***
- Ну, вы попали, - сказал Женя Танненбаум… Нет, это он потом сказал. А тогда он сказал:
- Вот мы и пришли.
В зале на стенах светились бра в виде канделябров, а на столах колыхались огоньки живых свечей. Акулы пера стояли парами, тройками или стайками. Когда мы вошли, к нам обернулись. Танненбаум громко и торжественно объявил:
- Коллеги! Прошу любить и жаловать - Андрей Серегин. Звезда, так сказать, криминальной журналистики.
Мне захотелось дать Жене в морду.
Вполне, кстати, нормальное желание. Но все-таки в морду я ему не дал, а только буркнул зло: аплодисментов, мол, не слышу. И Танненбаум, огорчившись безмерно, тут же и откликнулся:
- Поприветствуем нашего гостя аплодисментами!
И я до конца прочувствовал танненбаумовскую "дремучую языческую лохматость"… Раздались аплодисменты. Я посмотрел в ту сторону, откуда они прозвучали, и увидел Аню Лукошкину. "Ну, Анька, - подумал я, - вот вернемся в Питер, я тебе все припом…" Но до конца недодумал: Лукошкина была чудо как хороша. В очень простом, длинном, черном платье, с ниткой жемчуга на груди.
Потом начался ужин. Знакомство. Тосты. Упражнения в остроумии и красноречии. Больше всех, конечно, старался наш друг Ельц… тьфу! - Танненбаум. Это меня раздражало. Но еще больше раздражало то, что этот лысый пень все вился вокруг моего юриста. Я подозвал Колю Повзло и дал ему поручение.
- Легко, - сказал Коля. - Нокаутом в третьем раунде.
- Легко? - переспросил я. - Вы же в разных весовых категориях, Коля… Он килограммов на тридцать-сорок больше тебя весит.
- Ты, Обнорский, дилетант, - очень солидно сказал Коля. - Я же с депутатами ЗакСа и чиновниками из Смольного пью.
Этот аргумент показался мне убедительным. И, забегая вперед, скажу, что Коля с поставленной задачей справился. Геройски, нисколько не щадя себя.
Ужин потихоньку приобретал все более непринужденный характер. Господа журналисты вели себя раскованно. Начались танцы… стал затеваться поход в сауну смешанным коллективом. ("Разнополым", - сказал Юрий Львович, немолодой главный редактор газеты "Скандалы и светская жизнь N-ска". Любознательный Повзло спросил у него: "А какой у вас тираж, коллега?" - "Шесть тысяч, коллега". - "Помилуйте, в N-ске все население - тридцать тысяч, - возразил Повзло. - Как же вам удается реализовать шесть тысяч?" - "Люди, - возразил Юрий Львович, - очень интересуются светской, знаете ли, жизнью…" Ошеломленный Коля сильно зауважал Юрия Львовича.)
Вечер вошел в ту стадию, когда уже царит всеобщий и всеохватный восторг, алкогольное парение души у одних и страстный поиск амуров у других… Так ведь весна! Взгляд Володи Соболина упал - ах, весна! - на некое создание женского полу с грудью и попкой. Взгляд Володи упал в глубочайшее декольте… да там и остался. Володя оставил Повзло с Танненбаумом и как самонаводящаяся ракета пошел на цель…
Весна. Весна! Неслышный гимн любви волнует кровь. Бушуют гормоны.
Повзло старательно выполнял мое поручение и "язычески-лохматый" бильярдный шар Танненбаума уже склонялся к Коле на плечо. Звучала музыка, перекрывая ее, из сауны летел женский визг. Визг был голым.
- Обнорский, - сказала, подходя ко мне, Аня. - Обнорский, пригласи меня танцевать.
Я пригласил, и мы пошли танцевать.
Как же это я раньше не обращал внимания, какие у нее глаза? Беда, а не глаза!
Музыка кончилась, но мы так и стояли посреди зала.
- Аня, - сказал я.
- Что?
- Анька, пойдем ко мне, - шепнул я.
- Нет, - сказала она.
- Почему? - спросил я.
- Потому что мы с тобой мало знакомы, - ответила она.
- Мы! С тобой! - изумился я. - Да мы с тобой вместе работаем уже сколько лет.
- И это повод для того, чтобы идти к тебе?
- Конечно, - уверенно сказал я. - Пойдем. У нас будет свидание.
- Свидание - это прежде всего романтика, - юридически точно сформулировала Лукошкина.
- Романтики будет столько, сколько у тебя никогда не было. Пойдем ко мне.
- Хорошо, - наконец сдалась Аня. - Встретимся через полтора часа у второго коттеджа.
***
В тот вечер и произошла первая кража.
Но до утра никто об этом не знал.
Я пошел в свое шале привести себя в порядок, прилег на кровать и представил, как все у нас будет… Вж-ж-жи-икк "молнии" по спине платья, шелест ткани, скользящей по телу. Ломкий, призрачный свет луны в небе и бронзовый взгляд бюста В. В. Маяковского с телевизора…
За окном серебрился снег и долетали иногда голоса коллег журналистов. Семинар!
***
…В свое шале я вернулся - совершенно замерзший - только в пятом часу утра. Или, если хотите, ночи. Два часа я прождал Лукошкину у второго коттеджа, но она не пришла. Несколько раз я порывался пойти в ее домик и устроить скандал, но каждый раз останавливал себя.
Я заставил себя уйти с места назначенного, но почему-то несостоявшегося свидания, только когда понял, что еще десять минут - и с обморожением всех конечностей меня доставят в местную больницу, где какой-нибудь энский лекарь радостно приступит к ампутации…
Злой - нет, даже не злой, а совершенно обескураженный поведением Лукошкиной я дошел до своего коттеджа и удивленно обнаружил, что в моей комсомольско-молодежной обители горел свет и был слышен голос. "Аня!" - подумал я и тихонько вошел.
Дверь из прихожей в гостиную была приоткрыта. Сквозь щель я разглядел Володю Соболина. Соболин расхаживал по ковру и что-то бормотал себе под нос…
Интересно!
- И что же вы здесь делаете, господин репортер? - входя, спросил я строго.
Володя медленно обернулся, посмотрел на меня отсутствующим взглядом. Губы его шевелились.
- Соболин! Ау! Очнись.
- А, Андрей! Ты не можешь себе представить, что это за женщина, - сказал Соболин. - Марсианка… Марсианка!
- Лукошкина? - со злостью спросил я.
- Какая Лукошкина? - не понял Соболин.
Я успокоился, поняв, что соболинская марсианка - это какая-то другая особь женского пола.
- Ты что здесь делаешь, Вова? - спросил я уже спокойно.
- Тигрица! - сказал Вова.
Я сел в кресло, вытянул ноги и посмотрел на бронзового Маяковского. Владимир Владимирович скорбно опустил глаза.
- Так тигрица или марсианка? - продолжал я допрос Соболина.
- Марсианская тигрица, - ответил он.
- А может, тигровая марсианка?
- Нет, нет… Марсианская тигрица. Именно так! Да! Так!
М- да, подумал я, худо дело-то… я громко щелкнул пальцами, и Вова, кажется, пришел в себя. На меня посмотрел слегка изумленно.
- Ну так что случилось-то, господин Соболин? И как ты, друг мой, оказался здесь?
- У тебя, Андрей, дверь была открыта.
- Возможно, что и открыта. Забыл.
А ты- то что здесь делаешь?
- Да я вот… Виктория. О, она тигрица!
- Ага, - сказал я, - понял. Виктория - эта та, у которой бюст из декольте выпрыгивает?
- Она… она! Ты очень точный дал образ, Андрей.
- Так ты ее трахнул?
- Нет.
- Фу, Соболин… Как это низко! Женщина хочет любви, а ты…
- Она меня трахнула, - победно сказал Вова. - Тигрица!
- Ну, это в корне меняет дело, - согласился я и повернулся к Маяковскому. Владимир Владимирович кивнул. - А ко мне-то ты чего приперся среди ночи?
- Повзло пьяный храпит - невозможно… Нас же вдвоем поселили. Это только ты, Анька, Танненбаум и Виктория отдельные коттеджи занимаете. А мы - рядовые бойцы - живем парами. Так Повзло - сволочь! - храпит… работать невозможно.
- Ну, иди тогда к своей тигрице.
- Не могу… Она меня после пяти выставила.
Я посмотрел на часы - было всего-то половина пятого.
- Еще нет пяти, - сказал я. - Что ты несешь?
- После пяти раз, - ответил Вова, скромно потупив глаза.
Я зааплодировал, Маяковский за отсутствием рук просто кивнул. Но одобрительно.
***
Утром было солнце и… скандал. Выяснилось, что у одной из дам пропал парик.
Дама была расстроена, едва сдерживала слезы и говорила, что парик куплен ею в Лондоне, дорогущий - стоит черт те сколько валютных фунтов: "Это какая же сучка его спи…ла? А еще интеллигентные люди!"
Страдающий тяжелым похмельем господин Танненбаум обошел коллег, расспрашивая: не видел ли кто английского парика? Никто ничего не видел… А еще интеллигентные люди!
Перед завтраком ко мне подошел сияющий светский хроникер Юрий Львович и, подмигивая, рассказал, что, мол, не только пропажи случаются, но и находки.
- Что же за находки? - поинтересовался я механически, без интереса.
- Вот! - торжественно сказал Юрий Львович и вытащил из кармана пиджака ажурный кружевной комочек. - Вот, извольте… хе-хе… в бильярдной нашел.
Кто- то из дам… хе-хе… забыл… на бильярде.
- Бывает, - пожал я плечами и хотел отойти, но Юрий Львович схватил меня за пуговицу и продолжал:
- Разврат. Скандал. Аморалка. Горячий, знаете ли, материал для моего издания… хе-хе…
- Вы что же, - удивился я, - собираетесь об этом написать?
- Есь-тесь-ств… А про парик Галька врет, врет. Она его на "секонде" нарыла за полтаху… Говно - хе-хе, - а не английский.
В зал вошли Лукошкина и Повзло.
Я все еще не мог решить, как вести себя с Аней - устроить скандал или просто мило поинтересоваться, где она была этой ночью?
Юрий Львович продолжал бубнить:
- Я ее, прошмандовку старую, знаю - она с начальником милиции еб…ась - хехе! О, я ее знаю.
Он был мне крайне неприятен. Я извинился и поскорее ушел от "светского хроникера".
Поздоровались мы с Лукошкиной весьма сдержанно.
Наконец я решился:
- Аня, я тебя ждал…
- Я тоже, - сказала Лукошкина. - Но тебя там не было. Я прождала тебя десять минут и пошла спать. А где был ты?
- Я - я два с лишним часа стоял на морозе…
- С цветами? - в глазах Лукошкиной мелькнули искорки.
- Откуда я тебе цветы возьму ночью в этой глухомани.
- Какое же свидание без цветов?
- Два часа… на морозе… - бессвязно - что это со мной? - продолжал я.
- И где ты стоял?
- У второго коттеджа. Два часа. Холодно. Замерз.
- Места свиданий и встреч надо записывать, - назидательно сообщила Лукошкина. - Я, например, всегда записываю, где и с кем встречаюсь, и поэтому со мной таких историй не бывает.
Я же тебе сказала - у двенадцатого коттеджа.
- По-моему, у второго? - неуверенно сказал я.
- У двенадцатого, - твердо заявила Лукошкина.
Осознав, что выяснить истину о неудачном ночном свидании мне вряд ли дано, я переключился на Колю Повзло, который присутствовал при нашем диалоге, но по его внешнему виду было понятно, что он вряд ли что-нибудь понял.
- Как самочувствие, камикадзе?
- Да я, - ответил Коля, - в ЗакСе бухаю… с депутатами! Закалка! Тренировка… как огурчик, шеф.
В общем, приврал Коля, - от него уже пахло свеженьким.
***
Днем мы читали лекции по расследовательскому ремеслу. Слушали нас на удивление внимательно, задавали много вопросов. Изрядную активность проявляли Юрий Львович и его супруга - смазливая бабенка лет на пятнадцать моложе мужа. Вопросы они задавали специфические - все про проведение тайной фотосъемки и видеозаписи… Каждому свое.
Потом был трехчасовой перерыв на обед. Я собрался сходить в гости к Ане Лукошкиной, но ворвался Соболин и начал рассказывать, какая Виктория изумительная, тонкая и страстная. А отец у нее - генерал-майор, но, конечно, не в этом дело…
- А в чем? - перебил я с досадой.
- Она - необыкновенная женщина, Андрей. Ты не понимаешь. Я хочу посвятить ей стихи… или романс… или крутой шлягер.
- Посвяти ей поэму, - посоветовал я.
- Поэму? - ошеломленно спросил Володя.
- Поэму, поэму… Шел бы ты лучше к ней, Володя. К тигрице.
- Да ее нет, ушла куда-то… Ты думаешь - поэму?
Насилу я от Володи освободился и долго смотрел ему вслед. Соболин медленно брел по широкой, расчищенной от снега дорожке и что-то бормотал в диктофон… Совсем крыша поехала у мужика.
Я пошел к Лукошкиной. По пути я представил, как задерну шторы, чтобы до нас не добрался похотливый взгляд Юрия Львовича - сторонника скрытого фотографирования. Как сквозь золотистые занавески будет пробиваться солнечный свет, и в этом свете тело Анны будет…
Дойдя до домика, где обитала Лукошкина, я постучал.
- Заходите, открыто! - раздался ее голос.
Я зашел.
Аня сидела на кровати и изучала какие-то бумаги.
Я присел рядом. Взял ее за плечи, потянул к себе…
- Ты мне мешаешь, Андрей! - произнесла Лукошкина, не отрываясь от документов. - Извини, но я страшно занята.
Надо все это, - показала она на огромную пачку бумаги, - прочитать за час и сообщить в Питер клиенту, что я обо всем этом думаю.
- Мы же на отдыхе, Аня!
- Во-первых, мы не на отдыхе, а на семинаре. Во-вторых, у меня кроме Агентства, как тебе известно, есть клиенты, которые нуждаются в моей помощи. Юридической. И я не могу их подвести.
- Хорошо, - согласился я. - А вечером? Вечером ты будешь свободна?
- Вечером - буду.
- И мы увидимся?
- Увидимся.
- Где? - спросил я. - Здесь?
- Нет, не здесь.
- Значит, у меня.
- И не у тебя.
- На мороз больше не пойду, - максимально жестко заявил я.
- Давай, - задумалась Аня, - давай встретимся в сауне. Там тепло.
- А сауна в этой комсомольской зоне одна? - спросил я недоверчиво.
- Одна-одна. Значит, в сауне, в одиннадцать. Нет, лучше в одиннадцать тридцать. А то я не успею все свои дела доделать.
В обед случилась еще одна кража.
После обеда читал лекцию Соболин.
Блеснул. Превзошел самого себя. Обращался он, правда, только к Виктории.
Приводя примеры из практики, изрядно… э-э… ошибался в оценках своей роли и дважды почему-то упомянул планету Марс и тигров. Но очень даже ничего выступил. Вдохновенно.
***
О краже стало известно только ближе к вечеру. Мы с Лукошкиной сидели в малом зале, я наблюдал, как Танненбаум разжигает камин… Аня продолжала читать свои бумажки и что-то отмечать в блокноте. Вечерело, на соснах за окном золотилась кора в лучах садящегося солнца.
Я думал о том, как вечером - в одиннадцать часов тридцать минут по местному времени - я возьму Аню за руку, и мы…
Но тут влетел Соболин.
- Андрей! - горячо сказал он. - Андрей, послушай.
Он сказал это и встал "в позу драматического актера". "Поэма, - догадался я. - Поперла поэма, и сейчас придется ее слушать". Камин затрещал, языки пламени лизнули поленья, отсветы упали на Володино лицо - отрешенное и трагическое.
Настал миг откровения, большого искусства… Танненбаум смотрел на Соболина, открыв рот.
Володя отвел правую руку в сторону и завыл:
Тигрица ты! На Марсе день сгорает.
В загадочной небесной высоте.
Душа моя страдает и блуждает,
Как будто в лабиринтах декольте.
Лукошкина оторвалась от своих документов и прыснула, Володя осекся. Да, художника может обидеть каждый!
- Что? - спросил Володя. - Что вы сказали, Анна Яковлевна?
- Я?… Я ничего.
- А мне показалось, что вы сказали.
Извольте…
- Я, Владимир Альбертович, ничего не сказала, я только подумала, что ваш… э-э… текст не совсем оригинален.
- Как? - воскликнул Володя. - Вы хотите сказать?…
- Нет, нет, Владимир Альбертович.
Боже упаси. Просто мне вспомнился один текст с очень созвучным началом, - успокаивающе сказала Лукошкина.
- Автор? - со сталью в голосе произнес Володя. Дрова в камине уже разгорелись, и свет от них падал на трагическое Володино лицо - Гамлет, да и только.
- Лоханкин, - сказала Аня. - Васисуалий Лоханкин.
- Как?
- Своей супруге… Кстати, если вы помните, ее зовут Варвара, и она имела два существенных достоинства: большую белую грудь и службу… Так вот, обращаясь к Варваре, Лоханкин говорил так: "Волчица ты! Тебя я презираю. К любовнику уходишь от меня…"
И так далее. Мне показалось, что есть некоторое сходство. Разумеется, случайное…
- Так, - сказал Володя. - Так…
Он сделал шаг к камину, легко отодвинул рукой стокилограммового Танненбаума.
- Закройте рот, Танненбаум, - саркастически, горько сказал не понятый современниками поэт.
Танненбаум послушно закрыл рот. Володя вытащил из заднего кармана джинсов несколько листочков бумаги и бросил их в огонь. Они сразу же вспыхнули и сгорели.
Володя был по-своему прекрасен в этот момент. Черные лохмотья сгоревшей поэмы поднялись на языках пламени и исчезли в жерле каминной трубы… Володя вышел вон. Его шаги отдавались эхом в марсианских лабиринтах декольте.
Трещали дрова в камине. Трагический поэт вышел вон, мы трое сидели и молчали… Ах, Аня! Юрист убил поэта…
Тут в комнату возбужденно влетел Юрий Львович. Влетел и ухватил Танненбаума за пуговицу… До чего же любит за пуговицу хватать!
- Караул, - сказал светский хроникер.
- Что? - сказал Танненбаум.
- Караул, господин Танненбаум. Кругом - ворье!
- Как?
- Так! Бинокль спи… украли.