– Нет, он играет на руку социалистам, – говорил Клим Кириллович хозяйке дома, тетушке и профессорским дочерям, которые слушали его заинтересованно и доброжелательно. – Отдает ли себе в этом отчет господин Вересаев? Такие книги душу гнетут и заставляют опускать руки в бессилии. Все мрачно, все абсурдно, все напрасно.
Уловив паузу, Глаша обратилась к хозяйке:
– В комнатах все сделано, не надо ли и во флигеле отравы разложить?
– Нет-нет, – вместо хозяйки быстро ответил доктор Коровкин, – ни в коем случае. Там мышей нет. Во всяком случае, я их не слышу.
В то время как Елизавета Викентьевна рассчитывалась с мышемором, на веранду вышел профессор, заявивший, что запах мятного зубного порошка ему кажется вполне приятным. Муре показалось, что отец таким образом выражает свое скептическое отношение к чудодейственной отраве. Но мышемор словно не услышал слов профессора, слегка поклонился, не поднимая ни на кого глаз, и вышел из дома. Он медленно спустился по ступенькам и направился по дорожке к калитке, затем, выйдя на дорогу, не спеша удалился, вероятно к следующим клиентам.
– Конечно, российская медицина еще далека от идеала, – продолжал доктор Коровкин, – но, мне кажется, он намеренно сгущает краски – зачем? Что – у нас нет прекрасных специалистов? Что – никак по-другому нельзя решить проблемы организации лечения населения? Только путем беспощадной критики? Ведь она не прибавляет денег в земских больницах, не прибавляет. Верит ли он вообще в возможности лечить болезни, распознавать их? Верит ли он в медицину? Следует ли так обнажать перед непосвященной публикой профессиональные промахи и беспомощность врачей, естественную в ряде случаев? Заражать читателей своим медицинским нигилизмом? Зачем нагнетать отчаяние и безысходность? Не лучше ли позитивными примерами побуждать к созидательной деятельности?
– Современная литература, как мне кажется, не стремится улучшать нравы, – согласилась Елизавета Викентьевна. – Реалисты с садистским сладострастием живописуют ужасы и страдания, декаденты – с мазохистской страстью любуются ужасами и страданиями. Даже не знаешь, что рекомендовать читать юным барышням.
– Гомера да Данте пусть читают, – посоветовал профессор, – а лучше пусть учатся пользу Отечеству приносить.
Он подошел к раскрытому окну веранды.
– Господин профессор! Николай Николаевич! – послышался от калитки далекий голос.
Прислонив велосипед к калитке, профессорский ассистент Прынцаев размахивал газетами, зажатыми в руке, и продолжал выкрикивать:
– Да идите же скорее кто-нибудь! Дело важное!
– Что там еще? – Недовольный профессор пошел навстречу своему беспокойному помощнику. Мура и Брунгильда наблюдали сцену, подойдя к окну.
– Профессор, профессор, – ликующе продолжал Прынцаев, увидев приближающегося Муромцева, – не бойтесь! Ничего не будет! Почитайте сегодняшние газеты!
– Что там такое? – холодея, выкрикнул неожиданно для самого себя профессор. – Говорите скорее!
– Там черт знает что такое! – продолжал частить Прынцаев. – Ни в одной газете ни слова нет о вчерашнем самоубийстве!
Глава 7
Барышни Муромцевы, забыв о благопристойной сдержанности, радостно запрыгали по веранде, захлопали в ладоши и закружились.
– Ура! – закричала Мура, подбежала к матери и чмокнула ее в щеку. – Ура! Значит, нам не надо сидеть дома!
Она выбежала на крыльцо:
– Господин Прынцаев! Идите скорее сюда!
– Идет, идет, – проворчал отец, уже возвращающийся от калитки вместе со своим ассистентом. – Принес газеты со станции.
– Господин Прынцаев! – Мура ликующе улыбалась. – Завтра мы можем пойти на ваш велопробег! Мне непременно хочется его посмотреть!
Прынцаев пребывал в счастье: он оказался в центре внимания, он принес хорошую весть. Не терял он надежды, что и старшая профессорская дочь встретит его любезнее, чем обычно.
Брунгильда и правда смотрела на Прынцаева почти с восторгом.
– Подождите, подождите радоваться. – Профессор старался остудить пыл дочерей. – Во-первых, надо убедиться в том, что сказанное соответствует действительности.
– Папа, давай мы вместе посмотрим противные газеты – и как можно скорее! – Мура продолжала выказывать нетерпение. – Одну – я, другую – мама, каждому по газете, мы быстро справимся.
– Хорошо, хорошо, – согласился профессор. – Выбирайте.
Минуту-другую на веранде раздавались только звуки переворачиваемых страниц – В разделе полицейской хроники я не вижу ничего о вчерашнем событии, – сообщила Брунгильда. – Может быть, просто еще не успели? И сообщение появится завтра?
– Тогда все равно, сегодня мы можем еще не беспокоиться, – упрямствовала Мура, – а будем беспокоиться завтра.
– Я тоже не вижу в "Ведомостях" ничего о вчерашнем событии, – подтвердил доктор.
– Надо посмотреть и некрологи на всякий случай, – продолжал руководить профессор.
– Нет, здесь все неизвестные нам фамилии, да и покойники все в летах, – успокоила профессора Полина Тихоновна. – Зато много поздравлений по случаю благополучного разрешения от бремени Ее Величества Государыни. Если верить бюллетеню о здоровье, то и Императрица и Высокорожденная Великая Княжна Анастасия Николаевна пребывают в состоянии вполне удовлетворительном.
– А в "Ведомостях", кажется, есть один и молодой. – Голос доктора предательски дрогнул. – Князь Салтыков...
Он тревожно посмотрел на Муру, та быстро отвела глаза.
– Здесь написано, – продолжал овладевший собою доктор, – что скончался скоропостижно... Удивительно, но не сказано, где он служил...
– Молодые тоже иногда внезапно умирают. – Брунгильда отложила свою газету, не найдя в ней ничего, достойного внимания. – Клим Кириллович, а почему могла последовать скоропостижная смерть молодого человека?
– Может быть и сердечная болезнь, и кровоизлияние...
– Но кровоизлияние – все-таки не самоубийство, – подчеркнула Мура, не сводя глаз с доктора, признавшегося ей вчера, что самоубийца – князь Салтыков.
– Наши сомнения легко разрешить, – постаралась всех успокоить Полина Тихоновна. – Самоубийц не хоронят в церковной ограде и не отпевают, не правда ли? Сообщается что-нибудь о похоронах?
– Да, здесь сказано, что погребение состоится в родовой усыпальнице.
– Это ни о чем не говорит, – заключил профессор. – Если наш вчерашний самоубийца – Хнязь Салтыков, в чем я очень сомневаюсь, то его богатая родня и должна была замять неприятный Инцидент.
– Но ты же сам говорил, папа, что в Финляндии свои законы, разве финская полиция допустит закрытие дела? – удивилась Мура.
– Сейчас российским властям договориться с финскими нелегко. Николай Николаевич, ты же знаешь, что готовится манифест о воинской повинности. Ходят слухи, что в Финляндии упразднят самостоятельное национальное войско, распространят на нее общероссийскую воинскую повинность Вряд ли финны будут слишком уступчивы в этих условиях, – задумчиво сказала Елизавета Викентьевна – А для чего генерал-губернатор Бобриков? У великого русификатора есть свои рычаги влияния, – нахмурился профессор. – Есть случаи, когда и финская, и русская полиции моментально находят общий язык. Кроме того, манифест еще не принят – прекрасный повод для торговли. Не забывай, ныне все покупаются И полицейские, и попы. И врачи, выдающие свидетельства о смерти.
На веранде наступила неприятная тишина. Только через минуту профессор, оглядев всех и остановившись взором на Климе Кирилловиче, щеки которого залила пунцовая краска, сообразил, что сморозил глупость.
– Кажется, господин профессор заврался, – признал Николай Николаевич озадаченно. – Простите великодушно старого дурака.
– Я сам виноват, – доктор Коровкин не хотел выглядеть обиженным, – начитался Вересаева, и вас заразил своим нервозным настроением...
– А все потому, что мы бездействуем, – вступил Прынцаев. – Одна беда миновала, так мы сами сооружаем другую... Надо отдыхать – и отдыхать активно!
– Господин Прынцаев прав! – воскликнула Мура. – Мы засиделись дома! Пойдем хотя бы прогуляемся вдоль залива! Я полагаю, милый Клим Кириллович не откажется нас сопровождать. – И она ласково улыбнулась доктору.
Он неуверенно посмотрел на старшую дочь профессора.
– Я тоже надеюсь, Клим Кириллович, на ваше согласие. – Брунгильда чувствовала, что решение доктора зависело от ее слов и бросила на него несколько поощряющих взглядов.
– Хорошо, – расцвел невольной улыбкой Клим Кириллович, – но только ненадолго. Солнце уже печет вовсю, можно получить солнечный удар.
– Мы возьмем зонтики, доктор, и пойдем по тенистой стороне дороги. – Казалось, Мура пыталась как можно скорее уговорить доктора и двинуться в путь.
– Вот и славно, – прервал профессор разговоры молодежи и встал из-за стола, – идите, проветритесь. А мне уж не по возрасту поджариваться на солнце.
– Мы с Полиной Тихоновной тоже останемся дома, – сказала Елизавета Викентьевна. – Нам и здесь есть чем заняться.
Через пятнадцать минут молодежь, сопровождаемая Пузиком, который, кажется, окончательно признал хозяйкой младшую профессорскую дочь, отправилась к заливу.
Они шли по притихшему в жаркие дневные часы поселку. Разнообразие дурманящих ароматов, пиршество запахов – хвойных, травяных, цветочных – действовало ошеломляюще, будто каждое растение, каждый цветок щедро раскрывался навстречу июньскому солнцу. Тень от сосен не спасала от жары, так же как зонтики и шляпы, и из душного соснового леса молодые люди поспешили выйти к берегу, надеясь, что там, вблизи воды, прохладнее. На Прынцаева жара не действовала совсем. Он, бодро вскрикивая, то ехал на велосипеде вперед, то возвращался, делая вокруг маленькой компании круги, то демонстрировал свое едва ли не акробатическое мастерство. Иногда он даже исчезал из вида и, возвращаясь, таинственно ухмылялся Время от времени он близко подъезжал к Брунгильде и, низко наклоняясь над рулем велосипеда, пытался заглянуть под легкий зонтик, в глаза девушки, убеждая ее, что велосипед лучшее средство передвижения и в жару, и в непогоду.
– Мы, велосипедисты, связаны восхитительными, жизнерадостными ощущениями, мы приближаемся к птицам, для которых нет преград!
– Почему и Прынцаев, и Петя хотят усадить меня на этот костотряс? – с недоумением вопрошала Брунгильда Муру и Клима Кирилловича, когда Прынцаев снова удалялся. – Право, даже гадкий мотор кажется намного надежнее, там по крайне мере четыре колеса.
Круги, выкрутасы и велосипедное лихачество решительно не нравились собаке – время от времени Пузик с остервенелым лаем пытался броситься на профессорского ассистента. Мура старалась утихомирить Пузика, тот подбегал послушно, но при очередном пируэте Прынцаева снова начинал негодовать.
– Вы не находите, Клим Кириллович, что Пузик очень посвежел и похорошел? – поддразнила Клима Кирилловича Мура.
– Он просто разрумянился от прогулки и подзагорел. Кроме того, ему пошло на пользу вчерашнее купание. И похоже, он в восторге от своей хозяйки, – в тон девушке отвечал Клим Кириллович, в его серых глазах светились лукавые искорки.
Муре хотелось перекинуться словечком с доктором – без лишних ушей, поговорить – не о собаке, конечно. Но день стоял такой чудесный, что тревоги уступали место беззаботной радости бытия.
Они миновали поселок и через некоторое время вышли к дикой части побережья, где отсутствовали признаки цивилизации в виде шумных дачников и навязчивых лоточников. Они спустились к воде между двумя обрывистыми взгорками и, осмотревшись по сторонам, выбрали плоские низкие валуны, на которые можно было присесть, чтобы полюбоваться светло-стальным, почти бесцветным морем, которое где-то у горизонта сливалось в одно целое с серебристо-голубым небом. Далеко-далеко тянулся песчаный берег – одна сторона его омывалась морем, а другая иногда подбиралась к высоким кручам, увенчанным вековыми соснами. Среди их светлых стволов в стороне от поселка угадывался стройный силуэт церковки – по золотому сиянию крестов, водруженных на деревянных луковках и островерхней колокольне, – Церковь Преображения Господня, как пояснила Мура доктору.
Прынцаев прислонил свой велосипед к тощему ольховому деревцу.
– Эх, хорошо бы искупаться, – он расправил плечи и сделал круговые движения руками, – вода хорошо прогрелась на мелководье.
– Но здесь, верно, дно завалено камнями, – отозвался доктор – он еще ни разу не купался в этом сезоне. – И думаю, полным-полно водорослей.
– Да, – согласился Прынцаев, – место дикое. Но я с вашего позволения вас оставлю на несколько минут – мне надо бы отлучиться. Велосипед останется здесь – если вы не откажетесь за ним присмотреть.
– Не откажемся, ступайте спокойно, – пообещала, ласково щурясь, Брунгильда. Ее необычная любезность сегодня приятно волновала велосипедиста.
Когда Прынцаев бодрой рысцой удалился, скрывшись за взгорком, Клим Кириллович и барышни присели на валуны и замолчали. Легкие белые облачка время от времени наплывали на солнце, давая глазам отдохнуть от нестерпимого серебристо-белого блеска морской глади, от сверкающих кварцевыми отливами дюн. Свое крещендо звучно выводили кузнечики. В дрожащем воздухе парили огромные прозрачные стрекозы; капустницы и крапивницы бесшумно двигались почти у самой земли. Мелкие букашки и паучки, не обращая внимания на людей, торопливо бежали по своим непостижимым крошечным делам. Ленивый и бездумный покой и умиротворение овладели молодыми людьми.
Тишину нарушал только Пузик, бегающий вдоль линии прибоя и беззлобно лающий на неторопливо накатывающую волну.
После длительной паузы Мура заговорила первой:
– Почему-то мне кажется, что мы выехали из города тысячу лет назад.
– А мне почему-то кажется, что я уже тысячу лет не занималась музыкой всерьез. На даче все время что-то отвлекает. А мне предстоит выступление. Я беспокоюсь. Не растеряла ли я всю свою технику?
– Вы не должны слишком волноваться, Брунгильда Николаевна, техника так быстро не утрачивается. И потом, вы же все равно занимаетесь каждый день.
– Ах, милый доктор, музыка требует большой самоотдачи.
– Все чем-то занимаются, что-то делают, – сокрушенно вздохнула Мура, поймавшая и посадившая на ладонь божью коровку, – только я одна бездельничаю. Пора бы и мне подумать, где учиться. Посоветуйте, милый Клим Кириллович, не пойти ли мне на Бестужевские курсы?
– Разумно. И на чем вы остановили свой выбор? – поинтересовался доктор.
– Я думала об истории, – виновато призналась Мура. С ее ладошки, расправляя жесткие крылышки, собиралась улететь божья коровка.
– Я не вижу, какую пользу для общества могут принести историки. И потом – все уже давно изучено, известно. Если же говорить о России, то лучше Карамзина не написать. А как наука история, на мой взгляд, бесперспективна – у нее нет точных методов.
– Вы так думаете? – немного отстранившись от доктора, попыталась возразить Мура, но тут же добавила:
– Папа тоже так считает. Даже не знаю что делать.
Притихший было Пузик неожиданно сорвался с места и вновь бросился к линии прибоя. Теперь он не стал бессмысленно носиться вдоль воды. Напротив, застыл на одном месте и с диким остервенением принялся лаять, глядя вперед.
– Собачку что-то беспокоит, – предположила, не выходя из состояния ленивой задумчивости, Мура. – А-а.., какой-то обломившийся куст плывет, на него он и лает.
Действительно, между выступающими из воды валунами странными конвульсивными толчками передвигался обломок куста или дерева. На его ветках между листьев болтались отвратительные мочалки бледно-зеленых водорослей. Куст неумолимо двигался по направлению к собаке.
– Пузик, Пузик, глупый, иди сюда, – позвала Мура. Но пес, оглянувшись на голос хозяйки, с места не двинулся. Он стал лаять еще яростнее, почти захлебываясь. Странный куст все так же медленными судорожными толчками проползал между камней. Наконец в сажени от берега он остановился весьма загадочным образом. Валунов, способных притормозить его движение, здесь уже не было, волны по-прежнему набегали на берег – но куст оставался недвижим.
– Нет, придется все-таки посмотреть, что там такое. – Мура решительно встала. – Доктор, пойдемте со мной я одна боюсь.
– Но и я здесь одна не останусь, – испуганно и резко вскочила Брунгильда. – Я с вами.
Все трое подошли к дворняге, не сводящей глаз со странного куста, обвешенного водорослями. Там явно что-то шевелилось.
Пес грозно и глухо зарычал. Через мгновение такое же рычание послышалось и со стороны куста. Доктор не поверил своим ушам. Он взглянул на Пузика – тот повернул к нему свою разномастную голову и выразительно посмотрел, как бы говоря: вот видите, здесь что-то не так.
Они снова воззрились на плавучий куст. Пузик еще раз издал сердитое угрожающее рычание. Все прислушались – и в ту же секунду отпрянули: под ветками куста явно пряталось неведомое чудовище, его раскатистый рык заставил всех похолодеть.
– Спокойно, спокойно, – доктор сделал шаг вперед и загородил собою барышень, – вероятно, тюлень или морж.
– Разве они здесь водятся? – дрожащим голоском откуда-то из-за спины доктора пролепетала Брунгильда.
– Нет, не водятся здесь тюлени! – вскричал куст, и тут же ветки вместе с листьями и мерзкими водорослями взлетели вверх и нечто огромное, увешанное тиной с головы до ног, устремилось большими скачками к берегу с воплем:
– Встречайте Нептуна!
Мура с Брунгильдой в ужасе отпрянули от чудовища, доктор, соображавший быстрее и испытывающий ответственность за безопасность барышень, едва успел сделать шаг назад и схватить девушек за руки. В одно мгновение он узнал Прынцаева.
– Подарок от Нептуна! – Торжествующе поблескивая глазами между космами тины, профессорский ассистент, одетый в купальный костюм в синюю поперечную полоску, обтягивающий его торс и доходящий до колен, остановился в шаге от своих невольных жертв и протянул им зажатые в обеих руках букетики ландышей.
– О Боже! – выдохнула Брунгильда и бессильно опустилась на теплый прибрежный песок. В эту же секунду раздался утробный рык: озверевший Пузик, оправившись от душевного потрясения, вцепился в мускулистую, покрытую густыми черными волосами ногу шутника. Он не разжимал челюстей, и мертвая хватка его не мешала беспрерывному рыку, в котором слышались и обида и жажда отмщения.
Доктор бросился приводить в чувство обессиленную Брунгильду. Мура же немало сил потратила на то, чтобы заставить собаку отпустить не годную теперь для велопробега ногу Прынцаева, от воплей которого уже начинало звенеть в ушах.
– Сидеть, Пузик, сидеть, – говорила строгим голосом Мура, успокаивая все еще готовую броситься на велосипедиста собаку. – Нельзя. Сидеть.
Прынцаев, избавленный от невыносимого страдания, присел и едва ли не со слезами на глазах рассматривал капли крови на икроножной мышце.