел практически неограниченный доступ к продуктовым складам Ленинграда.
Суть предложения была проста, как прямая линия. Фридман достаёт продукты – сахар, тушёнку, хлеб, – а Натан меняет их на драгоценности умирающих от голода людей. Дело в том, что молодой Канторович уже тогда слыл не последним человеком на рынке ювелирных изделий и имел множество клиентов.
Передавать же продовольственные раритеты непосредственно Натану будет помощник Фридмана Тарас Шкавро.
Ухватистый Канторович, которому к тому времени самому было впору менять собственные драгоценности на съестное, сразу уцепился за эту идею. Дело не выглядело слишком опасным – властям Ленинграда, попавшего под чудовищный пресс германской военной машины, было не до каких-то там спекулянтов.
Однако крайним Натан оставаться все-таки не хотел. И у него возникла недурная мысль – привлечь к обменным операциям свою близкую подругу Алину.
Встречное предложение Канторовича не пришлось, однако, по душе Фридману, который считал – чем больше людей участвует в деле, тем выше вероятность разного рода неприятностей. А когда начпрод узнал, что Алина живёт в коммуналке, его возражения приобрели категорический характер.
Но Натан решительно не желал засвечивать ни себя, ни свою квартиру. В коммуналке Алины, объяснял он Михаилу Фридману, остался только один человек. Причём сосед – личность интеллигентная, искусствовед. Днюет и ночует у себя на работе, в Эрмитаже. А ежели что – заткнуть ему рот горбушкой хлеба будет не сложно.
С молодыми симпатичными девушками, убеждал партнёра Натан, люди охотнее идут на контакт, не так болезненно будут реагировать на утраченные реликвии. Да и, кроме всего прочего, он, Канторович, работает на оборонном заводе, и времени для бизнеса у него крайне мало.
В конце концов Фридман снял свои возражения.
Но ещё большие проблемы возникли с другой стороны.
Комсомолка Алина Норкина наотрез отказалась заниматься "таким грязным делом". И, как ни уговаривал любимую девушку Натан, рисуя грандиозные послевоенные перспективы их совместного безоблачного будущего в случае её участия в деле, та – ни в какую.
Но…
Девушка попросту голодала. Она устроилась санитаркой в госпиталь, но продовольственные карточки, положенные за эту работу, отоваривались скудно. А когда она их потеряла…