11
Утро слепило меня солнцем, бившим из-за незашторенного окна.
Но разбудил меня пристальный взгляд Хуго. Он настороженно смотрел на меня. В глазах его было ожидание.
- Я рада тебя видеть! - невпопад ляпнула я и залилась краской.
Хуго вскочил с кровати, поднял меня на руки и закружил по комнате.
- Я самый счастливый мужчина на свете, ma cherie! - Он произнес эти слова с таким чувством, что мне вдруг захотелось плакать.
Наше совместное появление на семинаре вызвало всеобщее оживление.
И мне, и Хуго многие коллеги искренне симпатизировали - каждому из нас по отдельности. Стажирующиеся не кичились друг перед другом своей карьерой, были очень дружелюбны и с радостью делились секретами профессионального мастерства.
В группе уже сложились несколько пар, но они, скорее всего, с самого начала были не прочь закрутить роман. Видимо, наши с Хуго лица отражали нечто иное, потому что коллеги с уважением и даже с некоторой завистью переглянулись между собой.
До этого дня мы с ван Веером сидели по отдельности. Теперь, ни слова не говоря, адвокатесса из Валансьена встала, освобождая для меня место рядом с Хуго.
После семинара захотелось праздника. Сегодня впервые не было тяги к уединению. Видимо, такое же настроение было и у всех остальных.
Дружной гурьбой мы направились в открытый ресторанчик на набережной. Юридические казусы были отброшены на второй план, многие даже отключили мобильные телефоны (дела, оставшиеся дома, постоянно отвлекали кого-нибудь из коллег от гаагской действительности). Мы начали с пива, потом захотелось шампанского. Затем мы дружно проявили полное отсутствие культуры пития, заказывая безумные коктейли, после которых пустились в пляс. У ван Веера зазвонил телефон, он вышел из круга. Вернувшись через некоторое время, Хуго довольно потирал руки.
- Еще одна удачная сделка!
Вообще, мы мало разговаривали о той, другой жизни каждого из нас.
О том, что будет после Гааги, думать не хотелось. Но сейчас профессиональный интерес проявился очень остро:
- Что за сделка, милый?
Хуго внимательно посмотрел на меня, взял за руку и, махнув рукой остающимся веселиться коллегам, повел домой.
- Я представляю интересы одной пивоваренной компании. Достаточно крупной, чтобы быть заинтересованной в расширении рынков сбыта. - Магические слова "пивоваренная компания" привели меня в ступор. Я совсем забыла о "Нерпе"! Надо же, у нас с Хуго не только воззрения на мир общие, но и клиенты похожие… - А наш так называемый контрагент, между прочим, твой земляк. Меня на начальном этапе этих отношений не было, не знаю, кто на кого вышел - скорее, россиянин на компанию…
- Правда, да? И чем он может помочь вашей компании? - невинно осведомилась я.
- Тебе, правда, интересно, Анна?
Могу рассказать. Твой земляк имеет доступ к секретам пивоваренного производства вашей же известной компании - "Нерпа".
Мне показалось - я ослышалась…
- Ты сказал "Нерпа"?
- Да, да. Неужели не слышала?
Статус его я там не знаю. Меня в этом отношении интересует только корректность сделки в юридическом плане. Так вот, этот человек продает нашей компании разные ноу-хау вашей "Нерпы". И продает, на наш взгляд, за бесценок. Хотя, по российским меркам, деньги получает внушительные. Мы эти технологии патентуем, причем не только в Голландии, и "Нерпа" туда уже доступа не имеет. Все довольны! - Хуго рассмеялся.
Мы уже пришли, и ван Веер отправился в ванную.
Я старательно переваривала услышанное. Вот это да, вот это находка для Спозаранника! "Господи, до чего же я профессионально деформирована! Вместо того чтобы наслаждаться обществом Хуго, общаться с коллегами, узнавать Гаагу, я думаю об этой чертовой "Пуле" и о ком - о Спозараннике!…" - разозлилась я на себя.
Но рука уже вытаскивала мобильный телефон и лихорадочно набирала номер Обнорского.
- Да! - ответил ленивый голос Андрея.
- Обнорский, это Лукошкина. Если в состоянии, побереги свои гадости для другого. Тут такое дело… - Я в двух словах пересказала Обнорскому полученную от Хуго информацию. Он не просил меня держать ее в секрете, поэтому виноватой я себя не чувствовала. Хотя осадок остался.
Обнорский взвился:
- Лукошкина, я тебе все прощу, если выяснишь, кто голландцам "сливает" технологии.
- Обнорский, если я правильно все понимаю, ты собираешься заняться информационным рэкетом?
- Давай вот без этих ярлыков, Лукошкина. Это наш шанс поквитаться с Аллоевым. Я думаю, он дорого даст за то, чтобы узнать имя гаденыша.
Мне не хотелось выполнять это задание. Во-первых, потому, что исходило от Обнорского. Во-вторых, потому, что успех этого предприятия означал бы неприятности для Хуго. Можно было бы, конечно, все ему рассказать.
Но что последует за этим признанием?! Весь день я мучилась своими раздумьями, что не прошло незамеченным для Хуго.
- Аня, что случилось? В Питере неприятности?
- Нет, милый, просто неважно себя чувствую. Слушай, если не секрет, расскажи, вы как-нибудь держите "на крючке" вашего человека в "Нерпе", чтобы он не соскочил? Я расскажу ребятам в Агентстве на предмет тонкостей работы с источниками… - (Хуго уже был в курсе моего сотрудничества с "Золотой пулей", но ничего не знал об истории с "Нерпой"…)
Я сама себе была противна в этот момент. Но Ван Веер ничего не заподозрил - его слишком заботило мое самочувствие.
- Конечно. Правда, сам Базиль, - при этом имени я вздрогнула от предчувствия, ведь Базиль по-французски - Василий, - об этом не знает.
Копии договоров, к которым не подкопаешься, номер счета в банке плюс видеофиксация наших переговоров. - Хуго явно гордился обстоятельным обеспечением сотрудничества с русским Базилем.
- И у кого этот кладезь информации? - я затаила дыхание.
- Экземпляры последних договоров у меня, с собой - торопился в дорогу, забыл выложить. Хочешь посмотреть? - великодушно предложил Хуго, доставая свой "дипломат".
- Что ты, а как же адвокатская тайна! - попыталась я оттянуть тот момент, когда окончательно предам любимого человека.
- Я тебе доверяю, cherie… - Ван Веер погладил меня по щеке и вынул документы. Невидящими глазами я стала их просматривать.
- Извини, ничего не соображаю.
Можно, я потом прочитаю? - Мне было физически плохо от подлости своего поступка. Много позже я буду просто ненавидеть себя. И еще долго меня будет мучить то, что я так и не пойму, из каких соображений это все совершила. Видимо, у меня просто отключился инстинкт самосохранения.
Оставив меня отлеживаться с головной болью, Хуго отправился по делам в город. Выждав некоторое время, я спустилась в бизнес-зал гостиницы, отксерокопировала документы и тут же отправила их по факсу в Агентство. Голос перезвонившего Обнорского был полон оптимизма и восхищения. На документах значилась подпись Василия Братчикова. Теперь исход нашего конфликта с "Нерпой" уже был предсказуем.
- Я тебя ненавижу, Обнорский, - с болью сказала я в трубку. - Тебя, твое Агентство и тот день, когда связалась-с вами.
- За все, Лукошкина, надо платить, - неожиданно жестко ответил Андрей. - И ты в этом смысле не исключение.
Оставшиеся дни в Гааге были для меня сплошным мучением. Мучился и Хуго, не понимая, что со мной происходит. То и дело я ловила на себе его вопросительные, полные недоумения взгляды. В предпоследний день он пришел ко мне в растерянности. Я думала о своем предательстве и почти не сомневалась, что Хуго, если ему известно о "провале" питерского поставщика ноу-хау, догадается, в чем дело. Я приготовилась к самому худшему. Посмотрев на меня взглядом раненого животного, ван Веер сказал почти шепотом:
- Аня… Моя жена ждет ребенка.
Что- то стиснуло мою грудь -сильно-сильно, как тогда, в баре, когда мы с Хуго пошли танцевать. "За все, Лукошкина, надо платить", - вновь эхом отозвались у меня в ушах слова Обнорского…
Возвращение в Петербург было мучительным. Когда самолет коснулся полосы в Пулково, я почувствовала, что желания жить во мне почти не осталось. Лица друзей, бросившихся мне навстречу в аэропорту, были чужими и незнакомыми. Сославшись на усталость, я закрылась в своей комнате и долго сидела, раскачиваясь, как китайский болванчик, от невыносимой душевной боли. Ночью мне снилась яхта - наверное, одна из тех, что белыми птицами порхали по волнам в Гааге, и Хуго, загоревший до черноты, в белоснежной рубашке с засученными рукавами, - у рулевого колеса.
Я проснулась - что-то обожгло мою щеку. Впервые за последние много лет я плакала. Сначала про себя, молча.
Потом - в голос, как в детстве, когда хоронила любимую собаку. Хорошо, что Петруши нет дома…
12
В Агентстве, где я появилась несколько дней спустя, меня встретили, как национального героя. Спозаранник, сняв воображаемую шляпу, сказал:
- Анна Яковлевна, если бы не мой ревматизм, я бы пал перед вами ниц.
Вы гениальны - оказываетесь в нужное время в нужном месте и с нужным человеком. Вы просто находка для нашего отдела!
Все были довольны и не скрывали этого. Угроза банкротства, несколько месяцев дамокловым мечом висевшая над "Пулей", миновала.
Еще когда я была в Гааге, состоялась "встреча на Эльбе". Обнорский не поленился лично встретиться в Аллоевым и просветить его относительно кадровых просчетов руководства "Нерпы". Аллоев не верил и требовал доказательств. Документы, которые я отправляла по факсу, были переданы Аллоеву в обмен на отзыв иска и аннулирование всяческих претензий к нашему Агентству со стороны "Нерпы". Судья Колмогорова, которую я встретила некоторое время спустя, была черна лицом.
- Удачно у вас все получилось, Лукошкина, - со злостью бросила она мне в лицо.
Я отвернулась…
На мой отпуск Обнорский согласился безоговорочно. "Мне нужно время, чтобы все обдумать", - сказала я ему. Я так и не решила, уходить мне из "Золотой пули" или нет.
До меня дошли слухи о том, что роман Обнорского с Завгородней - чистейшая фикция. Причем инициатором ее случайно стала я сама, отказавшись как-то ехать с Обнорским в Репино на встречу с корейскими продюсерами. Вместо меня напросилась Завгородняя. Обнорский, видимо, чтобы насолить мне (вот дурак-то!), имитировал радость от Светкиного предложения. Но до переговоров Светлану не допустили, и ей пришлось загорать у залива, где шла подготовка к пляжному сезону. Когда Завгородняя купалась, самосвал высыпал на ее одежду песок, предназначенный для выравнивания пляжа. Потому-то Светкины вещи и были в таком плачевном состоянии. А Обнорский одолжил ей тогда свою рубашку - не везти же девушку в город голышом. Эту рубашку и не успела погладить Светкина мама…
Как- то вечером мне позвонил Спозаранник.
- Быть может, Анна Яковлевна, вам будет интересно знать, что известный вам гражданин Братчиков был убит сегодня утром при выходе из собственного дома. Я думаю, без руководства "Нерпы" здесь дело не обошлось. Мы будет расследовать это дело, мне кажется, материал получится сенсационным.
Без меня, Глеб Егорович. Без меня.
…От Хуго не было никаких известий.
ДЕЛО О СВАДЕБНОМ ПОДАРКЕ
Рассказывает Марина Агеева
"Агеева Марина Борисовна.
Заведует архивно-аналитическим отделом. Ветеран "Золотой пули". Занимается информационным обеспечением репортерского и расследовательского отделов. В последнее время с головой ушла в личные дела, к решению которых нередко привлекает других сотрудников Агентства, что негативно сказывается на производственном процессе. Замужем. Имеет двоих детей - взрослую дочь и сына-школьника…"
Из служебной характеристики
Погожим майским днем я стояла у принтера и с тоской наблюдала, как умная машина с отвращением выплевывает наброски к моей новой новелле, которую я в муках пыталась родить к очередному литературному проекту Обнорского - сборнику баек "Все в АЖУРе". В эту минуту я ненавидела всех: Обнорского - за его ослиное упрямство, с которым он настаивает на реализации своих бредовых идей, свою героиню - пустую, развратную бабенку, Светку Завгороднюю, которая с первого захода сдала свою новеллу, пользуясь особым расположением шефа, и теперь беззаботно порхала из кабинета в кабинет. Но больше всех я ненавидела себя за патологическую бездарность и полное отсутствие фантазии.
Я ни минуты не сомневалась, что придира Обнорский заставит переделывать мой в муках произведенный на свет "шедевр" снова и снова. От этих безрадостных мыслей у меня страшно разболелась голова.
- Агеева, опять ты лопаешь анальгетики тоннами, - ворчливо сказала Горностаева, глядя, как я судорожно заглатываю таблетку спазмалгона. - Зачем ты это делаешь? Подумаешь, головка разболелась, неужели нельзя капельку потерпеть?
- Всем известно, без "колес" - жизнь тоскливая до слез, - попыталась отшутиться я.
- Ну а если серьезно, случилось что-нибудь? - не унималась Горностаева.
- Случилось то, что должно было случиться рано или поздно. Новеллу я не сдам, к гадалке не ходи, но не это главное. Весь ужас в том, что Машка моя замуж собралась. Все, Горностаева, выхожу в тираж окончательно.
Глядишь, через годик-другой бабушкой стану.
- Ну так это же здорово, - искренне обрадовалась Горностаева. - А что ты собираешься дарить на свадьбу?
- С подарком у меня проблем нет.
Он дожидается Машку еще до ее рождения.
- И что же это, если не секрет?
- Да нет никакого секрета. Это картина Яна Порселлиса. "Бедствие в Па-де-Кале".
- Боже, какая изысканность, - всплеснула руками Горностаева.
- Слухи о моей изысканности, Валюта, сильно преувеличены, - с усмешкой ответила я. - На самом деле я глушу водку стаканами, тащусь от кабацких песен и западаю на волосатых мужиков.
- Все равно, Марина, я очень, очень рада за тебя, и за Машку…
Увы, я не разделяла оптимизма своей подруги. Дело в том, что наша Маша собиралась замуж с завидной регулярностью. И не столько под влиянием высоких чувств, сколько потакая причудам своего вздорного характера. Она совершенно не думала о последствиях своих капризов, всякий раз в решающий момент объявляя претенденту на ее руку и сердце, что она ошиблась, и свадьбе не бывать. Один получил от ворот поворот, будучи с ног до головы утыканный булавками портного, подгоняющего по хилой фигуре свадебный смокинг. Другой в буквальном смысле слова "склеил ласты" в аэропорту Пулково-2, куда Машка примчалась только для того, чтобы сообщить, что в глубины Красного моря он будет погружаться без нее. Со временем мы с мужем привыкли к крутым поворотам в Машкиной судьбе - дежурной улыбкой встречали очередного кандидата в зятья и с притворной грустью выражали сожаление по поводу несостоявшегося супружества. Единственное, что меня беспокоило в данной ситуации, так это фасон Машкиного свадебного платья, ослепительно сияющего в глубине гардеробной. Вдруг она когда-нибудь доведет дело до загса, а венецианское кружево и шитый жемчугом французский шелк выйдут из моды?
Но на этот раз я была не на шутку встревожена. Дело принимало серьезный оборот. Машка заканчивала юрфак и проходила преддипломную практику в отделе по борьбе с контрабандой художественных ценностей Управления уголовного розыска.
И там железной хваткой бультерьера в нее вцепился заместитель начальника этого самого отдела Юра Рыбкин, безликий молодой человек с белесыми ресницами и россыпью противных рыжих веснушек на курносом носу. К Рыбкину Маша испытывала не больше теплых чувств, чем к его предшественникам. Но моя дочь, в отличие от героини Джулии Роберте, жила в пятимиллионном городе, и об ее привычке отказывать женихам накануне свадьбы знали еще не все.
К тому же этот мент совершил грубый тактический просчет, обозвав в моем присутствии нашего Обнорского уродом. "Сам ты опарыш", - со злостью подумала я. И судьба Юры Рыбкина была решена. Я возненавидела его лютой ненавистью и при каждом удобном случае пыталась доказать дочери, что "Рыбкин нам не пара". Как это часто бывает, мои усилия возымели обратный эффект.
Чем больше я ругала Рыбкина, тем больше Машка привязывалась к своему избраннику и была полна решимости сочетаться с ним законным браком. Я мужественно приняла сокрушительный удар судьбы и, смирившись, поняла, что без Яна Порселлиса мне уже не обойтись.
***
От заботливых предков в наследство нашему семейству досталось пять картин "малых голландцев". Одну из них, где трехмачтовый фрегат терпел бедствие, Машка любила больше других. Я предлагала Марии полотно с более оптимистичным сюжетом.
- Или "Бедствие", или я останусь старой девой, - отрезала дочь.
Естественно, полагала я, акт дарения будет чисто символическим. Как бы ни сложились отношения Маши с ее будущим мужем, картина должна была остаться в семье. Но подготовить ее к вручению молодым следовало заранее: творение Яна Порселлиса уже давно нуждалось в реставрации.
***
- Вот это пятно, - еврей-реставратор ткнул пальцем в нос тонущего фрегата, - останется. Похоже, там была когда-то дырка, но с ней в своё время плохо поработали. Чтобы потом, Мариночка, никаких претензий.
По семейному преданию, дырку в картине оставил штык-нож революционного матроса. Вполне возможно, это был легендарный прадедушка нашей Нонки Железняк.
- Можете не сомневаться, Арон Семенович все сделает в лучшем виде.
- Его работами могут по праву гордиться Эрмитаж и Русский музей, произнес у меня над ухом приятный мужской голос с легким иностранным акцентом.
- То-то говорят, там полно подделок! - буркнула я, глядя в сутулую спину Арона Семеновича, волокущего мою картину в подсобное помещение.
- Боже, Мариночка, как можно верить гнусным инсинуациям скандально известных журналистов.
- Если этот журналист твой непосредственный начальник, то хочешь - не хочешь, а поверишь, - ответила я, имея в виду Обнорского.
И только тогда поняла, что обладатель приятного голоса за моей спиной назвал меня по имени. Я обернулась и ахнула.
- Марк! Не сон ли это? Глазам своим не верю!
- Скольких мужчин прекрасные глаза пани Марины обманули ни за что, ни про что. Но свою хозяйку они не подводят. Счастлив быть узнанным с первого взгляда.
Это был не сон, передо мной действительно стоял Марк Кричевский - моя первая любовь и первое жестокое разочарование.