Сам же "Барбаросса" продолжал идти на север-запад, стараясь поскорее приблизиться к спасительному мысу Корс. Когда появившиеся в небе два германских истребителя приняли огонь на себя и распугали англичан, линкор уже еле держался на плаву. Его аварийные насосы работали, как захлебывающиеся легкие утопающего.
– Мы-то со своим золотом-серебром, командор, и на мели с пробоинами продержимся. Но если волны начнут омывать полотна великих мастеров, покоящиеся в трюмах "Рюгена"…
– Это будет оправдано обстоятельствами. Достаточно прочесть мой бортовой журнал…
– Гиммлер бортовыми журналами не интересуется.
– На сей раз – придется.
– Вот только рейхсфюрер вряд ли догадывается об их существовании. Другое дело, что, узнав о наших потерях на ниве культурных ценностей, Гиммлер вместо одного из погибших полотен захочет пришпилить к стенке своей виллы меня, – мрачно подводил итоги этой схватки оберштурмбаннфюрер фон Шмидт, при всей своей осторожности умудрившийся получить легкое осколочное ранение в предплечье, – в этом можно не сомневаться. И самое страшное, что он будет прав.
– Сейчас не время предаваться философствованьям. Лучше думайте, как поступим с грузом, господин оберштурмбаннфюрер. До Генуи мы теперь не дойдем – это уж точно. Оставлять сокровища на корабле тоже опасно: если мы продержимся эту ночь на плаву, утром англичане нас добьют. Выход один – выгружать контейнеры на корсиканском берегу, в какой-нибудь укромной бухточке.
– Что тоже крайне опасно. Насколько мне известно, на Корсике сейчас партизанят и "деголлисты", и местные сепаратисты. Уж они-то обрадуются. О рыбаках тоже забывать не стоит.
– Однако приставать к итальянскому берегу, где-нибудь в этом районе… – принялся тыкать пальцами в карту Италии, сначала в районе острова Капрая, затем в побережье Аппенинского полуострова, между городами Вентурина и Сан-Винченцо, – не просто опасно, но убийственно. Возвращаться к Сардинии, чтобы искать убежища где-то там, – слишком поздно.
– Судя по всему, мы опять оказались в дерь-рьме, – благодушно и самоуспокоительно констатировал фон Шмидт. Однако командора ответ не удовлетворил. Он чувствовал свою ответственность за груз, а посему требовал решения.
– С Берлином, а тем более – с "Вольфшанце", где может находиться сейчас Гиммлер, нам не связаться, – напомнил он барону. – С фельдмаршалом, воюющим где-то в пустыне, – тем более. Да и какой в этом смысл, что он может посоветовать и каким образом поддержать?
Шмидт прошелся по слегка накрененной – от перебора воды в отсеках – палубе и, вцепившись в поручни, несколько минут напряженно вглядывался в видневшуюся вдалеке гряду подводных скал.
– На чем мы сможем доставить наши контейнеры туда, в проходы между скал?
– Для баркаса они слишком тяжелы. Но море спокойное. Можем поставить их на плот, в основание которого будут подведены два баркаса. Словом, я прикажу соорудить плот.
– Штурман обязан будет очень точно обозначить на карте места, в которых мы осуществим погружение контейнеров. А припрячем мы их в разных местах, сориентировавшись по скалам.
– Только не у подножия самих скал – слишком приметные ориентиры, – посоветовал командор. – К тому же к ним легко можно будет подступиться.
– Тоже верно. Хотя, позволю себе заметить, подвели вы меня, командор. Линкор! Конвой! На что я полагался? Это не корабли, это обычное флотское дерь-рьмо!
– Ваши великосветские манеры, барон, общеизвестны, – сдержанно парировал командор, смачно сплевывая себе под ноги сгусток жевательного табака. – Следует ли демонстрировать их при каждом удобном случае?
* * *
…Вспоминать подробности всей той ночной операции по затоплению сокровищ у какого-то скального островка оберштурмбаннфюреру не хотелось. Тем более что сама ночь в памяти осталась "ночью сплошных кошмаров". Началось с того, что один из контейнеров матросы чуть было не уронили за борт еще во время погрузки на плот; хорошо еще, что эти огромные "сундуки" были соединены друг с другом тросами. Затем плот едва не подорвался на всплывшей у места захоронения мине. А закончилось тем, что во время выгрузки последнего контейнера фон Шмидт и еще один эсэсовец оказались за бортом. Спасти того, второго, моряки так и не сумели.
Но самое страшное ожидало оберштурмбаннфюрера, когда он вернулся в Берлин. Дело в том, что, прежде чем попасть к рейхсфюреру Гиммлеру, он оказался в кабинете Кальтенбруннера. И вот тут-то все и началось. Узнав о поспешном затоплении драгоценностей, – без разрешения из Берлина, без попытки спрятать их на берегу, – начальник полиции безопасности и службы безопасности (СД) так рассвирепел, что едва не пристрелил его прямо в своем кабинете. Возможно, и прикончил бы, если бы не опасался, что вместе с оберштурмбаннфюрером отправит на тот свет и тайну захоронения сокровищ фельдмаршала.
– В течение скольких часов после этого вашего "акта трусости" линкор "Барбаросса" продержался на плаву? – с ледяной вежливостью поинтересовался Гиммлер уже после того, как фон Шмидт попал к нему на прием, причем не столько для доклада, сколько в поисках спасения. Ибо не было уверенности, что Кальтенбруннер действительно оставит его в покое, а не загонит в концлагерь.
– Еще около трех часов. Но понимаете…
– Сколько-сколько?! – поползли вверх брови Гиммлера.
– Около трех часов, господин рейхсфюрер. Удивив своей плавучестью даже… командора.
На самом же деле агония корабля продолжалась не менее четырех часов, просто Шмидту страшно было вымолвить эту цифру.
– И теперь прикажете нам обшаривать морское дно вдоль всего северного побережья Корсики?
– У меня есть карта. И надежные приметы. Очень надежные. Утром британцы могли потопить "Барбароссу" или высадить десант. Наш, германский, катер наткнулся на нас совершенно случайно. Затем уже подошел итальянский торговый корабль. Если бы итальянцы узнали о контейнерах с драгоценностями, то еще неизвестно, как бы они повели себя.
Несколько минут Гиммлер зловеще молчал. Он сидел за столом, угрюмо подперев кулаками виски, и глядел куда-то в пространство мимо оберштурмбаннфюрера. Казалось, он вот-вот взорвется ревом отчаяния. Но вместо этого рейхсфюрер СС устало, не поднимая глаз и не меняя позы, спросил:
– У кого именно находится эта карта?
– У меня, господин рейхсфюрер СС.
– Кто обладатель ее копии?
– Копия с оказией была передана самолетом в Африку, фельдмаршалу Роммелю.
Услышав о втором обладателе карты, рейхсфюрер издал какой-то приглушенный рев. Казалось, он готов был простить барону все что угодно, кроме того, что карта попала к Лису Пустыни. Словно бы решение "отдавать или не отдавать карту фельдмаршалу" в самом деле зависело от Шмидта.
– И кого же еще следует причислять к счастливым обладателям этой пиратской бесценности?
– Никого больше.
– Слишком уверенно заявляете об этом, барон.
– Карт было две: у меня и подполковника Крона, которая теперь перекочевала к Роммелю. Но особые приметы знаю только я. На плоту со мной Крона не было.
– Существенно, – признал рейхсфюрер. – О копии своей карты позаботились?
– Так точно.
– Она должна находиться в моем сейфе.
Барон предвидел такой исход, извлек из кармана копию и положил на стол перед рейхсфюрером.
– Однако на нее не нанесены приметы, – предупредил он.
– На моей карте они должны быть указаны.
– Существуют приметы, которые на карту нанести невозможно. Лучше всего отыскивать их на местности.
Гиммлер долго, старательно протирал бархаткой идеально чистые стекла очков, как поступал всегда, когда затруднялся с решением. Причем в данном случае он решал для себя: "Пристрелить этого наглеца-барона прямо сейчас или же сначала милостиво пропустить его через подвалы гестапо?"
– Хорошо, приметы вы укажете лично, – подарил ему индульгенцию на бессмертие рейхсфюрер. – Я распоряжусь, чтобы на фронт вас ни в коем случае не направляли. Но вы всегда должны помнить, кому обязаны спасением, а также о том, что я на вас рассчитываю.
8
1943 год. Остров Корсика
Последний визит на остров Скорцени совершил уже в те дни, когда рисковал быть захваченным в плен англо-американцами или солдатами армии генерала де Голля. И был удивлен, что, вопреки всем военным бурям и бомбежкам, отель "Корсика", с его рестораном "Солнечная Корсика", все еще процветает. Вазонные цветы на столиках и залитая нежаркими лучами солнца терраса, "бункер Скорцени" времен его охоты на Муссолини…
– О, да, вопреки всем прогнозам гестапо и воле Господней, вы, господин Шварц, все еще живы, дьявол меня расстреляй?! – с медлительной вежливостью палача приветствовал владельца ресторана первый диверсант рейха.
– Главное, что не вопреки вашим молитвам, – сдержанно ответил баварец, прекрасно понимавший, что жив он вовсе не вопреки прогнозам гестапо, а исключительно благодаря личному заступничеству Скорцени. Об этом владельцу отельного комплекса, или, как тут его называли, "поместья", поскольку отель был окружен двумя гектарами парково-пляжной территории, уже дважды было заявлено в местном отделении гестапо открытым текстом. И сопровождавший сейчас обер-диверсанта штурмбаннфюрер Умбарт однажды был тому свидетелем.
– Вы, конечно же, решили, что раз и навсегда избавились от меня как назойливого посетителя, – продолжал словесно прессовать барона обер-диверсант рейха. – Но, что поделаешь, опять вынужден вас огорчить.
– Посетитель вы суетный, не скрою. Но я уже настолько свыкся с вами, что был бы куда сильнее огорчен, если бы вы не посетили это благословенное всеми истинными гурманами, – с монашеской смиренностью обвел баварец взглядом свой ресторан, – заведение. Так что прошу за столик, господа офицеры.
За время, которое они не виделись, очертания коренастой фигуры баварца стали еще более несуразными; белесые, почти бесцветные глаза – заметно потускнели, постепенно наполняясь старческой тоской обреченности. Зато квадратное, кирпичного цвета лицо приобрело печать мрачной решительности, в то время как тяжелый, вызывающе упрямый – словом, сугубо баварский подбородок этого "неисправимого сепаратиста" по-прежнему упирался в окружающий его мир с упорством приклада старой австрийской винтовки образца Первой мировой войны.
– Мне прекрасно известно, незабвенный господин Шварц, что из наших душевных бесед вы никаких уроков не извлекли, и вам по-прежнему глубоко наплевать на гестапо, СС, СД и саму идею Великой Германии.
Для всякого прочего корсиканца эта фраза тотчас же легла бы в основу приговора военного трибунала, но только не для Шварца, который встретил ее с поразительной невозмутимостью.
– Это всего лишь ваши предположения, господин штурмбаннфюрер.
– Но ведь нельзя же воспринимать СД как службу Христова всепрощенничества, дьявол меня расстреляй!
– Нельзя, – решительно покачал склоненной головой командир батальона "корсиканцев" Умбарт, присоединяясь к уже привычной словесной игре берлинского гостя.
– Из всего сказанного вами я понял, господа, – заключил Шварц, – что пить вы опять будете охлажденное бургундское. Из блюд могу предложить традиционную говядину в вине, курицу по-итальянски и, конечно же, спагетти, но… по-корсикански – это с очень острой, пикантной приправой.
– Вот что значит слыть завсегдатаем гнезда баварских заговорщиков, в котором тебя понимают с полуслова, – поучительно подчеркнул Скорцени специально для Умбарта. – Валяйте, Шварц: в вине и с приправой… – А выждав, пока владелец поместья удалится, вновь обратился к "корсиканцу": – Вы недооцениваете преимущества личных отношений, штурмбаннфюрер. Это я говорю вам как австриец австрийцу.
– Считаю, что война способна многому научить, в том числе и меня, – уклончиво как-то ответил комбат корсиканских эсэсовцев. Присутствовавший при их разговоре адъютант Скорцени гауптштурмфюрер Родль по-прежнему оставался сосредоточенно молчаливым.
– Вы нравитесь мне, Умбарт, и я бы даже взял вас в отдел диверсий Главного управления имперской безопасности, – продолжал Скорцени, только теперь занимая место за своим столиком на террасе, из-за которого просматривались в бинокль очертания ближайших островков.
Зная, что Скорцени вновь появился на острове, Шварц позаботился, чтобы его персональный уголок отгородили от остальной части зала разборной деревянной перегородкой. И почти заиндевевшая бутылка кроваво-красного густого вина, которую ресторатор лично принес на вздрагивающем подносе, тоже была данью его признательности Скорцени и символом их "государственно-преступной" – как выразился однажды обер-диверсант рейха – дружбы.
– Возможно, и взяли бы, – запоздало отреагировал Умбарт, – но сначала пропустили бы через гестапо.
– При чем здесь гестапо? Мне нужен офицер, а не фарш в мундирной обертке.
– В таком случае визита в гестапо лучше избегать.
– Иное дело, что в Берлине и так всем кажется, что нас, австрийцев, собралось там слишком много. У них это называется "австрийский нарыв". Не "прорыв", заметьте, а именно "нарыв". Что вы с таким удивлением слушаете меня, Умбарт? Вы что, в самом деле решили, будто центр общеевропейских интриг давно переместился на Корсику?
– Но я могу просто входить в вашу группу. Как один из коммандос. Под вашим крылом, как я понял, собирается все больше храбрых боевых офицеров, причем преданных лично вам. Откровенно говорю: для меня это единственный способ избежать дополнительных проверок в гестапо. Особенно если учесть, что с "центром заговора на Корсике" с сегодняшнего дня будет покончено.
– Причем самым решительным образом, – иронично заверил его Отто. – Хотя помню, что ни одному французскому королю, ни одному императору такое еще не удавалось. И любимую поговорку местных сепаратистов тоже не забываю: "Невозможно покорить остров, который взрастил Наполеона, покорившего половину мира!.."
Умбарт порывался что-то сказать в ответ, но в это время до их слуха донеслось мерное гудение авиационных моторов. Прислушавшись, Скорцени определил, что самолеты приближаются со стороны Рима; очевидно, союзники использовали одну из итальянских баз, расположенных в Кампании, неподалеку от Неаполя. В то, что это могут быть выискивающие вражеские суда итальянские или германские бомбардировщики, ему не верилось. В последнее время в местных небесах резвились только асы союзников. Однако вскоре внимание Скорцени отвлек вновь появившийся "баварский сепаратист" Шварц.
– Приближается авиация противника, – объявил он голосом конферансье. Взрывы бомб ему выслушивать было легче, нежели дружеские обвинения во фюрероненавистничестве, к которым столь угрожающе прибегал обер-диверсант рейха.
– Мы в этом уже убедились, – заверил Шварца комбат "СС-корсиканцев"
– В таком случае не стоит медлить. Ближайшее укрытие находится в нескольких метрах от ресторана, на склоне холма.
– Вы найдете его еще ближе, – заверил Отто. – За нашим столом.
– Понял, – неохотно согласился Шварц, но не потому что опасался налета. – Сейчас предупрежу работников, что остаюсь. А вы, – обратился он к трем завсегдатаям ресторана, блаженствовавшим по ту сторону перегородки, в конце зала, – сами выбирайте, где погибать: здесь или по дороге в убежище.
Теперь они сидели вчетвером и были похожи на фаталистов, жизнерадостно разыгрывающих один бокал с ядом на четверых и не подозревающих, что кто-то постарался, чтобы отравы хватило на всех.
– Ни для кого не секрет, дорогой Шварц, что вы со своей навязчивой идеей отколоть великую Баварию от презренной Саксонии и прочих "германий" превратились на острове в главаря заговорщиков. Поэтому в ваших интересах правдиво ответить на несколько вопросов. В присутствии, так сказать, свидетелей и понятых.
– Все, что касается меня, – пожалуйста, – вызывающе обронил Шварц. Это уже был не тот запуганный баварец, который во время прошлого пребывания Скорцени на Корсике вздрагивал и бледнел при каждом подобном выпаде.
– Нет, мои вопросы касаются не только вас лично. Господа, вам приходилось что-либо слышать об африканских сокровищах Роммеля?
Вопрос оказался настолько неожиданным, что, прежде чем ответить, баварец медленно, вопрошающе осмотрел всех трех офицеров и вновь остановил свой немигающий взгляд на главном диверсанте рейха.
– В самом деле, ко мне заходил один рыбак из ближайшего городка. Под большим секретом поведал, что где-то у берегов Корсики покоятся контейнеры с золотом, которые германцы вывозили из Африки, но, попав под сильную бомбардировку, вынуждены были сбрасывать их с тонущего корабля в море. Причем происходило все это неподалеку. Где именно – он не знает.
– Почему же поведал сию тайну именно вам?
– Пытался выяснить, какие слухи дошли по этому поводу до меня. И потом, для поисков ему нужны были надежные союзники, большие деньги, наконец база, на которой могло бы отстаиваться поисковое судно… Если я все правильно понимаю, вскоре вам понадобится такая же база.
– Считайте, что она уже понадобилась, – молвил Скорцени. – И что отныне вы зачислены в мою команду. Связь мы наладим, а поиски развернем, как только завершится война. Ваша задача – отслеживать все действия поисковиков-любителей, убеждая всех любопытствующих, что слухи о "золоте Роммеля" – не более чем вранье местных рыбаков.
9
Отель "Корсика", состоявший из трех пристроенных друг к другу корпусов и поэтому немного напоминающий улитку, расположился на высоком косогоре, подножие которого упиралось в каменистый берег моря. Окна-бойницы номера Скорцени выходили на море, которое просматривалось в просвете между кронами пирамидальных тополей, словно в прорезь прицела.
По чьей-то прихоти "Корсика" была обсажена множеством деревьев самых диковинных пород, что казалось явным излишеством, поскольку они мешали любоваться главной достопримечательностью здешних мест – морским заливом, лазурно-бирюзовая гладь которого подступала прямо к ступеням лестницы, по которым степенно вышагивали постояльцы.
Сами же "аборигены" отеля особого интереса у обер-диверсанта рейха не вызывали: отель был отдан старшим офицерам корсиканской бригады СС, а также офицерам местного отделения СД и гестапо, чьи высокостриженые затылки казались штурмбанфюреру убийственно однотипными и заунывно знакомыми еще по Берлину. Единственным достоинством этой корсиканской обители являлось то, что она охранялась множеством явных и тайных охранников, причем с такой тщательностью, что в этом отношении уступала разве что "Вольфшанце".
"Это логово отдано тебе только на ночь. А большую часть дня ты проведешь в своем бункере" – как обер-диверсант называл персональную кабинку на террасе в ресторане "Солнечная Корсика".
Умиротворив себя таким образом, Скорцени скептически осмотрел довольно скромно обставленный, хотя и двухкомнатный, номер. Именно в нем Отто останавливался во время своего предыдущего визита на остров, поэтому все здесь казалось знакомым: от старомодного телефонного аппарата, произведенного еще в начале века, до потускневшей под солнечными лучами картины безвестного художника, изобразившего тот же пейзаж, который открывался постояльцу из его окна. Воистину – венец фантазии и сервисного искусства владельца отеля.
Едва штурмбаннфюрер отвел взгляд от окна, как в ту же минуту ожил телефон.