Его собственная одежда снова промокла насквозь. Безумец сбросил ее и выкинул через борт. Эта одежда может выдать его сейчас, как та, что была на нем во время его побега из психиатрической лечебницы. Сумасшедший не мог больше быть Кеном Форрестом, а попытка стать Родом Макги с самого начала оказалась неудачной.
Безумец не хотел, чтобы то существо снова взяло над ним верх. Оно было опасным, оно не умело планировать, оно делало глупые и бессмысленные вещи.
Сумасшедший померил одежду мужчины, его ботинки оказались ему малы. Брюки подходили в талии, но были очень коротки. Рубашка тоже оказалась тесной. Значит, безумец сможет надеть только брюки.
Сумасшедший приподнялся над бортом, оглядываясь на сверкающий красный театр. Отправили ли за ним погоню? Безумец никого не видел. Но эта маленькая лодочка с оранжевым парусом не сможет стать его убежищем надолго. Ему придется найти укрытие на длительный срок, по крайней мере до ночи. Под покровом темноты сумасшедший снова будет иметь возможность бежать. С новым именем и новыми документами. Мертвого мужчину, судя по документам в его бумажнике, звали Фрэнк Марканжело.
Безумец, ставший теперь Фрэнком Марканжело, высунулся над леером, выглядывая убежище. Берег был темным и зеленым. Он весь покрыт частными владениями, патрулируемыми охранниками с оружием и машинами.
Сумасшедший увидел остров.
***
Сондгард стоял в дверях, глядя на тело Рода Макги, распростертое поперек кровати.
– Все правильно, – проговорил капитан. – Все правильно. Под правым глазом Сондгарда красовалась глубокая царапина, как раз там, где Кен Форрест задел его ногтями, пытаясь выдавить ему глаза. Затылок тупо болел от удара об пол – Сондгард упал, потеряв равновесие.
Лицо капитана стало пепельно–бледным, глаза холодными и суровыми. Черты лица казались более резкими и тонкими, чем прежде. Сондгард сам виноват в случившемся. Он спровоцировал события. Его план сработал, он вспугнул сумасшедшего, но КАКОЙ ЦЕНОЙ.
Все в порядке. Такое случилось в последний раз. Больше не повторится. Бешеная собака бегает на свободе в его округе, безумца нужно уничтожить как бешеную собаку, а уж потом пожалеть его.
Сондгард отвернулся и поспешно спустился вниз. Майк Томпкинс сидел за рулем своей прекрасной машины, в нетерпении нажимая на газ. Дейв Рэнд уже уехал вперед, чтобы подготовить катер. Джойс Равенфилд предупредили, и она, вероятно, уже вызвала капитана Гаррета. До захода солнца весь район будет оцеплен. Обыщут каждый уголок. Бешеной собаке больше не придется самой выбирать свой путь. Теперь ее будет гнать и преследовать неуклюжий глупый эгоистичный полицейский с неполной занятостью.
Сондгард сел в машину, Майк быстро развернулся, а затем выехал на дорогу.
– Что вы нашли?
– Макги мертв.
– Боже праведный!
– Заткнись и веди машину.
Сондгард не испытывал сейчас большой любви к Майку Томпкинсу. Капитан был близок к тому, чтобы возненавидеть его, отчасти потому, что он был близок к тому, чтобы возненавидеть самого себя, а следовательно, был близок к тому, чтобы возненавидеть весь мир. А еще потому, что Майк всегда лаял, но никогда не кусал. Томпкинс ездил учиться брать отпечатки пальцев, но когда Майк взял единственный действительно ВАЖНЫЙ отпечаток в своей жизни, он испортил его своими большими неуклюжими руками. Майк проводил целые часы, стреляя по мишени на стрельбище, но когда единственный раз в его жизни ему показали ВАЖНУЮ цель – ныряющую удаляющуюся голову этой бешеной собаки, – Томпкинс промахнулся. Хвастливый, тупоголовый, здоровенный идиот, наряженный в форму.
"Он почти так же плох, – подумал Сондгард, – как и я сам".
Они ехали молча. По крайней мере, Майк вел машину как человек, умеющий это делать. Завывала сирена, машина на огромной скорости делала виражи, стрелка спидометра хоть и дрожала, но ни разу не опустилась ниже восьмидесяти.
Они влетели в город, пересекли замерший перекресток на Броад–авеню, выехали на Северный круг, и тут Майк сделал неверный поворот на двух колесах. Машина задрожала, остановившись в футе от пирса, где Дейв Рэнд уже заводил мотор катера.
Посудина была не новой, но Дейв покрасил ее и содержал в идеальном порядке. По местным законам, передвижение по озеру разрешалось только моторным судам. Сондгард и Майк выбежали на пирс и прыгнули в катер, а Дейв, стоя у руля, крикнул им, чтобы отвязали концы.
После безумной посадки на катер следующие полтора часа тянулись медленно, они оттягивали развязку. Дейв отвел катер к дальнему берегу озера, где сумасшедший вошел в воду, и они осмотрели озеро очень тщательно, отыскивая берег в бинокль, изучая поверхность. Мужчины даже не думали об острове, он находился слишком далеко, чтобы человек мог доплыть до него.
В четыре часа на их краю озера появились первые машины полиции штата, и Сондгард увидел в бинокль капитана Гаррета, стоящего у кромки воды возле бара "Черное озеро" и машущего ему рукой. Капитан повернулся к Дейву:
– Поехали к берегу.
Они не смогли бы причалить к короткому пирсу, где стояла гребная шлюпка, принадлежащая театру, но существовал более длинный пирс позади самого бара. Дейв подогнал к нему катер, а Сондгард и Майк бросили концы двум одетым в форму полицейским, и те держали их, пока капитан Гаррет не оказался на борту.
Он выглядел грубовато–добродушным. Это был сердечный человек, с веселым характером, его всегда окружала аура фантастического терпения и компетентности. Гаррет пожал руку Сондгард а и заметил:
– У вас были не лучшие дни, верно, Эрик?
– Хотите услышать все сейчас?
– Если можно.
Сондгард быстро сообщил суть происшедшего, изложив в общих чертах, что сделал сумасшедший и что он сам предпринял в ответ, тщательно перечислив собственные просчеты. Но Гаррет великодушно успокоил его:
– Не надо посыпать голову пеплом, Эрик. Вы действовали против душевнобольного. Нормальный убийца – это тот, кто убивает, имея причину, вы почти всегда можете выследить любого из таких парней. Но сумасшедший – совсем другое дело. Я думаю, что вы действовали прекрасно. Вы вычислили его за один день. Лучшего нельзя и желать.
– Умерли два человека, которые не должны были погибнуть.
– Вы думаете о том отпечатке пальца? Бог с вами, не следует возлагать столько надежд на один–единственный отпечаток на куске мыла. Лучше послушайте меня, я в этом кое–что понимаю. Поверьте мне, Эрик, досадная случайность с кусочком мыла могла произойти с кем угодно. К тому же вполне возможно, что отпечаток не стоил ломаного гроша. Мыло слишком мягкое, оно размазывает линии.
– Род Макги мертв, – горько произнес Сондгард.
– Этого парня, возможно, все равно убили бы. Его или кого–нибудь другого. Он был убит, потому что вы вспугнули вашего Форреста. Но если бы вы не вспугнули его, сколько еще человек он убил бы? Может быть, этого же Рода Макги и еще кучу народу. Не взваливайте вину на себя, Эрик, вы все сделали правильно. Я не представляю, что я бы мог сделать иначе. А у вас было одно или два превосходных действия, они бы мне даже и в голову не пришли.
Сондгард не дал себя убедить, но он перестал спорить, потому что они тратили время. Они договорились, что капитан Гаррет займется поисками на берегу, а Сондгард останется на катере. Форрест наверняка к этому времени уже добрался до суши, но он может попытаться снова броситься в воду, если люди капитана Гаррета окажутся слишком близко.
Они уделили несколько минут налаживанию радиосвязи между катером, одной из машин полиции штата, через ближайшую полицейскую подстанцию, и Джойс Равенфилд в ее кабинете. Затем капитан Гаррет сошел на берег, и они снова отплыли на середину озера.
Четыре часа. Четыре пятнадцать. Четыре тридцать.
Уголком глаза Сондгард отметил цветную вспышку. Вспышка цвета, раздражение. Капитан продолжал старательно смотреть на береговую линию и воду возле нее, а это пятно оранжевого цвета отвлекало его. Внезапно Сондгард понял все.
Оранжевый. Он видел ярко–оранжевый парус позади ныряющей головы сумасшедшего, когда Майк стрелял и промахнулся. И теперь снова ярко–оранжевый парус…
Сондгард повернулся и, прищурившись, стал рассматривать парус. Он двигался вниз к острову. Остановился там. У острова.
Это могло ничего не значить. Кто–то сошел с парусника и отдыхает на острове.
Но сумасшедший исчез. А этот оранжевый парус уже появлялся на их стороне озера.
Капитан помедлил. Больше никаких глупостей, он не может больше ошибаться. Сондгард повернулся к Дейву:
– Правь к острову. Давай посмотрим на него.
***
Домик состоял из одной комнаты и был очень стар. Половина крыши сгнила, часть стены обрушилась, если здесь и существовал когда–либо пол, то теперь он полностью отсутствовал. Окна представляли собой пустые прямоугольники в еще стоящих стенах, а в дверном проеме не было самой двери.
Мэл вошел внутрь, огляделся и произнес:
– Очаровательно.
– Я надеялась, что тебе понравится, – сообщила Мэри–Энн. – Слуги сегодня отпущены, так что нам самим придется заниматься хозяйством.
– В таких условиях.., кто может пожаловаться. Оба они чувствовали себя очень взволнованными и совершенно не замечали, как бегут стрелки часов. Они потратили очень много времени на объятия и поцелуи и очень мало на разговоры и остановились только тогда, когда им обоим стало ясно, что в следующую минуту они должны оторваться друг от друга или заняться любовью. Чары рассеялись, молодые люди вели себя друг с другом нервно, как–то истерически, слишком много смеялись, осторожно прикасались друг к другу и пытались убедить самих себя, что они очень спокойны.
Они снова отправились плавать, рассчитывая на охлаждающее действие воды, а затем некоторое время лежали на земле, курили и лениво разговаривали. Они опять говорили о будущем Мэри–Энн, и на сей раз девушка согласилась приехать в Нью–Йорк этой осенью. Мэл обещал представить ее всем, кого он знает, потому что одному Богу известно, кто может помочь Мэри–Энн найти работу. Они поговорили об этом и решили, что Мэри–Энн должна попросить Боба Холдемана доверить ей какие–нибудь роли в пьесах этим летом, чтобы девушка могла претендовать на членство в актерском профсоюзе. А уж потом она попытается заняться режиссурой, когда приедет в Нью–Йорк. Мэри–Энн не следует рассчитывать на то, что, приехав туда, она сможет получить работу именно как режиссер. Но если бы девушка научилась играть хотя бы просто пристойно, она, возможно, нашла бы какую–то работу, познакомилась с новыми людьми. А там кто знает?
Солнце пересекло точку зенита и начало медленно скатываться к закату, так что сейчас оно светило в глаза молодым людям, ослепляя и обжигая своими лучами, и наконец заставило их сменить место.
– Я все еще не показала тебе домик, – напомнила Мэри–Энн.
– Ладно, я готов, – отозвался Мэл. – Пошли. Они пробрались сквозь кустарник, чувствуя влажную болотистую землю под своими голыми ногами, и вошли в домик. Там они продолжили свою незамысловатую игру, развили ее, стали изображать Синтию и Реджинальда из английской сентиментальной комедии, пили воображаемый чай из воображаемых чашек, рассказывали друг другу, как сильно они скучали, пока она была миссионером на Цейлоне, а он находился со своим полком в Индии. Но вдруг чей–то голос произнес:
– Доктор Чакс.
Молодые люди обернулись, и Мэл удивленно улыбнулся:
– Кен! Что ты здесь делаешь?
Сумасшедший вошел в комнату, держа в руке дубинку.
***
Чакс.
Сумасшедший приплыл на остров. Отполз от маленькой лодки с оранжевым парусом, немного отдохнул на влажной земле, измученный непривычными усилиями по управлению маленьким парусником на открытой воде, а еще больше измученный беспорядком, царящим в его голове.
Чакс.
Обе части его личности активизировались сейчас, все в нем перепуталось и перемешалось. Он уже не знал, кто он. Он совсем потерялся. Все смешалось, все его "я" говорили одновременно, все смертельно боялись конца.
Чакс.
Сияло солнце, грея его тело, высушивая пот, непрерывно стекавший на его горящий лоб, заволакивая его глаза оранжевой дымкой. В очередной раз сейчас он был один и беззащитен; яркий солнечный свет слепил его, указывая на него всем его врагам, и ровная спокойная вода окружала со всех сторон. На этот раз ему некуда бежать, остается только ждать, пока враги не подберутся поближе.
Чакс.
Сумасшедший встал и двинулся вперед. Без цели, без направления, без смысла, ведомый лишь боязнью преследования и жуткими криками, разрывающими его голову изнутри. Безумец обходил остров по периметру и наткнулся на маленькую, поросшую травой полянку у воды и сверкающую белую гребную шлюпку с красными бортами, привязанную толстой веревкой.
На острове кто–то есть. Где–то на острове. Кто–то был здесь на острове. Но кто здесь еще может быть, кроме Чакса? Он должен иметь штаб–квартиру, он должен иметь тайное убежище, скрытое ото всех место, откуда посылает свои приказы, некое место, где он может смотреть на экраны телевизоров, руководить преследованием, пытками и экспериментами над Робертом Эллингтоном. Робертом Эллингтоном, которого он выбрал на роль своей жертвы, подопытного кролика, своего оппонента.
Чакс.
Он должен быть здесь, и именно здесь сумасшедший найдет его. Найдет его, отыщет вход в его подземное убежище, его нору, его пещеру, и уничтожит его раз и навсегда в его собственной крепости. А если уничтожить мозг, то смогут ли существовать конечности? Наступит конец преследованиям, охотникам придется прекратить его поиски.
Чакс.
Сумасшедший пробирался в глубь острова, двигаясь теперь на четвереньках, разыскивая тайный вход. Безумец подошел к чахлому скрюченному дереву и отломил от него сухую ветку, чтобы использовать ее в качестве дубинки. Затем сумасшедший снова отправился на поиски своего врага.
Чакс.
Наконец безумец услышал голоса и понял, что был прав. Наконец–то он достиг успеха, наконец–то одержал победу, наконец–то он обретет вечный покой! Сумасшедший двигался в направлении звуков, низко склонившись к земле, не желая выдавать себя, не желая, чтобы враг узнал, насколько близко он уже подобрался. Скоро он окажется еще ближе.
Чакс.
Перед ним возникло хитро замаскированное строение. Безумец подкрался к нему, его потное лицо было покрыто грязью, его руки стали черными от передвижения на четвереньках, голые ступни потемнели от глины, а слишком тесные брюки пропитались водой.
Чакс.
Безумец добрался до угла строения, обогнул его, увидел впереди окно и проскользнул к нему.
Чакс.
И остановился под окном, поднял голову и посмотрел на тех, кто внутри.
Чакс.
Он увидел Дэниэлса–Чакса, про которого он с самого начала знал, что тот является врагом.
Чакс.
Он двинулся дальше к дверному проему и выпрямился, сжимая в руке дубинку.
Чакс.
Он вошел, назвав его по имени.
Чакс.
И испуганный Чакс упал.
Чакс.
Слезы в его глазах.
Чакс.
Страх в глазах женщины.
Чакс.
Поднятая дубинка.
Чакс.
И в проеме окна появляется Сондгард–Чакс, держа в руке пистолет.
Голова сумасшедшего судорожно задвигалась, он закричал и забормотал что–то, не зная, что предпринять, как убить того, другого, как избавиться от него.
А Сондгард–Чакс в окне произнес:
– Я должен сделать только одно. Мне придется поступить именно так. Вот и все.
И выстрел принес ему забвение.
***
– Благодарю вас, – произнес доктор Эдвард Питерби и повесил трубку.
Кончики его пальцев соединились, образовав маленький шалашик, доктор посмотрел из небольшого теплого освещенного пространства вокруг стола в темноту самого удаленного угла комнаты.
Стояла ночь. За занавешенным окном была темнота, если не считать слепящего света прожекторов, освещающих корпус для тяжелых больных. Но здесь, в кабинете, мирно соседствовали мягкий свет от настольной лампы, отражавшийся в темном полированном дереве крышки стола, и уютная темнота дальних углов.
"Нам приходится проделывать такой длинный путь, – печально подумал доктор Питерби. – Получать так много знаний. А они так мало понимают нашу работу, то, что мы пытаемся здесь делать. Они совсем не стараются помогать нам Знания в области психиатрии у них на уровне средних веков. Они смотрят на душевнобольного и видят только опасность и злобу. Они не замечают потенциала, запертого внутри больного ума. Не видят возможностей освобождения этого потенциала, излечения больного рассудка, возвращения миру здорового гражданина.
Непрофессионал видит только опасность и думает только об убийстве.
Они не должны были убивать Роберта Эллингтона. Этот человек обладал огромным потенциалом, блестящим умом, великими талантами. Избавиться от такого человека, выбросить его как мусор, принести его в жертву общему невежеству было преступлением. Застрелен каким–то невежественным животным, а кто из них двоих, убийца или убитый, обладал более высоким потенциалом ума?"
Доктор Питерби заметил, что опять сделал шалашик из своих пальцев, но на сей раз не стал поспешно разводить руки. Сейчас он не задумался об этом. Теперь доктор мог бы признать, что да, он хотел бы скрыться от всего мира, спрятаться от него. От мира, так несправедливо обошедшегося с одним из самых ценных его созданий – Робертом Эллингтоном Доктор Питерби испытывал глубокую печаль.
Полицейские и воры
Посвящается Сэнди
ПРОЛОГ
Я оставил машину на Амстердам–авеню и, завернув за угол, зашагал по Семьдесят второй улице. Солнце пекло немилосердно, и я буквально обливался потом, даром что был в рубашке с короткими рукавами и расстегнутым воротничком. Спасибо, конечно, департаменту полиции Нью–Йорка за такое послабление на время жаркого сезона, но нам, копам, и этого мало. Вот если бы нас избавили от обязанности таскать на себе тяжелый револьвер в кобуре да фонарь, которые своим весом оттягивают вниз оружейный пояс… Хотя, с другой стороны, без оружия – какие же мы полицейские? И все–таки, будь моя воля, я бы остановился прямо посередине тротуара и принялся бы с наслаждением чесать все тело, зудящее от липкого пота. Боюсь только, окружающим это показалось бы вопиющим неприличием, хотя я мечтал вовсе не об оскорблении их нравственности.