- Да, я нервничаю! Я не машина, наконец, чорт возьми! В силу всех известных тебе обстоятельств я прошу ревком освободить меня от работы и переправить за фронт. Я могу просто не выдержать бесконечного напряжения, сорваться и еще больше навредить делу. Примите это все во внимание. Камень тоже может расколоться.
- Г-глупп-ости! Отправляйся домой и отдохни!
Голос Семенухина стал нежным и ласковым. Было похоже, что отец говорит с маленьким и любимым сыном:
- Дмитрий! Я понимаю, что тебе очень тяжело, и что вспышка твоя совершенно естественна. Ты наш лучший раб-бботник. Отдохни дня два. А п-после т-ты сам б-будешь смеяться!.. Ппойми, как-какая счастливая случайность! Орлов умер, и б-белые спокойны, а Орлов т-ттут, рядком, голуб-ббчики!
- Хорошо! До свиданья! У меня действительно голова кругом идет!
- П-понимаю! Так не б-ббудешь глупить?
- Нет!
- Ч-честное слово?
- Да!
- Д-до свид-данья? Т-такая глупп-пость! За т-три дня ты соб-брал т-такие сведения, и вдруг…
Он схватил обеими руками руку Орлова и яростно смял ее:
- Отдохни о-ббязательно! - и нежно закончил, - ч-чудесный т-ты п-парень!
Порция мороженого.
Леон Кутюрье бросил продавщице деньги, воткнул в петличку две астры и, поигрывая тросточкой, побрел вниз по Николаевской улице, по-кошачьи улыбаясь томным от осеннего воздуха женским глазам.
Было жарко, и Леону Кутюрье захотелось освежиться.
Он распахнул стеклянную дверь кондитерской, положил шляпу на столик, налил воды из графина и заказал кельнерше порцию мороженого.
Огляделся. За соседним столиком пили гренадин два офицера. У одного правая рука висела на черной повязке, и сквозь бинт на кисти просочилось рыжее пятнышко крови.
Кельнерша подала мороженое, и Леон Кутюрье с наслаждением заглотал ледяные комочки с острым привкусом земляники.
- …Ну-да…об Орлове и говорю.
Пальцы Леона Кутюрье медленно положили ложечку на стол, и все тело его незаметно подалось в сторону голоса.
- …Здорово это вышло! Идем мы, понимаешь, обходом по путям. Тут эшелоны стоят, теплушки всякие. Должны были пехоту принимать на север. Глядим прет какой-то леший из-под колес. Шмыг бочком, - и лезет в теплушку. Стой! Остановился. Подходим. Здоровенный мужичина в свитке и бородища рыжая. А глаза как угли. Ты кто? "Ваши благородия, явить божецку милость. Я ж з Юзовки. Домой треба, а тут усю недилю потяги стояли. Дозвольте доихать". - "Тебе в Юзовку? А зачем же ты в этот поезд лезешь, когда он на Круты идет?" - "Та я ж видкиля знаю, коли уси потяги сказились?" - "Сказились? Документы!" - "Нема, ваше благородие, бо вкралы!" Щеглов и говорит: забрать. Он в крик: "За що? Що я зробив?" Ведем на вокзал. Только ввели, вдруг сбоку кто-то кричит: "Орлов!" Какой Орлов! "Председатель губчека!" У нас рты раскрылись. Вот так птицу поймали. И еще тут три человека подбежали, узнали. Один в чеке сидел, так тот его сразу по морде. Конечно, кровь по бороде, а он на своем стоит. "Я, - говорит, - Емельчук, киперативный". Хотели его на вокзале пришить, но комендант приказал в разведку.
- Зачем?
- Как зачем? Он же ясно на подполье остался. И у него вся ниточка организации.
- Ну, такой ни чорта не скажет. Мы из одного чекиста жилы на шомпола наворачивали, и то, сукин сын, молчал.
- Заговорит!.. Три дня поманежат - все выложит, а потом и налево. Ну, пойдешь, что ли, к Таньке?
- А что?
- Обещала она сегодня свести в одно место. Железка! Всякие супчики бывают - можно игрануть!
- Пожалуй!.. - лениво ответил офицер с подвязанной рукой и хотел встать.
Леон Кутюрье поднялся из-за своего столика и, подойдя к офицерам, с изысканной вежливостью склонил голову.
- Ви простит. Не имею честь, l'honneur, знать. Я есть коммерсант Леон Кутюрье. Я слышать ви поимщик чекист Орлов?
Офицер польщенно улыбнулся.
- Я желаль знать… Я много слыхаль Орлов… Я приехал из Одесс и узналь мой старая мать, ma pauvre mere, расстрелян чека. Я имель ненависть на чека и хотель винить la sante доблестни русску лейтенант. Ви рассказать мне, какой Орлов. Я бы его сам l'assasinas, как эта по-русску… убивать!
В глазах Леона Кутюрье мелькали злобные вспышки. Офицера заинтересовал забавный иностранец. Он нагнулся к товарищу.
- Мишка!.. Этого французского дурня можно здорово подковать на выпивон. Я его обработаю!
Он повернулся к Леону.
- Мсье!.. Мы очень счастливы! Представитель прекрасной Франции! Мы проливаем кровь за общее дело. С чрезвычайным удовольствием позволим себе ответный тост за ваше здоровье. Разрешите представиться. Поручик граф Шувалов!.. Подпоручик светлейший князь Воронцов!
Второй офицер осторожно толкнул товарища сзади. Тот шикнул:
- Молчи, шляпа! У француза все знакомые в России графы!
Леон Кутюрье пожал руки офицерам.
- Ошень рад! Je suis enchante, восторжен, иметь знакомство прекрасни русски фамиль.
- Но знаете, мсье! Нам нужно перекочевать, по нижегородскому обычаю, в другое место. В этой дыре, кроме гренадина, ничего нет. А в России не принято пить за здоровье друзей фруктовой водой.
- Mais oui! Я знает русска обичь. Мы будем пить водка.
- О, это здорово! Настоящая русская душа! - и "светлейший князь Воронцов" нежно хлопнул француза по плечу.
- Мы будем пить водка! Потом вы мне говорит об Орлов! Я хочу знать, где он сидит? Я ехаль к главному командир, предлагаль стрелять Орлов своя рука, мстить! Le vengeance!
- Видите ли, мсье, - сказал небрежно светлейший князь, - я, к сожалению, не могу сказать вам, где сидит сейчас этот супчик. Это слишком мелкий вопрос для меня, русского аристократа, но, к счастью, я вижу в дверях человека, который вам поможет. Разрешите я вас оставлю на минуту?
Он элегантно звякнул шпорами и пошел к двери, в пролете которой стоял, оглядывая кафе, высокий, тонкий в талии офицер.
"Светлейший князь" взял офицера за локоть.
- Слушай, Соболевский, будь другом! Мы с Мишкой подловили тут одного французского обормота. Он какой-то спекулянт из Одессы, приехал искать свою мамашу, а ее в чеке списали. Случайно слышал, как я вчера арестовал Орлова и воспылал ко мне нежными чувствами. Хороший выпивон обеспечен. Идем с нами! Ты можешь порассказать о его симпатии, и он уйдет не раньше, как с пустым карманом. Только имей в виду, что я князь Воронцов, а Мишка граф Шувалов!
Офицер поморщился.
- Только и знаете дурака валять. У меня груда дела.
- Соболевский! Голубчик! Не подводи! Не будь свиньей! У тебя же самые свежие новости из вашей лавочки. А француз страшно интересуется Орловым. Даже предлагал, что сам его расстреляет за свою pauvre mere!
Соболевский со скучающим лицом вертел шнур аксельбанта.
- Ну, что же?
- Ладно! Дьявол с вами! Согласен!
- Я знал, что ты настоящий друг. Идем!
Соболевского представили Леону Кутюрье.
- Куда же?
- В "Олимп". Пока единственный и открыт!
Подозвали извозчиков и расселись.
Мой друг.
От смятых бархатных портьер, обвисших пыльными складками на окне, было полутемно в прохладном кабинете.
Сумеречные светы, сквозь волну табачного дыма, холодно стыли на батарее пустых бутылок, у края стола.
В глубине кабинета на тахте, уже мертвецки пьяные, возились и щипали девчонок-хористок "граф Шувалов" и "князь Воронцов".
Хористки визгливо пищали, хохотали и откатывали солдатские непристойности.
У одной шелковая блузка разорвалась, рубашка слезла с плеча, и в прореху выпячивалась острая грудь с твердым соском.
"Граф Шувалов" верещал, изображая грудного младенца:
- Уа, уа-ааааа! - дрыгал ногами и тянулся сосать грудь. Девчонка отбивалась и шлепала его по губам.
За столом остались только Соболевский и Леон Кутюрье.
Француз, откинувшись на спинку стула, обнимал за талию примостившуюся у него на коленях тихонькую женщину, похожую на белую гладкую кошку.
Она мечтательно смотрела в окно.
Поручик Соболевский сидел совершенно прямо на стуле, как будто на лошади во время церемониального марша, и курил.
Лица его против света не было видно, и только изредка поблескивали глаза.
Глаза у поручика были странные. Большие, глубоко посаженные, томные и в то же время зверьи. По ночам, во время метели, в степи, сквозь вихрь снега, зелеными огоньками горят волчьи глаза.
И так же, по временам, зеленым огнем горели глаза поручика Соболевского.
Разговаривали они все время по-французски.
В начале обеда Кутюрье обращался к поручику на своем ломаном волапюке, от которого дергались в восторге оба офицера, пока Соболевский не сказал, нахмурясь:
- Monsieur, laissez votre esperanto! Je parle francais tout couramment.
Француз обрадовался. Оказалось, поручик Соболевский жил и учился в Париже, в Сорбонне.
Он сидел против Леона, прямой, поблескивающий глазами, и тихо говорил о Париже, вспоминал дымные сады Буживаля, в которых умер Тургенев, шумные коридоры факультета de belles lettres, где провел три чудесные года.
Леон Кутюрье кивал головой, со своей стороны поминал парижские веселые уголки и упорно подливал поручику вино. Но поручик пьянел медленно. Он только еще больше выпрямлялся с каждой рюмкой и бледнел.
- Да, это было прекрасное время нашей Франции, - со вздохом сказал Леон, - а теперь огонь Парижа померк. Проклятые боши достаточно разредили парижан, и сейчас Париж город тоскующих женщин.
- Вы давно из Парижа? - спросил поручик.
- Не очень! В прошлом году, как раз в бошскую революцию. И мне стало очень грустно. Веселье Парижа - траур, и сердце Франции под крепом.
- Да, грустно, - процедил задумчиво поручик и внезапно спросил. - Мои беспутные приятели сказали, что вы приехали за вашей матушкой?
Леон Кутюрье вздохнул.
- О, да! Как ужасно, господин лейтенант, и я даже не знаю, где ее могила. Какие звери! Чего хотят эти люди? В варварской азиатской стране водворить социализм? Безумие, безумие! Мы имеем пример нашей Великой Революции. Ее делали величайшие умы в стране, которая всегда была светочем для человечества. И что же? Они отказались от социализма, как от бессмысленной утопии. А у вас?.. О, мой бог! Социализм у калмыцких орд? И эти звери не щадят женщин! О, моя мать! Я слышу, она зовет меня к мщению!
- Да, да. Ее расстреляли в чека?
Кутюрье кивнул головой.
- Вы теперь понимаете, какая отрада для меня, что этот негодяй арестован!
- Дай папиросу, французик, - мяукнула неожиданно кошечка, свернувшаяся на коленях Леона. Ей было скучно слушать незнакомые слова.
- Я с большой нежностью вспоминаю Париж, - сквозь зубы выговорил Соболевский, - это было лучшее мое время. Молодость, энтузиазм и чистота! Я любил литературу, эти сумасшедшие ночные споры в кабачках, где решались мировые проблемы слова, в дыму папирос, в тумане абсента, под визги скрипок. И эти стихи, читаемые неизвестными юношами, которые назавтра гремели своими именами по всему миру…
Поручик зажмурился.
- Вы помните это:
Hier encore l'assaut des titans
Ruait les colonnes guerrieres,
Dont les larges flancs palpitants
Craquaient sous l'essieu des tonnerres…
- О, я этого не понимаю… Я слаб в литературе. Моя область коммерция!
Совсем стемнело. С дивана, из темноты, доносились заглушенные поцелуи и взвизгивания. Поручик допил вино, еще побледнел.
- Пора, пожалуй, отправляться. Много работы.
- Вы, верно, очень устали?.. Вся ваша армия. Но это последняя усталость героев. За вашими подвигами следит весь цивилизованный мир. Теперь ваша победа обеспечена!
Поручик облокотился на стол и посмотрел в лицо собеседнику пьяно и грозно.
- Да, скоро кончим! Надоела мелкая возня! После победы мы займемся перестройкой России в широком масштабе!
- Как вы мыслите себе ваше будущее государство?
- Как?.. - поручик еще тверже оперся на стол. Леон Кутюрье увидел, как странные глаза Соболевского расширились бешенством, яростью, заполыхали, заметались волчьими огнями.
- О, мсье! У меня своя теория. Все до тла! Вы понимаете! Превратить эту сволочную страну в пустыню. У нас сто сорок миллионов населения. Права на жизнь имеют только два, три! Цвет расы - литература, искусство, наука! Я материалист! Сто тридцать семь миллионов на удобрение! Понимаете? Никаких суперфосфатов, азотистых солей, селитры! Удобрить поля миллионами! Мужичье, хамы, взбунтовавшаяся сволочь. Все в машину! Большую кофейную мельницу. В кашу! Кашу собирать, прессовать, сушить и на поля! Всюду, где земля плоха! На этом навозе создавать новую культуру избранных.
- Но… кто же будет работать для оставшихся?
- Ерунда! Машины! Машины! Невероятный расцвет машиностроения. Машина делает все. Скажете, машины нужно обслуживать? О, здесь поможете вы. Вы получили после войны огромные территории в Африке, в Австралии. Вы все равно не можете прокормить всех своих дикарей, не можете всем дать работу. Мы купим их у вас. Мы создадим из них кадры надсмотрщиков за машинами. Немного! Тысяч триста! Хватит! Мы дадим им роскошную жизнь, вино, лупанарии со всеми видами разврата. Они будут купаться в золоте и никогда не захотят бунтовать. Кроме того, медицина! Гигантские успехи физиологии! Ученые найдут место в мозгу, где гнездится протест. Это место удалят оперативным путем, как мозжечок у кроликов. И больше никаких революций! Баста! К чорту! Что вы на это скажете?
Леон Кутюрье неспешно ответил:
- Это крайность, господин лейтенант! Излишняя жестокость! Мир, Западная Европа не простит вам уничтожения такого количества жизней.
Поручик перегнулся к французу. В глазах его уже было голое безумие. Голос стал острым и ощущался как вбиваемый гвоздь.
- Струсил? Бульварная душа, соломенные твои ноги! Все вы сопляки! Ублюдочная нация, паровые цыплята! На фонарь вас, к чортовой матери! - он вытер рукой запенившиеся губы, - чорт с тобой! Пойду! Выспаться надо! Завтра еще товарищей в работу брать!..
- Каких товарищей? - спросил Кутюрье.
- Краснопузых… хамов! Легкий разговорчик… Иголки под ноготки, оловца в ноздри… Я комендант контр-разведки! Понимаешь ты, французская блоха!
Поручик горячо дышал перегаром в лицо Леону Кутюрье. Женщина на коленях у француза встрепенулась.
- Ты что так ногой дрожишь, миленький? Холодно, что ли?
- Ньет!.. Ти мне томляль нога… Сходит, пожалуст! - ответил сердито француз.
Соболевский посмотрел на женщину, дернулся всем телом и, размахнувшись, сбил со стола бутылки. Пол зазвенел осколками.
- Напился, сукин сын! - сказала женщина.
Поручик смотрел на осколки, соображая. И снова нагнулся к французу.
- Ты меня прости, Леончик… Леошка! Ты хорр-роший малый, а я сволочь, палач! Поедем, брат, ко мне на полчасика. Я тебе покажу последнее падение… бездну… Ты Достоевского не знаешь?.. Нет? Ну и не надо!.. А вот посмотришь и расскажешь во Франции… Скажи им, сукиным детям, что выносят русские офицеры, верные долгу чести и братскому союзу…
- Хорошо… господин лейтенант! Но успокойтесь!.. У вас нервы не в порядке… Я все расскажу… У нас во Франции ценят ваше геройство…
- Да… ценят?.. Гнилой шоколад посылают, старые мундиры, снятые с мертвецов? Подлецы они все! Один ты хороший парень, Леоша! Едем!
- Может быть, не стоит, господин лейтенант? Вы устали, нездоровы. Вам нужно серьезно отдохнуть.
- Ну, что же, опять струсил?.. Не бойся! Пытать не буду! Я пошутил. Едем, Леончик!.. Тяжело мне!.. Русский офицер, стихи писал, а теперь в палачи записался. Я тебя ликером напою. Зам-мечательный бенедиктин!
- Хорошо!.. Только нужно расплатиться.
- Не беспокойся!
Соболевский позвонил.
- Счет завтра в контр-разведку! Скобелевская, 17. И катись, к матери! - Соболевский подошел к дивану.
- Ну… сиятельные! Довольно вам тут блудить. Марш!
- Ты уезжай, а мы останемся.
- А платить кто будет?
- Деньги есть!
Леон Кутюрье простился с офицерами. В вестибюле Соболевский подошел к телефону.
- В момент машину!.. К "Олимпу!" Я жду!
Они вышли на подъезд. Поручик сел на ступеньку. Леон Кутюрье облокотился на перила.
Соболевский долго смотрел на уличные огни. Повернул голову и сказал глухо:
- Леон! Когда-то я был маленьким мальчиком и ходил с мамой в церковь…
Леон Кутюрье не ответил. Из-за угла, пугающе черный и длинный, выбросился к подъезду автомобиль. Поручик встал и подсадил француза.
Машина взвыла и бесшумно поплыла по пустым улицам. Резко стала у двухъэтажного дома в переулке. С крыльца окликнул часовой.