Петя вернулся к дому и благодаря наступающим сумеркам незаметно подобрался к окну столовой. Заглянув, он увидел отца и таинственного визитера. Пожал плечами: ничего особенного. Невысокого роста, худощавый человек, одет, как мастеровой. Ничего приметного не было и в лице. Лишь небольшой шрам на переносице в виде домика стягивал брови в одну линию, придавая его взгляду угрожающее выражение. Но Петя был сыном врача и даже за свою короткую жизнь успел навидаться всяких шрамов. "Наверное, это тот самый больной", – разочарованно подумал он.
– Ты, Михаил, зря пришел, – услышал Петя громкий голос отца, потихонечку отошел от окна и поспешил к матери.
До дома фельдшерицы добрались благополучно. Тетя Клава встретила их, как всегда, ворчанием, но постелила матери в горнице, а Петю отправила спать вместе со своими детьми. Засыпая, он слышал, как мать ходила по комнате из угла в угол, потом скрипнула дверь, стало опять интересно, но тут сон сморил его.
Глава 4
Николай, едва волоча ноги, подходил к своему дому. Теперь, после мытарств обратного пути в Москву, решение, принятое им в поезде, уже не казалось ему таким правильным. До сих пор Николай мало сталкивался с реальной жизнью. Он всегда был надежно огражден заботой и деньгами отца. Даже последние годы военных, а затем революционных потрясений не слишком изменили восприятие Зотова-младшего. Отец позаботится, даст денег, решит все проблемы. Впервые в жизни он понял, что такое принимать решение и отвечать за него. Урок оказался слишком тяжел для избалованного парня.
Зотов поднял голову и увидел в окнах кухни свет. "Неужели, Глаша вернулась? – радостно подумал он о кухарке, сбежавшей месяц назад с каким-то революционным матросом. – Сейчас она даст мне поесть, горячего чаю, ванну приготовит, постелет в кабинете отца – там теплее".
По лестнице он уже почти бежал, не в состоянии думать ни о чем другом. Но на площадке Николай остановился, как будто налетел на невидимую преграду: дверь в квартиру была приоткрыта. Николай испуганно потоптался около нее, но голод и усталость пересилили осторожность, и он вошел. Зрелище, представшее его глазам, заставило Зотова остолбенеть. Все в доме было перевернуто вверх дном, картины исчезли со стен, вещи порваны, фарфоровые безделушки, с любовью собранные еще мамой, разбиты вдребезги. Создавалось впечатление, что налетчики не столько ограбили, сколько постарались разгромить, выместить на вещах ту ненависть к незнакомым людям, дому, нормальной жизни, что душила их. Портьеры были сорваны с окон. Пол был усеян обломками мебели и кусками печных изразцов, паркет разломан и загажен.
Стараясь двигаться как можно тише и не наступать на осколки стекла и фарфора, Николай добрался до кухни. Там его ждало зрелище еще более фантастическое. На полу, среди пустых бутылок, объедков и окурков валялись несколько человек в военной форме с винтовками. Совершенно пьяная Глаша скособочилась за столом на табуретке.
"Дезертиры", – мелькнуло в голове у Николая. Глаша с трудом подняла голову и остекленевшими глазами уставилась на вошедшего.
– Барчук! Николай Иванович!.. А мы, вот тут…
Что именно делают чужие люди в их квартире, горничная объяснить не успела. Один из лежащих на полу людей приподнялся, икнул и пробормотал:
– А, контра… Явился наконец… Сейчас мы тебя…ик… арестуем…
Продолжения Николай не услышал. Он бросился к двери и выскочил из квартиры. Долго плутал по пустым завьюженным улицам, прятался в подворотнях от патрулей и просто случайных прохожих. Снег забивался в рукава, сек лицо, смешиваясь со слезами оставлял на лице соленые корки. Зотов не чувствовал ничего – ни голода, ни мороза. Прошатавшись бесцельно пару часов, он немного пришел в себя.
"Поеду к Бельским", – решил Николай. Дорогу он помнил смутно. После того как Павел Спиридонович с женой и сыном перебрались в поселковую больничку, Николай лишь один раз был с отцом у них, но название подмосковной станции удержалось в памяти. И то, что от станции до домика шли минут пять тоже помнил. "Спрошу кого-нибудь. Больницу все должны знать", – справедливо рассудил Николай.
До вокзала пришлось идти пешком. Измученный усталостью и голодом, Николай присел на скамейку и, прикрыв глаза, приготовился к длительному ожиданию поезда. В отличие от городских улиц на вокзале кипела жизнь. Вокруг Зотова шныряли подозрительные личности, и юноша вздрагивал всякий раз, когда кто-то из них подходил к нему слишком близко. Начинало смеркаться. Николай задремал. Крики и гам разбудили его. К перрону подкатывал поезд. Зотов вскочил на ноги и бросился в вагон.
До поселка, где жили Бельские, он добрался лишь к ночи. Тишина, царящая вокруг, угнетала. "Хоть бы собака какая-нибудь залаяла", – подумал Николай, ускоряя шаг. К счастью, память не подвела его. Дорогу он вспомнил, да и свет в окнах медпункта был заметен издали. Свет манил и обещал тепло, еду, дружеское участие. От калитки до дома он уже бежал. Буквально взлетел на крыльцо и замер: дверь была полуоткрыта. После утренних событий в собственной квартире, Зотов начал бояться открытых дверей. На цыпочках вошел в дом, прокрался к столовой, заглянул и остолбенел от ужаса.
Мертвые хозяева, лежавшие на полу, соприкасаясь руками, казалось, следили за ним незрячими глазами. Все вокруг было залито кровью, вытекшей из огромных ран, которые Николай увидел даже не приближаясь к убитым, от двери. В доме явно что-то искали: все вещи были раскиданы, содержимое шкафов и буфета вывалено на пол. Посреди стола Николай заметил саквояж отца. Он был полураскрыт, медные подделки частично вывалились на стол и блестели, отражая свет лампы.
Потянуло гарью. "Пожар!" – мелькнуло в голове у Зотова, он попытался бежать, но ноги приросли к полу, и он внезапно сполз вдоль косяка на пол. Запах гари усиливался, смешиваясь с запахом крови. Его вырвало. Стало немного легче. Цепляясь за ручку двери, попытался подняться.
Вдруг Николай почувствовал на себе чей-то взгляд. Его затрясло от ужаса. "В доме никого нет", – твердил он про себя, и, обретя наконец способность двигаться, начал отступать к двери. "Никого нет", – повторял он, но чувствовал, что это неправда. Взгляд давил его, Зотов ощущал эту тяжесть физически. Дальнейшее он помнил плохо. Николай опять бежал, слыша топот ног за спиной, оглянувшись, увидел зарево пожара на месте медпункта. Внезапно перед ним возник товарный состав, он услышал голоса. Юноша начал кричать и колотить в стену вагона. Тяжелая дверь отъехала, и его втащили в теплушку.
Глава 5
Петю разбудило хлопанье дверей и причитания фельдшерицы. Проснулись остальные дети. В доме толпились какие-то люди и галдели на разные голоса:
– К уряднику надо…
– Нет в город, к следователю, вот несчастье-то!..
– Да кто сейчас будет разбираться!
При виде Пети все замолчали. Он недоуменно переводил взгляд с фельдшерицы на толпившихся в комнате людей.
– Петя, ты это… – начал один из них и замолк.
– Ты сядь, Петя, – наконец заговорила Клава, – у вас дома беда. Пожар был… Отец твой погиб.
– А мама? – губы Пети не хотели двигаться, голос куда-то исчез, и фельдшерица скорее догадалась, чем услышала вопрос.
– Лидия Петровна ночью домой вернулась. Не доглядела я, прости уж… Кто мог знать… Я и не слышала, как она ушла.
Петя молчал. В свои одиннадцать лет он уже отчетливо понимал, что родители больше никогда не вернуться и не заберут его у тети Клавы, что он никому не нужен и не интересен, но плакать почему-то не мог. Мальчик залез на печь, отвернулся к стене и сосредоточенно начал теребить старое лоскутное одеяло. Петя еще помнил, как разделилась их жизнь на две половины: прошлую и настоящую. Прошлая осталась там, далеко. В ней был смех мамы, ее ласковая забота, занимательные истории отца, катание верхом на старшем брате. Потом было известие о смерти Гриши, и мама замолчала и стала такой странной, а отец все пытался говорить с ней и уже ничего не рассказывал Пете и не играл с ним. Жизнь в пансионе и новые друзья заставили мальчика почти забыть о переменах в семье, но вернувшись после его закрытия домой, он снова погрузился в атмосферу горя. Мать так и не оправилась, а отец был с утра до вечера поглощен заботой о пропитании семьи. Казалось, что хуже уже быть не может. И вот теперь он остался совсем один. Петя слышал голоса вокруг: "Пожар… пожар…", – и почему-то в его детском мозгу это горе прочно связалось с человеком со странным взглядом, ночным гостем отца. Детские впечатления – самые сильные, и этот вечер и ночь на всю жизнь остались в памяти Пети. Много лет спустя, вспоминая эти события и анализируя их, он был уверен, что человек со шрамом – Михаил – виновен в гибели его родителей. И еще он был убежден, что мама, безгранично любившая отца, поняла даже в своем больном состоянии, что Павлу Спиридоновичу грозит опасность, и вернулась к нему.
Прошло несколько дней. Фельдшерице постепенно удалось успокоить ребенка. Петя начал понемногу говорить, есть, выходить из дома. Месяц он прожил у нее, но тут жизнь его снова круто поменялась. Приехал брат тети Клавы. Они долго о чем-то говорили, а затем позвали Петю.
– Вот что, Петр, – пряча глаза, произнес гость, – ты парень взрослый и должен понимать, что Клаве своих детишек поднимать тяжело, а ты ей чужой. Я ее с племянниками к себе в Москву забираю. Тесно у меня, но сестра, племянники – родная кровь… Ты уж не обижайся, но тебя я взять не могу. Я тут в одном месте договорился, возьмут тебя в приют. Там хорошо: будут кормить, поить, учиться будешь.
Он еще долго говорил, но Петя уже не слушал его. Как и после сообщения о гибели родителей, губы перестали шевелиться, и пропал голос. Он плохо помнил, как Клава собирала ему какие-то вещи, гладила по голове и вздыхала, отводя взгляд. Потом он ехал на поезде с Клавиным братом, долго трясся на извозчике. Остановились около большого неприветливого дома с окнами, забранными решетками. Провожатый о чем-то поговорил с толстым, низкорослым человеком, тот ощерился, показав рот, полный гнилых зубов.
– Не беспокойтесь, у нас всем хорошо…
Очнулся только в огромном ледяном помещении, заставленном кроватями. Брата Клавы уже не было. Несколько десятков мальчишек разного возраста спали, болтали, играли в карты. На него почти не обратили внимания.
– Глянь, новенький! – лениво процедил кто-то сквозь зубы.
К Пете вразвалку приблизился огромный парень, следом подтянулись еще несколько человек.
– Курево есть?
Петя молчал.
– Немой, что ли? – продолжал парень. – Давай вещички.
С этими словами он протянул огромную лапищу и схватил узелок, который Петя держал в руках. Мальчик молча отдал сверток. Ни одной родной вещи не было в этом узелке – все сгорело при пожаре в доме. Петя даже не знал, что положила тетя Клава. Громила принял равнодушие Бельского за покорность и радостно продолжил:
– Плясать умеешь? Ну-ка давай, а то мне скучно.
– Гы – гы – гы – радостно загоготала свита.
Большинство обитателей комнаты равнодушно молчали. Петя вскинул глаза на громилу. Казалось, он не слышит и его.
– Ну? – нахмурился парень. – Ты че, не понял? Пуп, объясни ему…
Один из сопровождающих, нескладный, похожий на обезьяну мальчишка, носящий странную кличку Пуп, размахнулся и ударил Петю в лицо. Ребенок упал и, ударившись о каменный пол, потерял сознание.
Глава 6
Глаза Николая постепенно привыкли к полутьме вагона. Вокруг стоял гам, раздавалось лязганье винтовок, в воздухе плавали клубы махорочного дыма. Николай понял, что попал в воинский эшелон, отправляющийся на фронт. Мозг его лихорадочно заработал. От отца он унаследовал способность быстро соображать к вящей своей выгоде, а события последних дней научили его осторожности.
– Ты откуда такой взялся? – прогудел один из солдат.
Зотов захрипел и засипел, давая понять, что не может говорить, и знаками попросил чаю. Ему дали жестяную кружку, до краев наполненную кипятком. Он начал пить маленькими глотками, и, когда кружка наконец опустела, его новая биография была готова.
– Так ты кто? – повторил бородатый солдат свой вопрос.
– Григорий Бельский, – ответил Николай.
Ювелирные магазины Зотова были известны в Москве и, хотя фамилия достаточно распространенная, Николай не хотел рисковать. Он уже хорошо понял, что для ювелирного дела Россия сейчас не самое подходящее место.
– Из буржуев? – строго продолжал бородач, оглядывая добротную одежду парня.
– Нет, нет. Мой отец – сельский врач, Павел Спиридонович Бельский. Мы жили в этом поселке. Нас все знают. Сегодня ночью напали бандиты, родителей убили, дом подожгли, а я сумел убежать.
– Зарево полыхает. Твой дом?
– Да… – Николай всхлипнул.
– Вот беда, – вздохнул кто-то.
– Ну что ты, Федор, прилип к человеку как репей? Видишь, парень совсем плох. Пусть поспит, утром командир разберется.
То ли Федор пожалел беглеца, то ли ему надоело изображать из себя начальство, но он отошел и начал укладываться спать. Николай привалился к какой-то полке и задремал. Он даже не заметил, как эшелон дернулся и, набирая ход, двинулся прочь от Москвы.
Проснулся Зотов оттого, что кто-то сильно тряс его за плечо. Открыв глаза, он несколько минут тупо рассматривал стоящего перед ним высокого тощего человека, одетого в матросский бушлат и перепоясанного пулеметными лентами. Наконец он очнулся ото сна, бросил взгляд в окно и с ужасом понял, что эшелон движется и, видимо, за ночь успел отъехать далеко от Москвы. Человек в бушлате между тем пристально рассматривал Николая.
– Кто ты такой? – спросил он.
– Я уже все вчера рассказал этому господину, – Николай кивнул на бородатого Федора, маячившего неподалеку, но явно стушевавшегося при появлении командира.
– Запомни, тут господ нет, а скоро и во всей России, во всем мире не будет. Здесь все товарищи. Он – товарищ Федор, я – товарищ Климов. Это – во-первых. Ясно?
– Да, да, все ясно – испуганно закивал Николай.
– Во-вторых, если я задаю вопрос, твое дело отвечать, а не вспоминать, что было вчера. Это тоже ясно?
– Да, да… – продолжал механически трясти головой Зотов.
– Вот и хорошо. А теперь отвечай, кто такой?
Николай послушно повторил свою легенду. На все вопросы Климова отвечал не путаясь и не сбиваясь. Для него это было просто. Он всю жизнь знал семью Бельских, а с Гришей дружил с детства. Товарищ Климов остался, видимо, доволен его ответами.
– Ладно, теперь послушай меня. Наш эшелон отправляется на Южный Урал – бороться с контрреволюционным мятежом генерала Дутова. Люди мне нужны. Поедешь с нами бить буржуев до полной победы мировой революции?
Ни революция, ни тем более ее победа в мировом масштабе совершенно не интересовали Николая. Но выбор у него был невелик: или "бить буржуев", или начнут бить его. Он уже заметил, что "революционеры" поглядывают завистливо на его одежду и обувь, прикидывая, а нет ли у него в карманах денег или золотишка. Солдаты могли ограбить его и выбросить на ходу из поезда, могли просто убить. Никто не стал бы разбираться в деталях. Товарищ Климов нехорошо усмехнулся.
– Конечно, я согласен, – поспешил ответить Николай.
"В конце концов, можно потом попробовать сбежать", – подумал он про себя. Но вот в этом он ошибался. Революционные товарищи были не так просты, какими казались на первый взгляд. С него не спускали глаз. Одежду Зотова отобрали, выдав взамен грязную шинель и сапоги. Немного денег, которые оставались в кармане, забрали для "дела мирового пролетариата". Но Николай был доволен: ему выдали "удостоверение личности" – полуграмотную бумажонку, в которой было указано, что податель сего, Бельский Григорий Павлович, сын сельского врача, является бойцом революционного полка, сражающегося за счастье трудового народа. С этой бумажкой и началась его новая жизнь. От прошлой осталась лишь фотография матери – небольшой снимок, с которым он никогда не расставался.
Глава 7
Шум в вагоне постепенно затихал. Заканчивались очередные сутки в поезде. Никто не мог сказать, сколько еще предстоит таких дней в дороге. Казалось, что поезд уже никогда не доберется до Риги. Лиза спала, прижав к себе встрепанную куклу. Кока тихонько поскуливал в своей корзине, Зотов машинально поглаживал собачку, успокаивая ее. Тяжелые мысли одолевали ювелира: Николай пропал. Иван Николаевич любил сына, хотя и часто ругался с ним. Отношения их обострились до предела с появлением в доме Натальи Васильевны. Только в одном мачеха и пасынок были единодушны: ехать в Ригу парень тоже категорически не хотел, предлагая переждать смутное время где-нибудь в деревне, хотя в Риге их ждала родная тетка Николая.
"Переждать", – криво усмехнулся Зотов. Уж его чутье никогда не подводило. Чутье – сродни нюху охотничьей собаки – помогало ему в ювелирных делах и торговых операциях, не всегда законных и честных. Уже в начале войны Иван Николаевич понял, что скоро наступит крах всему. Еще ничего не свидетельствовало о близкой катастрофе: дела шли прекрасно, огромная квартира, дача под Москвой. Но он доверял своей интуиции и принял соответствующие меры: потихоньку продал свои ценные бумаги и основные драгоценности, оставив лишь мишуру и дешевые побрякушки для видимости. Как ювелир, он признавал только одну непреходящую ценность – уникальные драгоценные камни. Те, за которые во все времена и при всех режимах совершались грабежи и убийства и которые служили человеку для утверждения его значимости в собственных глазах и в глазах окружающих. И сейчас, дотрагиваясь до мешочка на груди, в котором лежали два таких бриллианта, он в очередной раз похвалил себя за предусмотрительность. Но тревога за Николая отравляла ему всю радость: "Сбежал все-таки!"
Мысль о возвращении в Москву Зотову и в голову не приходила. Там он попадет в руки бандитов или чекистов. И те и другие будут держать ювелира, пока он все не отдаст. Был и еще один человек, которого он боялся больше, чем тех и других вместе взятых. Этот страх лежал не только в области физической, как боязнь пыток и смерти, это был уже какой-то мистический ужас. Иван Николаевич и сам бы не мог объяснить себе его природу. Чтобы сбить этого человека со следа и была задумана поездка с саквояжем к Бельскому. План удался. О последствиях этого визита для доктора, Зотов старался не думать. До сих пор все шло гладко и вот теперь – исчезновение Николая.
Заворочалась на своей полке жена. "Еще не хватало, чтобы она проснулась", – раздраженно подумал Зотов. К счастью, Наталья Васильевна устала и спала крепко. За день она утомилась от бесед. Окружающие утомились от нее еще больше. Особенно досталось бедняге офицеру. Он был уже в курсе всех светских сплетен Москвы, знал какие выдающиеся люди посещали дом Зотовых, имена всех поклонников Нэты.