Особенности брачной ночи или Миллион в швейцарском банке - Саша Антонова 3 стр.


Глава 3
Год 1428, после полуночи

Чтобы не закричать, я прикусила губу.

- Открой глаза! Ну!

Его пальцы больно сжали горло и подбородок. Я приоткрыла веки. Сквозь пелену горячих слез лицо мужчины дрожало и расплывалось неопределенными впадинами и выпуклостями. Белели белки глаз, ноздри с шумом втягивали воздух, прядь волос щекотала лоб. От него несло вином, лошадиным потом, гарью и запекшейся кровью.

Да, запекшейся кровью…

Сладковатый привкус крови и пепла на пересохших губах, тревожный набат колокола, топот копыт, звон мечей, предсмертные крики мужчин, жалобные стоны женщин - они все еще стояли в ушах непрерывным гулом. Боль и ненависть клокотали в груди, и, чтобы не кричать, я прикусила губу.

Он насиловал меня, будто вбивал гвозди, безжалостно и деловито. Насиловал, вдавив тяжелым телом в тюфяк и намотав на кулак косы. Натянутые волосы не давали шевельнуть головой. Я чувствовала его губы на беззащитной шее, когда он покусывал ключицу. Я чувствовала его ладонь, зажавшую левую грудь. Я чувствовала его плоть, пронзавшую меня, казалось, до самого горла.

Я чувствовала боль и унижение. И мне хотелось умереть. Крик рвался наружу, но я стискивала зубы и ждала, когда же он убьет меня. Но он, казалось, забыл, зачем пришел сюда, зачем намотал косы на кулак, зачем вспорол ткань платья коротким кинжалом и завалил на ложе. Солдаты всегда насилуют женщин побежденного народа, прежде чем убить их. Казалось, он хотел продлить удовольствие.

"Ладно, хоть один, а не всем скопом", - мимолетно подумалось мне.

На улице слышались хохот и ругань, бряцало оружие, всхрапывали кони. За окном розовым закатом полыхало зарево пожара. Порыв ветра донес запах гари и паленой плоти.

Да, ветер донес…

Он замер, ослабив хватку, и несколько раз глубоко вздохнул, будто переводя дух после бега. Его пальцы нежно коснулись соска, чуть сжали, и внизу живота разлилась ненужная истома. Он провел губами вдоль шеи, прикусил мочку уха и вдруг обрушился на меня с новой силой. Дыхание перехватило, из нутра вырывался хриплый стон. Я попрощалась с белым светом: "Ну, вот и все… Сейчас он меня убьет", - от этой мысли тело вскинулось в последней попытке вырваться и забилось в агонии отчаяния. Мужчина резко выдохнул, тихонько застонал и обмяк, ткнувшись лицом в мое плечо. Пытка кончилась. Я затаила дыхание и покорно ждала короткого взмаха лезвия по гортани. Он медлил.

За стеной солдаты орали непристойную песню. Песня оборвалась руганью и звуками ударов, двое сцепились в драке, не поделив награбленное добро.

"Что же теперь скажет Блум?", - подумалось мне, и сердце зашлось от горя и отчаяния.

Почему же я не отдалась ему до свадьбы? Зачем дразнила обещаниями и лукавыми взглядами? Зачем притворно сердилась, когда он позволял себе жаркий поцелуй или дерзкое объятие? Почему играла его страстью и упивалась властью над его желанием? Бедный Блум, он так порывисто дышал, дотрагиваясь до моей руки, он так смешно краснел и обливался потом, когда, улучив минуту, стискивал мою талию, он так жалобно смотрел, когда я не позволяла ему запустить руку в вырез платья. Уж лучше бы я досталась ему, чем солдату.

Что же теперь скажет Блум? Слезы потекли в три ручья, скатывались к ушам и обжигая виски огненной лавой. Мужчина ослабил хватку и, кажется, рассматривал мое зареванное лицо.

- Как тебя зовут? - в его голосе я не услышала угрозы и заревела пуще прежнего. - Ну! - его пальцы больно сдавили подбородок и щеки.

- Аньеш… - прошепелявила я перекошенными губами.

- Аньес, ага, - удовлетворенно хмыкнул он и откатился в сторону.

В дверь постучали. Голова в рогатом шлеме возникла в щели.

- Господин, пора, - прогудела басом голова. - Скоро рассвет.

- Пшел вон!

В дверь полетел кувшин, голова успела скрыться, глиняные черепки посыпались на пол. За окном закричал петух, заполошно захлопал крыльями и подавился криком. Раздался радостный гогот нескольких глоток. Меня аж передернуло от ненависти. Но что я могла сделать, лежа на скомканном покрывале, растерзанная и обесчещенная?! Жалкий трофей…

- Дай воды! - он зашнуровывал лосины.

Я боком сползла с ложа, стараясь стянуть разодранное платье на груди и животе. Восковые свечи в высоком шандале совсем оплыли. В камине догорали поленья. Сине-зеленые огоньки пробегали по обугленной древесине, на мгновение распускались желтым лепестком и опять прятались в лохмотья седого пепла. За камином сверкнули два светящихся кругляша. Они смотрели, не мигая, в спину мужчины, который подпоясывался широким ремнем с большой серебряной бляхой.

В котле еще осталось немного горячей воды. Я налила ее в кувшин. Он подставил руки и с наслаждением умылся.

- Лей еще!

Я послушно поливала, он фыркал от удовольствия. В таз стекала багровая, то ли от зарева пожара, то ли от засохшей крови, вода.

Да, стекала вода…

Он утерся полотенцем, оставляя на белом льне серые разводы. Как я ни старалась, платье расползалось в стороны, открывая его взору наготу. Я ежилась под похотливым взглядом солдата. Вдруг он вскинул глаза и посмотрел мне в лицо. И я наконец-то разглядела его. Он был смугл загаром простолюдина. Копна давно нечесаных, чуть вьющихся темных волос, прямой нос, высокий лоб, жесткая складка у рта, подбородок упрямца - черты, доставшиеся некоторым из наших мужчин от римских завоевателей, вот так же насиловавших женщин покоренных провинций. Но что было в черных, глубоко запавших глазах? Удивление? Узнавание? Воспоминание? Не знаю…

- Поедешь со мной. Разрешаю взять одну вещь, - сказал он и бросил мне в руки плащ, тяжелый и влажный. И вышел.

Рыжий кот ленивой поступью вышел из тени и потянулся, широко зевнув розовой пастью. Его глаза сощурились в лукавой насмешке. За стеной раздались гортанные команды, протрубил рог и по камням загрохотали копыта лошадей и колеса повозок. Война кончилась, настало время сбора трофеев.

Я тряслась в телеге, битком набитой церковной утварью, тряпками, оловянной посудой и рукописными книгами. Зачем им книги? Солдаты не читают книг, они их жгут, или рвут, или выбрасываю из окон под ноги своих жеребцов. Кому нужны сшитые листы бумаги или папирусы с глупыми закорючками? Кому нужны засохшие чернила? Какой толк от застывших мыслей мудрецов? Что понимают мудрецы в искусстве войны? Что знают они о предвкушении сражения, об упоении боем, о радости победы, о торжестве победителя?

Зачем солдатам книги? Я взяла одну и полистала ее. То были баллады. Баллады о прекрасных дамах и влюбленных рыцарях, о страшных драконах и добрых феях. И не было в том манускрипте ни слова о смерти, боли или отчаянии. В той книге вставал рассвет, голубело небо, благоухали цветы и расцветала любовь.

Кавалькада всадников летела вересковыми пустошами. Над их головами развивались яркие вымпелы с раздвоенными хвостами. И светлело небо, и хрустальные ручьи наполняли его звоном. Воздушные замки вставали на горизонте, и герольды трубили, изо всех сил надувая щеки. Благородные рыцари сражались на турнирах во славу прекрасных дам, а белокурые менестрели сладкозвучными голосами декламировали волшебные стихи фатрази.

И черные мысли о Блуме отступили, дорожные ухабы сгладились, а пальцы согрелись. Шарльперо рыжим клубком пристроился в ногах и спал, прикрыв нос белым кончиком хвоста. И не было ему дела до жарких признаний в любви, произнесенных рыцарем под окном дамы сердца. И не трогали его клятвы верности, вздохи расставания и слезы утраты. Что могут понимать коты в неразделенной любви и отвергнутой страсти? Зачем солдаты привозят с войны книги и женщин? Что могут понимать в девичьих душах сборщики трофеев?

Темная тень легла на страницу книги, прервав на полуслове монолог гордой дамы, предлагавшей юному пажу свою любовь. Я не узнала его. Смуглый воин на могучем жеребце - он показался мне благородным рыцарем с бесстрашным сердцем. И я улыбнулась ему.

Да, улыбнулась ему…

Он полоснул в ответ неприязненным взглядом и умчался в голову процессии, туда, где рдели знамена и солдаты рвали глотки в бравой песне. И горькие воспоминания нахлынули с новой силой. Привкус боли и унижения, запах пожарища и запекшейся крови. И я дотронулась до ладанки на груди и подумала о Блуме. И удивилась своим мыслям: будто в тумане привиделся мне Блум. Будто в забытом сне увидела я его бледное лицо, услышала горестные вздохи и слова упрека. Бедный Блум, как же я могла забыть о тебе?

Жив ли он? Или лежит в канаве с проломленной головой? И черные птицы кружат в небе, все ниже и ниже спускаясь к неподвижному телу. А если жив, то догадался ли, что со мной случилось? И бросился ли спасать? И что ждет меня впереди? Что ждет меня впереди: игрушка для солдатских забав?

Я уткнулась лицом в колени и горько заплакала. Плакала, пока не выплакала все слезы.

Вересковые пустоши остались позади. Обоз двигался по холмам. Узловатые стволы вязов сменили приземистые дубы в три обхвата. Лужи по утрам стало прихватывать тонким узорчатым ледком. От лошадей и всадников валил пар. Несколько раненых умерли от тряски и лихорадки крови. Их похоронили тут же, на обочине дороги, навалив сверху холмики из камней и воткнув в головах грубо сколоченный крест.

Я равнодушно взирала на их мучения, и слух мой не откликался на их мучения и предсмертные крики. Мне не было дела до телесных мучений врагов, хоть вдоль тропы росли в изобилии и подорожник, и шиповник, и вороний глаз. Я тряслась мелкой дрожью под сырым плащом и жалела, что не захватила в дорогу шерстяное покрывало для ложа. Все равно оно уже было безнадежно испорчено.

Но вот расступились дубы, и заблестела река, и узкая лощина огласилась воплем радости. Солдаты вновь заголосили победную песню, а лошади натянули поводья.

Я все чаще стала замечать его фигуру на могучем скакуне с коротким хвостом. Он то появлялся рядом с повозками, то опять исчезал среди всадников, смотрел украдкой, но затылком я чувствовала его недобрый взгляд.

"Странно, - подумалось мне. - За всю дорогу ни один солдат не притронулся ко мне пальцем. Зачем же они взяли меня с собой?"

От страшного предчувствия сердце сдавило так, будто инквизиторские щипцы уже принялись за свое дело. И я страстно молилась, чтобы дорога не кончалась, а мы бы все шли и шли вперед, до того самого места, где кончается Земля и начинается Небо. Говорят, там есть девять ступеней, которые ведут вверх.

Да, девять ступеней…

Лощина сомкнулась горной грядой. Тропа петляла, то проваливаясь в ущелье, то карабкаясь к круче. Колючие иглы елок цеплялись за одежду, опахала папоротников блестели росой и осыпали потоками дождя. Водопады дрожали радугой, и зеленые мхи покрывали камни, превращая их в загадочных зверей.

И вспыхнул луч солнца, и разошлись горы. Из глоток солдат вырвался дружный рев облегчения. На высокой скале, у подножья которой дыбился горный поток, стоял замок. Он словно врос в скалу зубчатыми стенами и мощным торсом донжона.

- Грюнштайн… - радостно прошелестело в воздухе.

"Грюнштайн", - в ужасе зажмурилась я.

Да, зажмурилась я…

Глава 4
Год 2005, утро

Я продрала глаза и чертыхнулась: восемь утра! В такую рань будить уволенных людей - это чистой воды садизм. Телефон надрывался в трелях, еще немного и из него повалил бы столб паровозного дыма.

- Але, - буркнула я и смачно зевнула.

- Ольга Львовна? - спросил любезный голос. - Вы просили горящую путевку в Швейцарию? Хочу вас порадовать: есть! Вылет через три дня. Еле успеем сделать визу.

- Как через три дня? - мигом проснулась я.

- Будете брать? - поскучнел голос.

- Да! - крикнула я. - Еду!

Ну вот и свершилось. Через три дня дневным самолетом я отправлюсь в загадочную страну эдельвейсов. Меня ждет необыкновенное приключение со сказочной концовкой. Меня ждут богатство и счастье, ибо спасение утопающих, как известно, дело рук самих утопающих.

Пока все шло по плану. Изобразив зеркалу коварную улыбку, я распахнула дверцы шкафа. Важная мысль озаботила меня: "Что я надену?". Каждая женщина знает, как это важно, чтобы гардероб соответствовал требованию момента. Три дня - это ничтожно мало для сборов в Швейцарию. Но я успела.

Равно за два часа до вылета я встала в очередь. Очередь была аховая. Говорят, такие очереди раньше, во времена "застоя", стояли за колбасой.

Не может быть! На электронном табло озорно подмигивала надпись, что вылет рейса такого-то на Женеву задерживается. Я сверилась с билетом: естественно, задерживался мой рейс. А почему? В чем, собственно, дело? И какие причины для задержки?

- Женева не принимает, - тут же любезно поведала впереди стоящая девушка. - У них там страшная гроза. Аэропорт закрыт. Надеюсь, сегодня улетим.

И чего, спрашивается, я так торопилась?

- Тебя там встречают? - сердобольно поинтересовалась девушка.

Я кивнула головой, уже понимая, что мне "повезло" с попутчицей.

- А кто?

- Турагентство, - пожала я плечами, стараясь показать, что не расположена к дорожной откровенности.

- Да ладно тебе… - ухмыльнулась она. - Че, я не понимаю, что ли. Я сама по выписке еду. А че тут стесняться. Деньги хорошие, мужики - классные. Шмоток накупишь, в ресторанах клевых посидишь. Мир посмотришь. Марианной меня зовут. Правда, красивое имя?

- Ольга, - представилась я из вежливости и отвернулась, демонстрируя равнодушие к ресторанам, мужикам и шмоткам.

- И чего все бабы замуж заграницу хотят, ты не знаешь? - Марианна задала явно риторический вопрос, потому что тут же сама ответила:

- Потому, что дуры. Кто ж их замуж возьмет? Нет, ты погляди, сколько дур!

И тут я обратила внимание, что очередь в основном состояла из девушек и молодых женщин.

- И что, все - замуж? - не поверила я.

- Да не смеши ты меня, - фыркнула Марианна. - Те, кто помоложе, думают, что замуж, те, кто постарше, потрахаться и денег побольше выдоить. А ты че - первый раз? Ну так я тебе сейчас все расскажу: на "замуж" и не надейся. Че они, мужики, враги себе, что ли? Свои-то, заграничные тетки их давно раскусили. Чуть что, бумажку под нос: а это видел? Брачный контракт называется. И те им как миленькие создают условия жизни, при разводе выплачивают алименты, а не то - в суд. Ваще не жизнь, а малина при таких законах. И будут мужики после этого на своих тетках жениться? Да не в жизнь! А где взять других? Да вот же они: за забором у соседа! Поманили они наших дур пальцем, те и повалили табуном. Не, ты посмотри на них! Ну точно - дуры! Особенно молодые! Фотки шлют, письма пишут, приглашения ждут и мчатся сломя голову к первому встречному. А тому - что? Приехала молодая да романтичная, языка не знает, законов не знает, глазами луп-луп. Такая все, че хочешь, сделает: и борща наварит, и дом уберет, и в постели из шкуры выпрыгнет, лишь бы угодить, лишь бы взял ее насовсем в рай заграничный. А тот - как? Борща натрескался, в койке потискал и бывай здорова до дому до хаты! А на что она ему такая нужна? Он себе другую выпишет! Вот их сколько! Те, кто уж романтизм свой подрастерял маленько, в языке насобачился - "бон-жур", "кам-бъен-сава", "сава-памаль", - те знают, зачем едут, и своего кровного интереса не упустят. Ты меня слушай!

По очереди прошла война, пассажиры подобрались и оживились. На табло появилась желтенькая надпись: "регистрация". Марианна перевела дух, подвинула вперед на полшага два чемодана и сумку и вновь обернулась.

- Я уж третий раз еду, - доверительно сообщила она. - Первый раз вот такой же дурой летела на крыльях любви и ожидания. На фотке молодой да интеллигентный на лошади, будто из графьев, а оказался жокеем. По конюшням намоталась, на сене да в навозе накувыркалась, пивных да макдональдсов насмотрелась. А то я их тут не видела? Романтика, блин, зато на прощание хороших денег отвалил: я за него ставки на заездах делала. И поняла я, в чем счастье наше бабское! Второго уж и сама выбирала. Знакомство в брачной фирме завела, за информацию сверху платила. Профессор университета, светила чего-то там в средневековье - черт ногу сломит. Стеснительный, с комплексами, думала, обдиру, как липку! Не тут-то было. Оказался скупердяй, каких свет не видывал. Носки в дырах, суп из пакетиков, в койке толку никакого. Все по барахолкам и блошиным рынкам таскал, антиквариат выискивал. Плюнула я, пригрозила адвокатом. Он, скрепя сердце, отстегнул от щедрот душевных самую малость. Зато во французском насобачилась и чего хошь спросить могу, не потеряюсь… Ну и ума-разума набралась, знаю, чего-где-и-почем и какой антиквариат они покупают. И уж теперь я не прогадаю!

Очередь потихоньку двигалась. Вот уже можно было разглядеть лица пограничников за пуленепробиваемым стеклом кабинок КПП. Счастливчики, прошедшие проверку на границе, ловили свой просвеченный на предмет террористического акта багаж и гордо удалялись на нейтральную полосу аэропорта Шереметьево.

- Точно не прогадаю! - ее распирали гордость и тщеславие. - Во - погляди!

Она достала из сумки предмет, напоминающий очки. Такие очки в кожаной оправе носили первые авиаторы на заре эпохи воздухоплавания. Антиквариатом такое изделие я бы не назвала, потому как не могла представить себе чудака, который бы с восхищением любовался треснутыми стеклышками и потертыми кожаными завязками.

- Ты не смотри, что они такие. За "консервы" на барахолке, знаешь, сколько дают? Пятнадцать евро! И какую только дрянь эти европейцы не собирают: старые кирпичи, кованые гвозди, кухонную утварь и даже стульчаки от старых унитазов! Ей-богу, не вру! Сама видела на барахолке. Я тебе и адресок могу дать: блошиный рынок, спросишь. По субботам на площади Каруж торгуют. Найдешь там папашу Бонифация: плешивый старикан. Все возьмет, не торгуясь. Я через него и третьего клиента нашла! Богатый! Ищет русскую, скромную, с косой, со знанием языка. Видала, какой? С косой хочет! Нет у них там за границей - с косой! Зато у меня есть!

Марианна тряхнула каштановой, с крепким оттенком хны, косой. Действительно, коса у нее была толстенная. Вот так всегда: кому-то роскошные косы, а кому-то три волосины. Я машинально поправила пучок на затылке, переколов пару шпилек.

- Как королеву встретит. Шофера пришлет с машиной, буду жить в отдельном доме. Этот хоть не юлит, замуж не зовет. Деловые отношения: ночью койка - утром деньги. Из себя не больно-то красив, да и я - не Софи Лорен.

Девушка прервала пулеметную очередь монолога и похлопала себя по карманам. Полезла в сумку, переворошила содержимое, обеспокоенно щелкнула замками чемодана и опять нырнула в нутро дорожной сумки. Пакеты и пакетики шуршали и вываливались.

- Где ж она? Куда я его дела? Хотела тебе фотку показать.

- Следующий! - скомандовал пограничник.

Марианна подхватилась и кинулась к стеклянной перегородке.

- Гражданочка, у вас на фотографии печать не просматривается. Паспорт недействителен, - услышала я злорадный голос таможни, прежде чем освободилось еще одно окно через границу и, наконец, подошла моя очередь.

Вы боитесь летать самолетами? И я побаиваюсь. Воздушный океан - он такой огромный, такой бесконечный и вверх, и вниз. Главное - вниз. Земная твердь такая игрушечная: домики, машинки, озерки-лужицы, речки-ручеечки, деревца-травинки. А облака пухнут и разрастаются, и окружают самолетик пуховыми подушками. За окном колышется плотный туман, и ухо с опаской прислушивается к гулу мотора. Господи, только бы долетели!

Назад Дальше