В августе стало прохладнее. Комары умерили свой пыл, да и небо было уже не такое голубое, как во время июльской жары. Ойва Юнтунен решип, что в Лапландии наступает осень. Через пару месяцев выпадет снег, начнутся морозы.
– А что, может, хватит уже копать золото? Пора перебираться на зимние квартиры, – предложил он майору в один из прохладных дней.
Но Ремес не хотел даже слышать об этом.
– Теперь нужно копать, пока земля еще не промерзла и ручей не заледенел.
По мнению Ойвы Юнтунена, мыть золото можно было и весной, после ледохода. Между делом и перезимовали бы.
– Можешь сложить печку в бане, да и котел надо бы установить. В барак нужно привезти керосиновый обогреватель, сжиженный газ для освещения, на стены – обои. Холодильник бы неплохо завести, стереопроигрыватель... Надо, наверное, движок купить, чтобы было электричество.
Майор вонзил лопату в прибрежный галечник.
– Хорошо, что ты пианино да мягкую мебель не велишь приобрести!
Ойва Юнтунен вспомнил свою квартиру в Стокгольме. Там у него было белое пианино. А также прекрасный бар, своя сауна, выложенная бирюзовой плиткой ванная, ковры, в которых утопали ноги...
– Когда эти болота замерзнут, можно было бы на тракторе-вездеходе притащить сюда диван.
Этого Ремес проглотить уже не мог и возбужденно забасил:
– Послушай, Асикайнен. Ты никакой не младший научный сотрудник. Я выяснил. И ты даже не Асикайнен. Мне кажется, что ты просто бандит.
Ойва Юнтунен чуть было не свалился с кочки в ручей, так сильно он вздрогнул от голоса майора. Дрожащим голосом он забормотал:
– Что ты, фон Ройтерхольм, что ты такое городишь...
Майор выбрался из ручья и угрожающе надвинулся на Асикайнена. Теперь никаких сомнений не оставалось:
– То золото, которое ты мне дал, было промышленным. Майор разошелся:
– Боже праведный, ты заставил меня все лето копаться в этом проклятом ручье, а получил я за это всего несколько граммов!
И только теперь в голове майора Ремеса промелькнула догадка, ставшая разрешением всех летних проблем.
– Ты насыпал в эту грязь золота, чтобы у меня не пропало желание, чтобы мне нравилось всю дорогу быть тут твоим подручным! Да я убью тебя на этом самом месте!!
Ойва Юнтунен не стал ждать на берегу ручья, пока майор Ремес осуществит свою смертельную угрозу. Он взял ноги в руки. В панике он подумал, что теперь нужно срочно выбраться к людям, убежать от жаждущего его смерти майора. Или нет, не в село или в город...там его поджидает убийца-рецидивист Сиира... Куда же отсюда бежать? Запираться в бараке не имело смысла, взбешенный Ремес сорвет дверь с петель и забьет беглеца до смерти лопатой сразу же, как только ворвется внутрь.
Ойва Юнтунен бежал вверх по склону горы. Сзади было слышно пыхтение майора Ремеса. В руках у этого чернобородого, похудевшего от работы мужика была тяжелая лопата, а из глотки вырывался угрожающий крик:
– Ах ты сволочь, заставил меня попусту перекопать половину Лапландии!
В отчаянии Ойва Юнтунен попытался уладить дело. Он пообещал майору тысячу марок прибавки к жалованью, но однажды обманутый, Ремес уже не верил "младшему научному сотруднику". Он был ослеплен злобой и, как поднятый из берлоги сибирский медведь, жаждал крови.
Перед глазами у бегущего Ойвы Юнтунена проносились картины его никчемной жизни. Вспомнилось детство в Вехмерсалми, солнечные дни на покосе, деревенская лавчонка, затем первое дело, тюремный срок... и последние бесшабашные годы в Стокгольме. Он не хотел умирать, так много еще было не сделано, так много еще не познано и не распробовано. Он отчаянно думал, как спасти свою шкуру и вырваться из лап обезумевшего офицера.
Погоня быстро, как облава на зайца, продолжалась от ручья до склона горы, мимо барака, по плоскому склону. Ойва Юнтунен был моложе своего преследователя, бежал легко, однако ему не хватало выдержки профессионального солдата. Он сумел выиграть у озверевшего майора метров двести, однако у болтавшегося по тюрьмам да ресторанам Ойвы отсутствовала выносливость. На самом верху склона в груди стало покалывать.. Ойва Юнтунен боялся задохнуться. Однако он скорее бы умер, чем выдал клад Ремесу. Мстительно он поклялся, что не отдаст своему убийце те тридцать килограммов золота.
Беглец безутешно размышлял, что будь преследователь медведем, у него, Ойвы, имелся бы шанс спастись, забравшись на дерево. Но майор не медведь...
А может, стоит попытаться? Ойва Юнтунен старался присмотреть подходящее дерево, на которое можно было бы положиться. Гулкий топот майора, похоже, приближался –раздумывать было некогда. В один миг Ойва взобрался на первую попавшуюся толстую сосну.
Мальчишкой Ойва Юнтунен забирался на деревья у себя дома, в Вехмерсалми, как и принято у подростков. Говорят, чему в детстве научишься, то и в старости не забудешь. Ойва Юнтунен убедился, что эта народная мудрость права. В мгновенье ока он залез на могучую сосну. Только кора скрипела, когда бандит взлетал прямо к вершине. В тот же миг внизу послышалось тяжелое дыхание майора. Он бил лопатой по стволу так, что звенел склон горы.
Майор попытался забраться за беглецом на дерево, но, подобравшись довольно близко к нему, получил страшные удары по голове резиновым сапогом. Так он несколько раз падал с дерева, пока не понял, что до обидчика ему не добраться.
Ойва Юнтунен вздохнул. Пока что он спасен. Он закурил сигарету и пускал по ветру кольца из табачного дыма. Теперь нужно было успокоиться и что-нибудь придумать, чтобы и Ремес остыл.
Ойва Юнтунен разговаривал с находившимся внизу майором приятельским, доверительным тоном. Он ссылался на давнюю дружбу, на те недели, что прошли в согласии, на все, что у них было общего. Он вновь предложил повышение жалованья. Наконец, Ойва упомянул благородное происхождение майора:
– Не пристало дворянину загонять приятеля на дерево. Фон Ройтерхольмы в гробу перевернутся, если узнают, что ты намерен сделать со мной.
Майор заявил, что он не из благородных. И не чувствовал он никакой жалости.
– Если ты немедленно не расскажешь мне, где прячешь золото, то я свалю сосну.
Ойва Юнтунен задумался. Он сидел на макушке высоченной сосны. Если она рухнет, ему придется худо. Шутка ли, падать с высоты в три раза большей, чем тюремная стена. Но с другой стороны, когда подумаешь о трех двенадцатикилограммовых слитках золота в ближайшей лисьей норе... Ойва Юнтунен демонстративно дымил в сторону майора и бросил несколько шишек в его направлении. Это решило дело.
Майор принес из барака пилу и топор и, наклонившись, начал пилить дерево.
Ойва Юнтунен пустился во все тяжкие. Он успокаивал майора, уламывал и умолял. Он пытался говорить как можно мягче:
– Подумай, Суло! У нас же с тобой есть Пятисотка. Разве тебе не жалко, что невинный лисенок останется без меня сиротой?
Майор был неумолим. Пила зловеще визжала возле корней. Временами Ремес останавливался, чтобы вытереть пот с лица.
– Дерево упадет, если не будет золота.
Ойва Юнтунен скрипнул зубами и подумал, что если суждено умереть, то тут уж ничего не поделаешь. Но золото он Ремесу все равно не отдаст. Через пятнадцать минут дерево начало покачиваться. Снизу послышался последний ультиматум:
– Скоро упадет! Так и не признаешься?
В ответ Ойва стянул с одной ноги сапог и с треском шваркнул по спине Ремеса. Путь переговоров был, таким образом, пройден до конца. Майор решительно провел еще несколько раз пилой и начал опрокидывать массивный ствол.
Ойва Юнтунен смотрел, куда завалится сосна, выбирая подходящее для приземления место. Он запросто мог расшибиться в лепешку: вершина горы повсюду была каменистой, покрытой лишь тонким слоем ягеля. Теперь у "специалиста по ягелям" была возможность познакомиться с этим растением как никогда близко. Как знать, может, последний раз в жизни.
Наконец, огромная сосна начала медленно наклоняться. Она несколько раз выпрямлялась, как будто набирая скорость падения, однако когда майор с выпученными глазами толкнул дерево, оно стало стремительно падать. Вместе с Ойвой Юнтуненом.
Красивым было падение этого лесного великана! Со стороны пня послышался хруст многовекового основания. Крупный ствол наклонился сначала медленно, с достоинством. Густые ветви зашумели.
Шум падения превратился в ветер, от которого на глазах Ойвы Юнтунена выступили слезы. Он решил не отступать до самого конца.
Какое-то мгновенье Ойва Юнтунен испытывал смертельное наслаждение, падая вместе с грохочущим гигантом вниз, на склон горы. Из его горла вырвался страстный крик, который не был предсмертным воплем или просьбой о помощи, а скорее означал "врешь, не возьмешь". Казалось, что вся эта северная местность опрокинулась, Куопсувара перевернулась, Юха-Вайнан Ма стала небесным сводом, а затем весь белый свет померк в глазах несчастного бандита. Ойва отлетел на несколько десятков метров вниз по склону горы, как будто его с силой выбросило из катапульты. С треском огромная сосна легла на землю. Над девственным лесом вновь повисла тишина.
Майор Ремес устало уселся на пне. Он закрыл мозолистыми руками свое потное лицо. Он повалил самое большое в жизни дерево и тем самым впервые в своей жизни убил человека.
Откуда-то со склона горы на место прибежал встревоженный Пятисотка. Он без страха помчался к безжизненному телу Ойвы Юнтунена, обнюхал лежащего на земле несчастного, лизнул своим красным языком ухо профессионального преступника и, наконец, сдавленно визгнул. Потом он посмотрел своими серьезными глазами в направлении майора Ремеса. Майор отвернулся от взгляда лисенка, тяжело встал и пошел к жертве. Ворча, Пятисотка убежал из-под ног майора в лес.
Глава 7
Едва держась на ногах, майор Ремес склонился над товарищем. Тот лежал бездыханный, не подавая никаких признаков жизни.
Майор Ремес глубоко раскаивался. Да, он действительно убил человека. Как же такое стало возможным?
Ойва Юнтунен лежал, свернувшись, будто зародыш в утробе матери, между двух кочек ягеля. Комары сразу же принялись пить кровь на безжизненном лице жертвы. С точки зрения комаров, не было никакого различия, жив этот человек или нет, главное, что кровь была свежей. Майор Ремес согнал комаров с лица товарища. Он тяжело вздохнул.
– О Боже праведный.
Майор Ремес пощупал пульс Ойвы, однако сам он еще не остыл и потому так и не понял, бьется сердце или нет. Майор встал на четвереньки рядом с Ойвой Юнтуненом, принюхался к ноздрям. Он вынужден был признать, что тот больше не дышал. Из одной ноздри на верхнюю губу стекло немного ярко-красной крови.
Мокрым от пота носовым платком Ремес вытер кровь, уложил Ойву поудобнее и принялся делать искусственное дыхание изо рта в рот. Он энергично нагнетал кислород в легкие Ойвы под таким давлением, что этого хватило бы на несколько воздушных шаров. В то же время он делал массаж сердца. Его действия были настолько энергичными, что если сердце и остановилось, то оно должно было вновь начать перекачивать кровь, если вообще хотело удержаться в груди своего владельца.
Стремительное растирание и шумное искусственное дыхание продолжалось минут пять. Затем майор отметил, что покойник стал оживать. Изо рта Ойвы Юнтунена вырвался своеобразный вздох, и его сердце начало встревоженно биться. Майор Ремес немного понаблюдал за воскрешением из мертвых, снова изменил позу раненого и, наконец, счастливо вздохнул и закурил.
– Слава Богу. Ожил, чертяка.
Майор притащил из барака старые сани, на которых возили воду. Их полозья выбивали искры из скалы, когда Ремес мчался с ними на место убийства. Со всей возможной осторожностью он погрузил бесчувственного товарища на сани и отвез его в барак. Майор бережно уложил Ойву Юнтунена на кровать начальника и укрыл его.
– Жилистый тип, надо сказать.
Майор положил на лоб больного влажное полотенце и взбил подушку помягче. Он снял с товарища сапоги и расстегнул на нем рубашку. Руки пострадавшего майор на всякий случай сложил на груди крест-накрест. Ойва Юнтунен не приходил в сознание до утра. Все это время майор был на грани отчаяния. Он без конца разговаривал сам с собой, раскаивался и молился, чтобы его товарищ остался жив. Он несколько раз пытался даже изобразить что-то похожее на плач, однако ничего из этого не вышло. Слезные протоки у майора заросли наглухо давным-давно.
Утром, после бессонной ночи, Ремес сварил крепкого мясного бульона и накормил им больного с такой нежностью, на какую только был способен. Он приоткрыл челюсти раненого и сцедил бульон в горло. Адамово яблоко рефлекторно двигалось, мясной бульон исчезал в желудке, и больной, таким образом, не терял необходимую организму влагу.
Майор поклялся себе, что если его приятель выживет, то он начнет новую, лучшую жизнь. А если умрет, то сразу же после того, как похоронит несчастного, сам сведет счеты с жизнью. Он не хотел унижаться перед военным трибуналом, выслушивая обвинения в убийстве. Самым разумным было, по мнению майора, осенить себя крестным знамением, а затем застрелиться. Или повеситься, раз уж оружия на руках не было.
В полдень до блуждающего сознания Ойвы Юнтунена стали доноситься нерешительные монологи Ремеса, в которых он рассуждал о новой, лучшей жизни или, в зависимости от ситуации, о самоубийстве. Для ушей Ойвы эти речи звучали исключительно покаянно. Рычащий преследователь превратился в нежную сиделку, беспрестанно изливавшую свои душевные муки. Ойва Юнтунен мог с удовлетворением отметить, что сражение закончилось, и он все-таки остался в живых и в какой-то степени оказался победителем.
На всякий случай Ойва Юнтунен решил не открывать глаза. Никакой надобности немедленно восставать из мертвых теперь не было. Куда разумнее наблюдать за ситуацией и только после этого, в общем и целом, приходить в сознание.
Судя по бормотанию майора, Ойва смог вскоре заключить, что он пролежал в избе без сознания со вчерашнего дня. Однако насколько серьезно он ранен?
Все тело немилосердно болело, однако шевеление пальцами ног и рук особой боли не вызывало. Руки-ноги целы, позвоночник по крайней мере не поврежден. И шейные позвонки не смещены, потому как уши у Ойвы Юнтунена шевелились, как и прежде.
Ойва Юнтунен хорошо помнил падение дерева. Это было прекрасное ощущение – головокружительный полет прямо в объятия смерти... Затем ужасный треск и грохот. Такое обычному преступнику не часто приходится переживать в жизни. Ойва Юнтунен мог занести в книгу своих воспоминаний, которая и так уже была внушительной, это событие как одно из самых удивительных.
Майор Ремес не очень-то напоминал дорогого доктора. Несмотря на благие намерения, он скорее смахивал на прямого и сурового фельдшера, да в такой степени, что после каждой процедуры больной чувствовал себя еще хуже. Больше всего раненому было противно кормление, которое происходило через каждые несколько часов. Ойве Юнтунену хотелось перекусить майору Ремесу пальцы, когда тот вливал ложкой мясной бульон ему в рот, но он не мог этого сделать, ибо должен был быть без сознания.
Чтобы освободить себя от этих процедур, Ойва Юнтунен решил прийти в сознание. Он покряхтел и открыл глаза.
Сидевший на корточках возле кровати Ремес безмерно обрадовался пробуждению товарища. В приливе восторга он чуть было не хлопнул больного по плечу. Послышался грохот: это камень, лежавший на сердце майора тяжелым грузом, с шумом упал на пол барака.
Ойва Юнтунен присел. Тело болело, в голове шумело. Может быть, несколько ребер сломаны? А так все указывало в основном на повреждения внутренних органов.
Майор Ремес начал словоохотливо просить прощения. Он заливался соловьем насчет своей жестокости и твердого решения начать новую жизнь. Он пытался всхлипывать, сжимал руки и давал всяческие обещания. Он приносил Ойве Юнтунену свежую воду, проветривал барак и убивал комаров.
– Спасибо за заботу. Однако золота я тебе не дам. Лучше умру, но золото – мое.
Майор спросил, нельзя ли ему, раз уж приятель пришел в сознание, отправиться в село за врачом.
Ойва Юнтунен с ужасом отверг эту мысль. Врача только здесь и не хватало! Он знал, что если сюда придет врач, начнется заполнение бесчисленных бланков. Записали бы имя, дату рождения, место жительства, личный идентификационный номер и группу крови... Профессиональному преступнику никак нельзя подвергать себя такой страшной опасности.
– Скажи, кто ты? – попросил Ремес.
Ойва Юнтунен задумался. Ремес знал, кто он такой, больше не имело смысла играть роль друга природы и исследователя ягелей. Он сказал, что зовут его Ойва Юнтунен, профессия – преступник. Здесь, в Лапландии, у него действительно припрятано кое-какое золотишко. Он забрался в такую глушь подальше от своих подельников, которые должны тем временем выйти на свободу. Он высказал надежду, что майор поймет его. Ремес был счастлив, что ему не придется идти в деревню и объяснять, что здесь случилось. Обоюдное доверие было восстановлено. Мужчины перешли снова на ты, раз уж теперь и новые имена появились.
– Ойва!
– Суло!
С этого времени в бараке на Куопсуваре больше ни упоминались ни фон Ройтерхольм, ни младший научный сотрудник Асикайнен. Жизнь в бараке стала теперь на удивление приятной.
Мужчины договорились, что заработная плата Ремеса будет увеличена на тысячу марок в месяц. Затем они решили приготовиться к зиме, и для этого Ремес отправился в Киттилю. Для закупки месячного провианта и снаряжения Ойва Юнтунен дал майору пять тысяч марок. Перед уходом заботливый Ремес приготовил больному поесть и посоветовал:
– Ты только не утруждай себя слишком. В твоем положении нужно отдыхать, чтобы набраться сил.
Через три дня майор вернулся на тракторе-вездеходе, доверху нагруженном всякой всячиной. Майор оказался исключительным снабженцем и не забыл ничего важного. Даже для Пятисотки он купил несколько банок собачьей еды и роскошную искусственную кость.
– Думаю, лисенку это понравится.
Пока майор ездил за продуктами, Ойва Юнтунен быстро пошел на поправку, а когда Ремес привез купленную в аптеке мазь от синяков и болеутоляющие таблетки, бинты "Идеал" и растирания, он стал поправляться еще быстрее.
Вечером, когда майор зажег огонь в очаге и они сидели, прихлебывая чай из цветов шиповника, Ремес произнес:
– Позвонил жене в Испанию. Говорит, что очень ей там нравится.
Ойва пристально смотрел на огонь, минутку помолчал, затем ответил:
– И нам теперь не на что жаловаться.
– Это все благодаря тебе, Ойва.