Сейчас-то он, надо думать, никак не менее генерала будет. Но тогда это могли быть только слухи. Если ему и присваивали звания за особые заслуги и выслугу лет, то об этом знал только председатель КГБ, начальник отдела кадров и несколько членов Политбюро во главе с Генеральным секретарем. Видите ли, Филин играл не совсем ту роль, какую мы обычно приписываем разведчикам. Никаких контейнеров, шифрованных поздравлений с Седьмым ноября, бесцветных чернил и капсулы с цианистым калием в зубе мудрости... Он работал на более высоком уровне. Мало того, ребята из ЦРУ прекрасно знали, кто он такой. Как и наши ребята в Москве знают американцев - ху из ху на самом деле.
Он опять усмехнулся.
- Вы, конечно, понимаете, что такое - "агент влияния"? Об этом в последнее время много писали.
Я понимал.
- Но они тоже делятся, грубо говоря, на две категории. Скрытые и явные. Скрытые, это понятно. Человека долго готовят, потом он прикидывается невинной богатой овечкой, живет согласно хорошей легенде, делает хорошую карьеру, в общем, становится большим американцем, чем дядюшка Сэм. Второй же тип - это классический Филин. Птица, так сказать, ночи, но про это все знают. Их роль вовсе не в том, чтобы воровать чертежи подводных лодок или тайны новых технологий, их дело - осуществлять посредническую миссию между нашими и тамошними правителями. Все это противостояние идеологий лишь для населения. На самом деле сильные мира сего всегда и обо всем прекрасно договорятся. Но далеко не все контакты возможны на официальном уровне. Такие тонкие миссии и поручаются людям типа Филина.
- Какого рода миссии, на ваш взгляд, приходилось выполнять Филину?
Я мало знаю, но кое-что могу предположить. Через него шли практически все неофициальные контакты между штатниками, Фиделем и нами. Причем Филин был едва ли не лучшим другом самого Фиделя и одновременно прекрасно ладил с лидерами кубинской оппозиции в Майами.
Мы подошли к церкви, около которой располагалось заросшее, но аккуратное кладбище. Алексей Сергеевич предложил зайти в храм.
- У нас тут хороший хор, - сказал он тоном знатока и неловко перед входом перекрестился. Добавил: - Только для того, чтобы его послушать, приезжайте как-нибудь в воскресенье или на церковный праздник. Сегодня-то простая вечерня, три старушки поют.
Мы вошли. В самом деле три ветхие старушки дрожащими голосами вторили мощному напеву батюшки. На батюшке впору было воду возить - молодой, крепкий, розовощекий, чего не скрывала даже окладистая русая борода. Голос у него был хорош.
Когда мы вышли из церкви, к нам протянулись сухие ручки двух чистеньких старушек, стоявших на паперти. Мы дали каждой по пятьсот рублей. Те так горячо благодарили, что мне стало неловко. Не люблю, когда благодарят. Алексей Сергеевич сказал, что на этом кладбище похоронен известный московский художник Виктор Попков, которого по дурости застрелили инкассаторы.
- Говорят, с того случая, - добавил Зотов, когда мы уже отошли от красивого, резного могильного памятника, - художники ненавидят инкассаторов лютой ненавистью, а инкассаторы, соответственно, ненавидят художников. Такие вот средневековые страсти. А вы говорите - Филин!
По дороге к даче Алексей Сергеевич рассказывал мне о книге, которую вот уже два года писал:
- Я был знаком со множеством занимательнейших людей. Среди них были и очень знаменитые, и никому до поры до времени не известные. Я знал Королева, академика Тамма, брал интервью у Джона Кеннеди и бывал на приемах его жены... Кстати, знал и всех американских послов за последние двадцать лет.
- Что вы можете сказать о Самюэле Спире?
- Это был милейший человек. Он странно погиб год назад. Я читал об этом в "Нью-Йорк таймс". Теперь ее, слава Богу, можно спокойно купить и сын мне ее более-менее регулярно привозит. Близко я Спира, конечно, не знал. К тому времени я был несерьезной фигурой. Пешкой, которой не суждено выбраться в королевы.
В двух шагах от дороги в кустах расположилась уютная компания местных мужичков. Заметив нас, один из них приветливо замахал рукой с пустым стаканом:
- Сергеич! Причаститься не желашь?
- Спасибо, Коля, нас гости дома ждут.
Мы прошли мимо, а "Сергеич" объяснил мне, что Коля за символические деньги помогает ему содержать дом в относительном порядке и, вообще, он очень неплохой парень. У меня не было оснований ему не верить.
- Алексей Сергеевич, - решил я хотя бы в другом попытать счастья, - а с Норманом Кларком ваши пути не пересекались?
Так вас еще и Кларк интересует? Какой вы, однако, любознательный молодой человек! - заулыбался он, беря меня под локоть. Но тут же опять стал серьезным. - Извините за неудачную шутку. Я понимаю, что ваш интерес - не праздный. Видите ли, сам я вам, по сути, ничего интересного не сказал, да и не мог сказать. Это все несколько иные сферы, в которые я вхож не был. Но... Знаете, мне пришла в голову одна разумная мысль. У меня есть один приятель, можно сказать - друг, он полковник ГРУ в отставке. Мы с ним в Штатах познакомились. Он работал тогда в советском посольстве в Вашингтоне. Мы редко видимся, но весьма симпатизируем друг другу. У него дача здесь же, в Челюскинской, на другом конце поселка, но сейчас он на юге, в Крыму, внуков к морю повез, диатез лечить. Кажется, в Гурзуф. Когда он приедет, я с ним поговорю, возможно, он будет вам полезен. Не беспокойтесь, держать язык за зубами - его профессиональная обязанность. Пойдемте к молодежи, а то эти гвардейцы у вас девушку из-под носа уведут.
"Проницательный старик", - подумал я про себя. Мне было приятно, что Алексей Сергеевич вычислил, с кем приехала Люба и кто ее главная симпатия. Я даже расправил плечи.
"Так, наверное, ведет себя петух в курятнике", - ехидно прошипел мой внутренний маленький Турецкий.
Люба все же сменила гнев - на милость, а туфли - на кроссовки. Она с Ломановым играла в бадминтон на тропинке, ведущей от калитки к дому. Из раскрытого окна кухни доносился запах жареного мяса.
- Петя не доверил мне готовить ужин, сказал, что настоящее мясо должны жарить настоящие мужчины.
- Ну, Петя, может быть, и не справедлив к женщинам, но мясо он готовит отменно. Принимаете мое свидетельское показание? - хитрю прищурился старший Зотов в мою сторону.
Я немедленно принял, как советовал незабвенный Веничка Ерофеев. Тем более что запотевшая водка из холодильника и целый строй бутылок с самодельными наливками, выставленные под яблоней, располагали к подобным ассоциациям. Жаль, очень жаль, что нынче я за рулем. Придется мне ограничиться лишь рюмкой наливки. Главное - выбрать, какой именно.
- Это - вишневая, а вот это - черносмородиновая, - рассказывал гордый и повеселевший старший Зотов, - а это - фирменная, малиновая. Весьма рекомендую.
- Солидная рекомендация, - сказал я, присаживаясь к столу.
Люба немного кокетничала, сервировка стола свидетельствовала о том, что она не только играла в бадминтон, но и приложила руку к устройству ужина на свежем воздухе.
Она была необыкновенно хороша в этот момент. Ее обычно гладко прибранные с небольшим пучком волосы, как бы подготовленные для упрятывания под театральный парик, были распущены и достигали плеч. В сумерках они казались черными, хотя я знал, что этот цвет скорее можно назвать темно-русым. Глаза, голубые при солнце, были глубокими и темными, в них мерцала тайна, золотые огоньки словно бы загорались в центре зрачка, когда она смотрела на меня. Что же это такое творится? - прямо сильфида какая-то. Не улетела бы в ночь, как легкая тропическая бабочка.
Я смотрел на нее во все глаза. Может быть, я поступил невежливо, сев за стол первым, но, похоже, меня здесь почитали за старшего. Люба села напротив меня, наверное, хотела, чтобы я утонул, то есть чтобы погиб в глубине ее прекрасных глаз.
Люба вдруг расхохоталась, будто бы на пустом месте. Она ни слова не могла вымолвить, лишь указывала рукой куда-то за мою спину. Я, естественно, с некоторой долей самоуверенности подумал, не выросли ли у меня крылья. Но это была всего лишь собака. Рыжий коккер-спаниель.
Рассмотрев его получше, я понял причину смеха Любы: на голову спаниеля был натянут кусок капронового чулка.
- Прямо террорист какой-то, - сказал я.
- Скорее его хозяева террористы, - отозвался Алексей Сергеевич. - Эту штуку с чулком они придумали, чтобы Тэдди свои длинные рыжие уши не пачкал. Он к нам любит ходить, мы его немного подкармливаем. Его хозяева свихнулись на сыроедении и вегетарианстве одновременно и считают, что собака должна свихнуться вместе с ними. Да где это видано, чтобы охотничья собака одной морковкой питалась?
Он потрепал пса по загривку.
- Мы с Тэдди подружились, когда он позорно и неумело пытался своровать у меня кусок мяса. Разделили тогда на двоих.
Стоял прекрасный летний вечер. Небывалым покоем был напоен воздух, и мне с трудом верилось, что люди могут убивать друг друга, да и вообще желать друг другу зла.
Мы с большим сожалением покидали эту милую, уютную дачу. С хозяином мы обменялись телефонами, но после нашего разговора я не очень-то верил, что он мне позвонит. Даже если позвонит, вряд ли из этого выйдет что-то толковое. О поездке я конечно же не жалел. Такого эмоционального заряда мне хватит надолго. К тому же воздух хоть немного очистил мои прокуренные легкие жителя мегаполиса. А ощущение покоя! Я чувствовал, что оно еще не скоро вновь посетит следователя по особо важным делам Турецкого Александра Борисовича.
Люба сидела рядом, она опять собрала волосы в балеринскую прическу, но все равно казалась необычайно близкой и трогательной.
Мы высадили Ломанова у "Проспекта Мира". Люба жила на Пятницкой.
- Слушай, - спросил я ее нарочито серьезным, "следовательским" голосом, - дорогая, так о чем ты хотела со мной поговорить? Какие такие важные дела?
Она виновато опустила голову и молчала. Вдруг исподлобья она бросила на меня тот самый огненный взгляд, сжигающий годы, и ослепительно улыбнулась. И тут... я опять (или наконец-то?) вспомнил о Марине. Е-мое! Ведь она меня давно ждет!
Мы подъехали к огромному желтому дому, стоящему почти напротив роскошного и освещенного, словно днем, офиса банка "Столичный". Въехали во двор. Вот и Любин подъезд. Третий. Мы сидели напротив ее подъезда в моей машине и целовались. Все-таки я не удержался, старый ловелас!
- Я постараюсь встретить тебя завтра после спектакля, - оторвавшись от ее губ, проговорил я очень быстро.
Люба отстранилась и посмотрела на меня с недоумением. В ее глазах появилось то же мгновенное выражение, как в тот момент, когда ей предложили сменить туфли на кроссовки. Она явно готова была пригласить меня на кофе, но надо отдать ей должное - быстро взяла себя в руки. Поцеловав меня в висок, она выпорхнула из машины, кинув мне на ходу:
- До завтра! - Ее рука изящно взметнулась вверх, и она исчезла в подъезде.
Банк "Столичный" сверкал всеми своими огнями. Именно около него я обнаружил исправный автомат и набрал номер:
- Алло! Марина? Это я. Еду.
Она меня не корила за запоздавший звонок - было уже без двадцати двенадцать, - лишь попросила купить где-нибудь в киоске апельсинового сока. Ей его очень хотелось. И меня, конечно, тоже.
Полковник Фотиев предупредил всех своих сотрудников, как штатных, так и внештатных, что на этой неделе он ждет их донесения по своему служебному телефону до часу ночи. По самым срочным делам разрешалось звонить даже домой. Часы в его кабинете показывали без пятнадцати двенадцать. Почти все ожидаемые звонки уже прозвучали. Кроме одного.
Люди, звонившие по этому номеру, никогда не называли своих настоящих имен, а Владимира Петровича Фотиева, начальника 2-го спецотдела СВР, величали Олегом Вадимовичем. Этот кабинет, точнее, роскошно обставленная явочная квартира в Южинском переулке, служила местом встреч с многочисленными агентами. Сюда же стекалась вся информация, которая фиксировалась девушками, дежурившими круглосуточно в неприметной комнате, когда-то служившей комнатой для прислуги.
С ценными агентами Владимир Петрович предпочитал работать лично. Наконец раздался долгожданный звонок
- Олег Вадимович! Добрый вечер! Линда беспокоит...
- Ну как там у тебя? - с отеческой интонацией поинтересовался Фотиев.
Ему нравилась агент Линда, и голосок у нее приятный.
- Он у меня на крючке, Олег Вадимович, - сказала Линда.
Голос ее показался Фотиеву почему-то грустным.
Глава восьмая ТАИНСТВЕННЫЙ ДВОЙНИК
июля 1994 года
Сердитый лодочник заулыбался, то ли от их счастливого вида, то ли от крупной купюры, похожей на пятидесятитысячную, но почему-то с портретом какого-то американского президента.
- Это новые русско-американские деньги, - серьезно объяснил Дэвид лодочнику, тот согласно и радостно закивал.
На Чертановском пруду, кроме них троих, никого не было. Все лодки и водные велосипеды покачивались у берега.
- Выбирайте любой, - широко взмахнул рукой лодочник, - но я бы посоветовал вам взять вон тот, зеленый. Он самый быстроходный.
Ольга с Дэвидом церемонно раскланялись с хранителем лодок и последовали его совету.
Они крутили педали водного велосипеда, и в мгновение ока оказались в центре пруда. Огромные дома Северного Чертанова окружали пруд со всех сторон. Они были похожи на манхэттенские небоскребы, какими их представляла себе Ольга.
- Ольга, посмотри! Вон "Чейз Манхэттен банк", а вон то, одно из самых высоких зданий, - "Эмпайр стейт билдинг". С него открывается замечательный вид на Нью-Йорк.
Лицо Дэвида лучилось радостью, оттого что наконец-то он может показать ей эти знаменитые здания, о которых прежде только рассказывал.
Дэвид развернулся к Ольге лицом. Он склонялся все ниже к ее губам, она, улыбаясь, потянулась навстречу поцелую...
Так она и проснулась - с нежной улыбкой на губах. И тотчас же беспощадная действительность обрушилась на нее, как это случалось каждое утро после смерти Дэвида: он снился ей каждую ночь таким влюбленным и таким живым! Смерть и Дэвид... Она категорически не желала воспринимать жуткое сочетание, потому-то ей и снились счастливые сны. Просыпаясь, она уже начинала ненавидеть их за обман, но, ложась спать, каждый раз ждала встречи с Дэвидом.
Она наскоро умылась, стараясь не смотреть в зеркало. Заставила себя прибраться в квартире. В девять часов должен был приехать следователь Турецкий. Вернувшись вчера после спектакля, она прослушала запись его сообщения на автоответчике. Турецкий извинился за свой хриплый голос, сославшись на неожиданную простуду. Он сказал, что у него есть важное сообщение о Дэвиде.
Симпатичный все же этот Турецкий. Лучше, конечно, со следователями дела не иметь, но раз уж возникла необходимость, то Турецкий - не худший вариант. От него исходит такая внутренняя уверенность... Искреннее сочувствие... Притом что с человеческим горем он сталкивается чуть ли не каждый день...
Хорошо, что она рассказала ему об этом полковнике с волчьими ушами. Уж больно мерзко было на душе после его визита... Ольге очень важно было посоветоваться с Турецким. Конечно, об этом можно было бы поговорить в прокуратуре, куда он прежде приглашал ее приехать к двенадцати часам, чтобы посмотреть фотографии. Но, видно, он действительно узнал что-то такое, что требует срочности или о чем лучше беседовать в неформальной обстановке. Неформальная обстановка Ольгу, для ее собственного разговора с Турецким, устраивала.
Больше всего Ольге хотелось сейчас куда-нибудь уехать. Она боялась. Боялась воспоминаний, этого ужасного полковника.
В конце концов, она всего лишь слабая женщина. Возможность уехать у нее была. В столе уже давно лежало приглашение из итальянского города Бергамо от руководителя местной балетной школы господина Карруччи. Карруччи предлагал ей вести свой класс. Конечно, это был не Бог весть какой уровень. В других обстоятельствах она бы отказалась не задумываясь. Но, к счастью, отказаться не успела. Ее ждали в любой день.
Зная ее обстоятельства, в театре ее бы отпустили и даже помогли бы оформить визу. Это можно было сделать буквально за день. Но необходимо поговорить с Турецким, чтобы узнать, насколько она своим присутствием сможет помочь следствию по делу Дэвида.
Если бы Турецкий сказал ей, что можно ехать, она улетела бы через день-два. Адрес и контактный телефон она бы доверила только Турецкому. В конце концов, не такая уж она важная персона, чтобы полковники безопасности разыскивали ее по всей Италии.
Раздался звонок в дверь. Ольга, автоматически поправив прядь волос перед зеркалом в прихожей, распахнула дверь, даже не заглянув в дверной глазок. Но даже если бы и заглянула, то ровным счетом ничего не увидела бы. Глазок был предусмотрительно залеплен кусочком лейкопластыря.
Она не сразу поняла, какая сила ее буквально толкнула к противоположной стене прихожей. Дверь захлопнулась. Перед ней стояли двое в черных чулках на головах. У одного чулок был со швом. Шов змеился по левой щеке. Ольга попыталась крикнуть, но тут же на ее голову обрушился удар пудового кулака.
- Молчи, сука. Иди быстро в комнату.
Тот, что со швом, сказал глуховатым голосом:
- Показывай, где бумаги твоего американского придурка.
Ольга отрицательно замотала головой, не в состоянии сказать хоть слово. Она была в шоке от неожиданности и удара. У нее мелькнула мгновенная и спасительная мысль, что сейчас придет Турецкий и вызволит ее. Но тут же она поняла, что вчера звонил вовсе не простуженный Турецкий. Отчаяние охватило ее.
Ольгу отшвырнули в кресло.
- И не пикни, дура. Успокойся. Нам нужны от тебя только две вещи. Бумаги твоего американца и короткая память, - говорил тот, что со швом. Очевидно, он был главным.
- Вы уже забрали все бумаги, - тонким голосом, который сама не узнала, ответила Ольга.
- Когда забрали?
Когда я вернулась с гастролей, все ящики стола были перерыты. Пропали бумаги и дискеты Дэвида.
Двое переглянулись, хотя в этом не было смысла, потому что лиц друг друга они видеть не могли.
- Ты не врешь? Где они лежали?
Ольга показала пальцем на письменный стол.
- Посмотри! - приказал человек со швом второму.
Тот подошел к столу, вытащил верхний ящик, а его содержимое вывалил на стол. Ничего нужного не найдя, он то же проделал со вторым, с третьим ящиком. На столе росла бесформенная груда фотографий, писем, каких-то квитанций, коробочек от косметики, фантиков, скрепок, программок...
"А ведь здесь, на столе, практически вся моя жизнь, - внезапно пришла Ольге мысль, - а эта дрянь так с ней обращается". Ольга закрыла лицо руками.
Человек со швом расхаживал из угла в угол по комнате, не выпуская из виду Ольгу.
- И здесь ни хрена, - сказал роющийся в столе, сбрасывая на пол гору бумаг. - Так кто, говоришь, к тебе приходил?
- Я не знаю.
- Как поджаривать по кусочкам начнем, узнаешь, - заржал главный.
Он старательно отковыривал взбугрившиеся обои в углу комнаты, наверное, рассчитывал там найти искусно спрятанный тайник.
- Там батарея проходит... - попыталась объяснить она.
- Заткнись, сука, без тебя разберусь.